2028

Глава 7. Пропажа.

Просторная аудитория постепенно заполнялась приходящими студентами. Они занимали спускавшиеся длинными рядами продольные столы. Лица приходящих были полны непонимания, сонливости и даже раздражения; раздражением были наполнены и немногочисленные голоса. Внизу, по центру аудитории, возле стены с опущенным большим белым полотном, на котором раньше прожектором показывались различные видеоматериалы, стояли ещё столы; за ними, обратившись к заполняющимся рядам лицами, восседало руководство: представители различных кафедр, технического персонала, зоны плантации, а по центру – ректор. Начальство молча наблюдало, как поток вновь приходящих рассеивается по свободным местам; гомон голосов заливал здешние стены и высокий потолок. Сидя на одном из рядов возле стены, прижатый, я смотрел на восседающую профессуру снизу и на миг ощутил укол ностальгии: мне казалось, что сейчас будет происходить научная конференция, на которой мы будем обсуждать серьёзные темы из разных сфер. А потом лучшего из нас наградят почётной грамотой и сделают качественное фото; его опубликуют в сети, и чувство гордости за сотворённый небольшой вклад в научное поприще заливает всего с ног до головы. Однако, всё это лишь фантазии.

Только сейчас я ощутил действие огненной мантры, которую принял некоторое время назад. В голову ударило, по телу разлилось тепло, и я почувствовал себя жаворонком, стремящимся расправить свои крылья и с сильным взмахом взлететь вверх, куда тянуло мою душу. Я повернулся и сел спиной к стене, положил руку на парту, и если бы рядом не сидел сосед, то закинул бы ещё и ногу на скамью. Пока студенты приходили и было свободное время, я осмотрелся. С моей стороны и с противоположной на стенах висели фотографии в чёрных рамках: на них были запечатлены различные деятели искусств, политики, важные делегаты из других стран. Когда-то эти фото выглядели достойно, гордо украшая огромную аудиторию напоминанием о важности и профессионализме просветительской деятельности университета в сфере межкультурного и межнационального сотрудничества. Сейчас же большинство фотографий потускнели, почернели, представляя собой лишь тень того славного и великого детища. Их оставляли висеть здесь, как стоять и находиться всё остальное, видимо, чтобы хоть в этом просторном зале всё ещё не умирал тот университетский дух, который некогда пропитывал собой здешние стены. Синие полы снизу оставались синими; стены сохраняли свой прежний цвет. Техперсонал уделял уходу за этой аудиторией больше времени и сил, и даже стоявшие на каждом столе керосинки – по две с обеих сторон – не портили собой общего впечатления, они были тоже вычищены и выглядели как новые.

Мне нравилось находиться здесь в те немногочисленные мгновения, когда устраивали общий сбор. Причины для этого были разные, и хоть нынешняя была внезапной и тревожной, я всё равно испытывал определённое наслаждение. И сейчас, в лёгком и приятном опьянении, оно чувствовалось острее.

Наконец, когда последние студенты зашли внутрь, размещаясь уже не за столами, а на ступенях рядом с ними, где было свободно, двери закрылись и вниз с противоположной от меня стороны спустился Виктор Петрович в сопровождении Андрея. Поисковик вышел к центру, небрежно положил – почти бросил – рацию на стол, за которым сидело наше начальство, окинул всех сидящих взглядом и без лишних предисловий начал:

— Ситуация у нас следующая: часть оружия, немалая часть, была вынесена из хранилища и спрятана неизвестно где. Кто и как, а главное – зачем? – мы не знаем. Думаю, ни для кого не является секретом, зачем в нашем хранилище находится такое количество оружия и для чего мы его используем. Подобный инцидент вызывает не только настороженность, но и всецелую озабоченность, если даже не тревогу. Тем более с учётом нынешних обстоятельств. — Виктор Петрович замолчал и скрестил руки на груди, осматривая всех. В большой аудитории повисла тишина, не было слышно ни единого шороха, будто все были намертво привинчены к своим местам. Никто не шептался, даже когда старый охранник закончил. Выдержав паузу, он продолжил: — Уверен, каждый из вас понимает всю сложность нашего положения. Все те меры, которые мы ужесточили, направлены на то, чтобы сохранить стабильность здесь. Чтобы мы могли выстоять в этот сложный период. Но данный случай наталкивает меня на не очень хороший прогноз, если всё это заранее не разрешить. — Виктор Петрович сделал шаг вперёд, облокотился о стоящий перед ним стол руками, смотря не на сидящих за ним, а наверх. — Поэтому тому, или тем, кто сделал подобное, настойчиво советую немедленно встать, сказать, где оружие и вернуть его. Если это будет сделано сейчас, здесь, на добровольной основе, то тяжесть наказания будет смягчена. Этот человек, или группа лиц, должны будут пояснить мотив своего поступка и принести, как минимум, раскаяние за него. За ту непозволительную безответственность, с которой они пошли на это.

Охранник снова замолчал, выдерживая паузу; в аудитории вновь сгустилась тишина – плотная, в которой медленно наэлектризовывается воздух. Я почувствовал это, почувствовал кожей. Сидевший рядом со мной студент как-то нервно теребил себя за щёку. Может, это был он? Он взял оружие, вынес его и спрятал, а сейчас сидел, чуть ли не ёрзая на месте, чувствуя страх и испытывая огромную неуверенность, чтобы встать и признаться в этом. Я бы и сам не смог сделать это, тем более когда Виктор Петрович пронзительно шныряет своими серыми, волчьими глазами по заполненным рядам, а его голос отдавал строгим железным тоном. Его все слушали, внимали ему, и никто не осмелился издать и звука. Сидевшая за столом профессура тоже молча смотрела на проступающие кверху ряды. Они прорезали поток студентов впереди пристальными взглядами. Будто бы сейчас был итоговый экзамен, и они тщательно выслеживали тех, кто полез за шпаргалкой.

Ответа так и не последовало. Виктор Петрович как-то недобро улыбнулся: едко, зло. Он сделал шаг назад и сказал:

— Что ж, хорошо. Я уверен, что этот кретин, — охранник сделал интонацию на последнем слове, — сейчас находится здесь. Он думает, что сможет остаться в тени, но ошибается. Уверен, среди вас есть и те, кто знает об этом человеке, но не хочет говорить об этом. Возможно, думает, что это будет уже донос, крысятничество, но я вам так скажу: укрыть говнюка будет считаться большим преступлением. Это будет уже соучастие в преступлении. И за это тоже придётся нести ответственность.

— Виктор Петрович, — раздался за охранником голос ректора. Она обратилась к нему со спокойным, дипломатическим тоном, — несомненно, это происшествие несёт за собой огромную опасность, а поступок является вопиющим нарушением правил нашей общины, по сути – посягательством на всеобщую безопасность. Но следует соблюдать умеренный такт в отношении…

— Да плевать я хотел на этот такт! — оборвал ректора охранник. — Как и на этикет, и на нормы приличия! Давайте уже будем смотреть правде в глаза и называть вещи как они есть, а людей, которые совершили преступление, тем самым подвергнув всех нас большой опасности, – соответствующей терминологией. Сейчас не время для так называемой «университетской этики».

— Я согласна – ситуация сложная, и она подталкивает к оперативному решению проблемы, — ответила ректор. — Но опять-таки повторюсь: нам нужно проявлять хоть какую-то сдержанность в риторике. В противном случае мы можем обменяться оскорблениями, а тот, кто совершил преступление, так и останется не найденным.

— Я вам не дипломат, и не политик, уважаемая ректор, — обратился к ней Виктор Петрович. — В мои обязанности не входит соблюдение этики. Я вообще считаю, что эта вещь является вторичной в подобных ситуациях. А тем более, когда стоит вопрос самого нашего существования. Если у дипломатии было время – оно было в прошлом, когда было между кем договариваться. Сейчас же мы с вами одни, договариваться не с кем. Те твари, которые штурмуют наши стены, клали на любую дипломатию, на этику тоже. Для них понятен только один язык – грохот выстрелов. Они их останавливают, пули их останавливают. Это и играет значение в нынешней ситуации. Поэтому, — он сделал шаг вперёд. — спрашиваю ещё раз, и пока делаю это по-хорошему: кто из вас взял тайком оружие из хранилища? У вас есть возможность сейчас вернуть его, всё исправить. Признайтесь и закончим с этим.

Охранник вновь выдержал паузу. Студенты стали перешёптываться между собой. Я окинул всех взглядом. Среди почти трёхсот студентов сейчас сидит один, кто совершил кражу. Один единственный, кто хоть и совершил это в компании с кем-то, кому смог запудрить голову, но сам является организатором преступления, его сподвижником. Кража не только оружия, но и чего угодно из хранилища является недопустимым. И подобное можно расценить как предательство, а на совершившего его – повесить соответствующее клеймо. И поэтому в душе я полностью поддерживал Виктора Петровича и не принимал нейтральную, можно сказать примирительную позицию ректора. Не время сейчас для всяких там этикетов.

Шёпот не стихал, перерастая в гомон. Он поднимался к потолку, отталкивался от стен и наполнял собой всё помещение.

— Соблюдайте тишину! — крикнул один из профессоров.

Его мало кто послушал. Продолжали гудеть голоса, и когда время для раздумий вышло, Виктор Петрович снова вышел вперёд:

— Ну так что? С поличным, или же по-плохому? — Все замолчали, снова наступила тишина. Мне казалось, что эта переменчивость сродни той, что наблюдается, когда стоишь на стене. Я вспомнил слова Романа про туман, про его живое воплощение. Сейчас же смена гомона и тишины почему-то мне напомнила об этом. Виктор Петрович подождал, но никто так и не встал, не признался в содеянном. Все боялись. — В общем, до тех пор, пока не будет выявлен вор, в университете наступает комендантский час. После десяти вечера каждый, кто закончил смену, должен будет запереться в своей аудитории и пробыть там до следующего утра. Ваши проблемы, если кто-то не успел пойти в туалет. Патрулировать коридоры будет дополнительная смена дозорных. Нарушителей будем отводить вниз и запирать в подсобке. Если вы не хотите добровольно выдать вора, то тогда придётся отгребать всем.

— По какому праву вы решаете, кому жить, а кому нет? — раздался откуда-то из толпы сидящих вызывающий голос. Я посмотрел туда, откуда он исходил. Это был парень, одетый в кожанку. Тот, кого я видел вчера ночью в обнимку с девушкой. Сидел он в центре, в самой гуще. — Вы, случаем, не попутали тут? Палку перегибаете, не?

— По какому праву? По праву военного, мать твою, времени, — грозно ответил Виктор Петрович. — Слышал про коллективную ответственность? Например, в армии так было. Накосячил один – отгребает вся рота. И так пока не уяснится, что ошибки одного очень дорого могут стоить целой группе. Но в нашем случае нет никакой ошибки. Мы имеем дело с настоящим преступлением – воровством! А это наипоганейшее из всех других преступлений. Трусливое и подлое.

— Мы вам здесь не армия. И не надо с нами, как с отребьем, — ответил охраннику студент. Он сидел уверенно, буквально развалившись и раскинув руки по сторонам. — Вы меру знайте, а то переходите все границы. Берёте слишком многое на себя.

— А ты, я вижу, глас народа? Народный защитник? Борец за права и свободы? — Виктор Петрович подошёл к столу, вперил руки в бока и не сводил взгляда с верха. — Ну так выйди сюда, ко мне. Давай покумекаем насчёт допустимой меры, насчёт возможных границ поразмыслим. У кого какие права и обязанности есть.

— А мне и здесь хорошо, — надменно ответил парень. — Я не обязан выполнять каждое ваше требование. А вы не имеете право запрещать свободно перемещаться по университету. У вас есть обязанности – вот и выполняйте их, а в чужой монастырь со своим уставом не лезьте. Тоже с армией связано, слышали такое?

Виктор Петрович молчал. Я не видел его лица отчётливо, но даже отсюда ощущал энергию, которую излучал этот старый охранник. Он был похож на зверя, который был готов разорвать этого наглеца в клочья, скажи он хоть ещё одно слово. Его бы не спасло ни расстояние, что было между ними, ни слово ректора, которая в этот момент сидела, откинувшись на спинку и потирала свой лоб, словно её голова вот-вот расколется на множество мелких осколков.

Но Виктор Петрович стерпел. Он прошёлся вдоль нижнего ряда, держа руки на боках, и проговорил:

— Скажу вам так, — голоса, вспыхнувшие во время этой короткой, но напряжённой словесной дуэли, снова стихли, — последняя атака мутантов была необычной. Это то, с чем мы не сталкивались раньше. Она была организованней и многочисленней. Немало тварей прорвалось внутрь, и сейчас некоторые из ваших друзей не смогли прийти на собрание, потому что перебинтованные валяются в лазарете. У кого нога распорота, у кого огромный след от клыков на боку. Некоторым из них придётся очень долго восстанавливаться. Всё это говорит о том, что твари стали свирепей, агрессивней, и когда они к нам снова явятся – неизвестно. Я оставил некоторых дозорных на стене и в вестибюле, они сейчас несут дежурство. Нападение может случиться прямо сейчас. Каждое оружие, лежащее в нашем хранилище, это гарантия того, что мы сможем прожить на этом свете ещё какое-то время. И чем меньше этого оружия, тем меньше у нас в запасе остаётся дней. Надеюсь, такое сравнение будет для всех вас наиболее понятным.

Он остановился по центру, посмотрел на профессоров, потом перевёл взгляд на студентов.

— В условиях повышенной опасности, и большой ответственности за ваши жизни – за все ваши жизни – я буду вынужден идти на определённые меры. Мне наплевать, нравится кому-то это или нет. Это будет сделано, чтобы решить данную проблему как можно быстрее, а иначе потом делать это будет уже поздно. Когда твари будут разбредаться по этажам, вынюхивая всех и каждого, когда их будет просто нечем останавливать, – каждый из вас вспомнит про оружие, которое было украдено. Но будет уже поздно. — Виктор Петрович присел на край стола и скрестил руки на груди. — Я даю вору ровно сутки, чтобы вернуть украденное. В противном случае комендантский час будет введён и нарушители будут наказываться по всей строгости. Исключений ни для кого не будет. Ещё какие-то возражения имеются? — Охранник подождал, водя глазами по поднимающимся рядам. Никто отсюда не сказал ни слова. Тогда Виктор Петрович развернулся и обратился к профессорам: — Думаю, держать здесь всех больше не имеет смысла. Считаю, что собрание можно окончить. Всех распустить, а дозорных отправить дальше нести караул.

Профессура пошепталась между собой. Старый охранник взял со стола рацию. На мгновение он кинул взор наверх – туда, где сидел тот осмелевший парень, присмотрелся, а потом молча засунул рацию в нагрудный карман.

— Совет профессоров считает, что собрание можно считать завершённым. Всем студентам: просьба разойтись по своим аудиториям, — огласила ректор.

В коворкинге было много народу, и заполнен он был различными голосами. Мало кто исполнил просьбу ректора, большинство студентов после собрания устроили ещё одно – негласное и, как можно выразиться терминологически, несанкционированное.

Я сидел перед костром, смотрел на огонь, а вокруг стояло невероятное оживление. Ещё одна перемена, которая мне отчётливо бросилась в глаза. После услышанного на собрании не все смогли заснуть. То ли каждого обуял страх из-за ощущения беззащитности, то ли дело было совершенно в ином. Но я чувствовал одно – случившееся дало ростки, и корни чего-то неотвратимого запустились в камни этих стен.

Недалеко от костра, возле запечатанного железными листами окна, столпились студенты. Но столпились не обычно, а будто бы разделившись на две группы. Её члены вели оживлённый разговор, который со временем перелился в настоящий спор. Хоть я и не принимал во всё этом участия, но его слова долетали до моих ушей.

— Послушайте, — сказал студент, одетый в чёрную кожанку. Он шагнул в центр импровизированного круга, развёл уверенно руками, тем самым обращая на себя всеобщее внимание. — я так скажу: пошёл к херам этот старый хрыч. Серьёзно, что этот дед возомнил о себе? Видимо, совковая армия отдавила ему все мозги. Я вообще считаю, что бо́льшую часть решений должны принимать сами студенты. Что им нужно, что они хотят. Нужно, как это очкарики выражаются, правильно полномочия делегировать, чтобы наездов не было и притеснений ненужных. Каждый за свой огород отвечает и не лезет в чужой.

— Но он прав, по факту, — возразила ему девушка. Я пригляделся, это была Саша. Она стояла на месте, рядом с теми, кто находился по другую сторону. — Да, он не выбирал выражения. Да, его методы крайне жёстки, но сейчас речь идёт о нашем же выживании. Кто, как не такие, как он, сможет организовать всё, как нужно?

— Это в тебе стереотипное мышление говорит, — усмехнулся студент в кожанке. — Раньше тоже всё на силу списывали, что только с ней можно будет выстоять в тяжёлые времена. Бла-бла-бла, сплошная пропаганда. Что только один человек способен привести нас к светлому будущему. Всегда и везде так у них, и диктаторов. Навяжут, запугают, а потом силками будут удерживать в своей власти. Факты подменять, делать так, чтобы критическое мышление напрочь уничтожить. Чтобы эту подмену никто не заметил и все всё схавали, как миленькие.

— Слушай, но так у тебя, Алекс, папа ведь депутатом был раньше. Ну, в думе нашей областной, — сказал один из студентов. — Что же ты так? Против него тоже говоришь, получается.

— А мой папа хоть и работал в системе, но не работал на систему, — уверенно ответил Алекс. — Он всё хорошо понимал. Понимал, что есть те, кто подчиняется и горбатится, и есть те, кто их в узде держит. И знал, какие механизмы для этого используются.

— Тогда было и время другое, и ситуация, — сказала Саша. — Не так, как сейчас.

— Что тогда, что сейчас, да и вообще в любое время подобная практика может не хило так проводиться. Если дать одному власть над всеми, так он не угомонится, пока все соки не выжмет, — сказал Алекс.

— Его действия носят под собой основу, они оправданы. Всё, что он хочет – это вернуть украденное оружие, — сказала Саша. — Ты хочешь его намерения под сомнения поставить?

— Конечно, — блеснув ей своей вальяжной улыбочкой, ответил Алекс.

— И считаешь, что он в целом не прав насчёт всего этого? — продолжала давить вопросами девушка.

— Насчёт чего? Конкретней!

— Насчет всей опасности!

— Сколько мы здесь уже все кантуемся, а те мутанты, как он их называет, всё прут и прут. Каждый раз происходит одно и то же. Они лезут – мы наваляли, и так всегда. И в этот раз отбились. Да, некоторых зацепили, но и в очередной раз выстояли, никого же не схарчили. И несмотря на некоторые бредовые решения руководства мы как-то держимся. Парадокс, ёпта, но неоспоримый факт! Поэтому, я думаю, что дед просто нагнетает обстановку. Запугивает нас всех, чтобы покрепче гайку закрутить, — ответил Алекс.

— Да? А сам-то ты стоял на стене? Отстреливался от мутантов хоть раз? Говоришь, будто это лёгкое дело! — взбеленилась Саша.

— У меня знаешь, сколько знакомых? Везде! Что раньше было, что сейчас. И те говорят: «Алекс, да нормально всё. Постреляли тушек, ничего сверхъестественного». И знакомые из поисковиков тоже говорят, что тишь да гладь, туман только один. И я верю им, я с кем попало контакты не углубляю, только с реальными пацанами, которые вовсе не трепло какое-то там. Поэтому повторюсь ещё раз: дед просто запугивает всех, чтобы вы все в страхе жили и вами было легче управлять.

— По-моему, это ты тут пытаешься лапшу всем на уши повесить, — ответила девушка. — Говоришь, снаружи всё гладко? Так почему же второй отряд поисковиков не вернулся? Куда они пропали?

— Да ушли они, вот и все дела тут! — возбуждённо ответил Алекс. — Смылись просто, посчитав, что лучше там, на свободе, чем здесь в этих стенах чахнуть.

— Господи… услышал бы тебя сейчас Виктор Петрович… Или Андрей. Что ты тут говоришь… — с презрением ответила Саша.

— И чё мне будет? — вызывающе спросил Алекс, шагнул к ней, заглядывая в глаза девушки. — К стенке поставят? Расстреляют? Да тут и так уже все постепенно по стеночке ходят! Здесь, мне кажется, жуть похлеще творится, чем там, снаружи. Здесь и рты затыкают, и кошмары снятся. Скажи, вот ты сама не была там, ничего не видела, как ты можешь жить и мыслить теми сведениями, которые тебе предоставляет другой человек?

— Да легко! Мы, благодаря этим сведениям, и живы до сих пор! — ответила девушка.

— Мы живы, потому что работаем. А мы работаем постоянно. Вся жизнь крутится вокруг нас, мы ей руководим! Мы – молодые студенты, а не этот зазнавшийся старый охранник, который возомнил себя тут, мля, президентом! Генерал, мля, херов!

— Он своей жизнью рискует, приносит извне еду, вещи, медикаменты. Если бы не он, не его группа, мы бы уже давно здесь сгинули!

— Я не говорю, что он вообще бесполезный, — усмехнулся Алекс. — Он умеет стрелять – и спасибо на этом. Он нас защищает, но пусть вот этим и занимается, а не пытается организовывать здесь всё самолично! Внутренние проблемы мы решаем сами, мы плантацию построили, грибы, бобы выращиваем и жрём их. Плантация нас кормит сейчас, а не чипсы и сухарики, которые он приносит нам из магазина. Так что, ты не права тут, когда придаёшь ему значение больше, чем оно реально. А вот с кошмарами реальная тема уже. Тут все уже с ума сходят, а ему хрен бы что! Решил всех нас по аудиториям запереть. Нет уж, такого допускать нельзя!

И они спорили между собой на повышенных тонах: Саша пыталась доказать Алексу его неправоту, то же самое делал и он в ответ. Я сидел у костра, слушал их гомон. Слова про пропавших поисковиков зацепили меня, но то, что несёт этот самоуверенный павлин – просто невообразимая чушь. Не может быть такого просто, не может. Поисковики всегда возвращались назад, и у них была только одна уважительная причина не вернуться…

Я следил за ними, за их столпотворением, а потом снова посмотрел на костёр. Сквозь пламя возле барной стойки я заметил Илью. Поисковик, облокотившись об неё, стоял, пил и внимал разгоревшемуся спору у окна. С его губ то и дело спадала какая-то странная, неприятная улыбка. На чьей он стороне в этом споре? И какого мнения придерживается он сам?

Я следил за ним, за его короткими движениями, а рядом со мной раздался вопрос:

— Как думаешь, почему всё-таки пропало оружие? — спросил Владислав, сидевший рядом со мной, у Максима.

— Я думаю только одно – его украли с какой-то конкретной целью, — ответил Максим, кидая окурок сигареты в огонь.

— Например? — не отставал Владислав.

Максим посмотрел на него, некоторое время молчал, потом перевёл взгляд на толпу впереди и тихо сказал:

— Крыса у нас завелась. Самая настоящая… Саботажем попахивает, или же кто-то решил слинять. Как тот чокнутый. Хотя, на хрен столько оружия брать, я не понимаю.

— Может, для группы, — подключился ещё один студент, сидевший с противоположной стороны. — Одному человеку такая поклажа точно не нужна. Далеко не уйдёт, а с группой есть шансы.

— Да, но только куда? — спросил Владислав. — Куда идти-то?

Они рассуждали вслух, а я молча следил за Ильей. Какое-то странное ощущение у меня разгорелось внутри в этот момент. Через некоторое время поисковик выкинул пустую бутылку в мусорное ведро и направился к выходу из коворкинга. Я проследил за ним поверх голов рядом сидящих, а потом, когда тот исчез, вновь переключился на огонь.

Вскоре этот непрекращающийся спор уже начал изрядно доставать меня, а после того, как действие алкоголя пошло на спад, ко мне вернулась усталость и я понял, что хочу спать. Я молча встал, отряхивая джинсы.

— Ты куда? — спросил Владислав, проследив за мной.

— Спать пойду. Заколебало уже это слушать, — ответил я, кивнув на столпотворение.

— Спокойной ночи, — сказал музыкант, переведя взгляд на огонь.

Я вышел из коворкинга, оставив там на мгновение поднятое настроение, какую-то уверенность в себе и малую долю оптимизма. Вновь на меня нахлынуло ощущение тревоги, чувство одиночества и тоска. Такие перемены меня уже не удивляли.

Я спустился на второй этаж, и когда шёл по коридору к своей аудитории, увидел у её двери студента, сидящего на стуле. Тот читал какую-то книгу. Услышав шаги, он посмотрел в мою сторону.

— О, а вот и ты. Ну наконец-то! — сказал студент, бодро захлопнув книгу и поднявшись. — Я тебя уже заждался.

— Ты что тут делаешь? — спросил я, остановившись возле двери.

— Как «что»? Охраняю! — кивнул он на дверь. — У тебя теперь новый сосед по аудитории. Вот, сказали, побыть здесь, приглядеть за ним, пока тебя не будет. Но вот ты пришёл, и я могу уже пойти и завалиться дрыхнуть. Кстати, что было на собрании-то?

— О пропаже оружия говорили, — ответил я, а сам всё смотрел на дверь. — Странно, почему именно ко мне кого-то подселили?

— Ну, это уже не я тебе скажу. Ладно, давай, я пошёл.

Студент ушёл. Я проводил его взглядом, некоторое время постоял возле своей двери, а потом открыл её. В ночном мраке комнаты я увидел стоявший возле заделанного дощечками окна силуэт. Шагнув внутрь и закрыв дверь, я присмотрелся. Силуэт обернулся, и привыкшими к темноте глазами я разглядел его лицо.

Это был Григорий.