2028

Глава 2. Предчувствие.

Но что это за чувство, которое никак не оставит меня?

Оно отогнало во мне усталость. Если после выхода из аудитории мои глаза слипались от её подступи, то сейчас меня всего будто бы перевернуло сверх наголову. Разум разогнался, и хотелось думать.

Погружённый в свои мысли, я поднялся на третий этаж, прошёл по центральному коридору и свернул в перпендикулярно уходящий от него в соседний корпус. Белые стены здесь сомкнулись плотнее, а перед глазами в противоположную моему движению сторону лился белый кафель на полу. В тусклом освещении нескольких керосинных ламп, которые находились на редких столах и здесь, кафель показался мне куда-то утекающим ручейком.

Этот корпус отвели под жилые помещения. После катастрофы, когда около трёхсот человек оказались заперты в стенах университета, было решено выделить два корпуса для обустройства жилищ. Корпус на третьем этаже заняла уцелевшая профессура и начальство, а на втором располагались студенческие жилые аудитории. В аудиториях средних размеров студенты жили парами, а в тех, что побольше, группами по пять-семь человек. Моя аудитория находилась на втором этаже, но в противоположном корпусе. Делил я её вместе с Виталиком.

Пройдя мимо одной из аудиторий, я задержался. Дверь была открытой. Из аудитории доносились голоса: ректор вела беседу с кем-то, каким-то мужчиной. Вроде, с деканом. Мне от чего-то показалось, что все вокруг притаились, подозрительно пряча какие-то секреты от посторонних ушей. Даже стены здесь создавали ощущение закрытости и замкнутости. Я молча стоял напротив входа, а беседовавшие внутри сначала меня не заметили. Через некоторое время ректор откинулась на своём кресле и заглянула за плечо своему собеседнику.

— Всё в порядке? — спросила она. Мужчина обернулся и окинул меня строгим оценивающим взглядом.

Я понял, что поступаю неприлично, вторгаясь в приватную беседу и воруя внимание ректора; кроме того, меня ужалило чувство стыда из-за чрезмерного подозрения ко всему окружению, хоть и возникло оно лишь на мгновение.

В ответ на вопрос я молча кивнул и пошёл дальше. Свернул налево и вышел в корпус, параллельный главному.

Здесь когда-то располагалась кафедра физической культуры. Теперь же её просторный спортивный зал выделен под плантацию по выращиванию различных культур. Студенты естественных наук используют свои знания, чтобы разводить растения из семян и выращивать грибы, которые сыграли не малую роль в нашем пропитании. Конечно, много провизии у нас было в хранилище, консервов нам хватало, но после первого года стеллажи начали опустошаться. Приносимые консервы, сухпайки, полуфабрикаты поисковиками извне компенсировали наши потери, но все отлично понимали, что и снаружи нетронутые запасы еды рано или поздно истощатся. Огромный гипермаркет, расположенный за проезжей частью, мы разоряли по два раза в неделю, таща оттуда всё нужное в университет. Поэтому начальством было принято решение обустроить и развить плантацию для предотвращения массового голода.

По всему спортивному залу были расставлены длиннющие ряды столов, позаимствованных из аудиторий. Ряды образовывали секторы: в одном разводили семена, в другом ихрассаживали и выращивали овощи, а третий отвели под грибы. Необходимый для работы свет давал генератор. Студенты делились на группы и посменно занимались сортировкой: бобы, грибы и всё, что получалось вырастить, раскладывали по ящикам и коробкам и сгружали в комнаты, где раньше находились раздевалки. Работа нелёгкая – ей занимались те, кто был приспособлен к тяжёлому физическому труду. Таких, в основном, брали из числа дозорных. Вот и приходилось некоторым выполнять две повинности: стоять в карауле и работать на плантации. Успех от этой работы был, но было и много неудачных результатов: иногда целый сектор не приносил урожай, и тогда приходилось начинать цикл выращивания по новой.

Я и сам работал на плантации. Каждый студент был приспособлен к разноплановой работе: сегодня ты вкапываешь в ящички с землёй семена, а завтра стоишь на стене с оружием в руках. Трудовая повинность касалась абсолютно каждого, кроме тех, кто числился в рядах поисковиков. Они имели освобождение от других работ, потому что их работа считалась самой опасной и ответственной: поисковики не только пару раз в неделю отправлялись в гипермаркет за провизией, но и занимались разведкой местности.

Для них были установлены чёткие границы, за которые они не переходили. Одна из таких – гипермаркет внизу, за которым расстилался огромный пустырь, а дальше граница земли очерчивалась водной гладью широкой реки. Рядом с гипермаркетом был ещё один большой спортивный магазин и торговый комплекс. И если в первый иногда забредали в поисках чего-то необходимого, то второй избегали. Конечно, торговый комплекс включал в себя множество разноплановых магазинов, в том числе и ещё один гипермаркет внутри, и первое время поисковики доходили и до него. Но что-то странное творилось в стенах огромного комплекса… Поисковики говорили о существах, описать которых они толком не могли. Кроме того, в тот день, когда всё это случилось, рядом с торговым комплексом располагался большой приезжий цирк с животными. И наши разведчики, сидя после первых вылазок у костра, с трудом поведали о том, во что превратились эти животные.

От этих новостей мурашки исходили по коже. Первое время всем было трудно засыпать по ночам, зная, что где-то там, за дорогой, совсем близко к нам, развелись страшные твари, чья природа и характер были нам неизвестны. И только одно лишь чудо уберегает нас от них, делая нас недосягаемыми для их нюха и чутья. Цирковые звери и не подозревают о нашем присутствии… Или подозревают, но не решаются перейти магистраль и подползти к нашим стенам. Пока…

А делает эта всякая мелочь. Первый год после гибели мира мы прятались в стенах учреждения, не навострив свою бдительность, не ожидая какого-либо нападения извне. Мы думали, что раз всё вокруг сгорело в пожаре метеоритного дождя, то некому было посягать на наши чудом спасшиеся жизни. Как же мы ошибались…

Первая волна тварей грянула на второй год. Это были не то собаки, не то огромные крысы. Их стая, не очень большая, приползла к нашим стенам, стараясь проникнуть внутрь. Тогда всеобщий переполох чуть не стоил всем жизни: некоторым тварям удалось вломиться через центральный вход в вестибюль, а потом пробраться и на второй этаж. Эти шныряющие по коридору порождения забредали в аудитории, сеяли ужас, и кому-то не повезло оказаться на их пути. Но именно в тот день поисковики должны были отправиться на очередную вылазку. Наверное, это и спасло всех нас от неминуемой гибели.

Виктор Петрович вместе с Алексеем Третьяком – командиром второй группы – смогли организовать оборону. Вооружённые студенты из их отрядов отстреливали мутантов на втором этаже, и спустя целый день продолжительного боя смогли очистить его и вестибюль, и убить тех, кто находился снаружи. Никто не знал, что это за твари, и поэтому никто не геройствовал. Стрелки медленно, методично продвигались по этажу, иногда им приходилось подолгу занимать позиции возле угрожающе распахнутых дверей аудитории, из которой доносились шум и ужасное верещание. И потом – громыхание автоматных очередей, разносящихся эхом по всему этажу; багровые отсветы, озарявшие пол, стены и потолок, а когда выстрелы затихали – протяжный звон наливал уши, и запах пороховой гари ещё долгое время висел в воздухе. Битва за наш университет была тогда выиграна. Первая битва.

Потом были другие волны: одна через полгода, потом ещё две – через год. Но несмотря на то, что они были явлением редким, после того чуть не ставшим для всех роковым дня было принято решение организовать круглосуточный дозор, вооружив студентов оружием. Двери главного входа мы укрепили с обеих сторон железными листами, в других частях здания заперли и наглухо заколотили досками, а окна перекрыли решётками. Такие меры предосторожности вселили в нас спокойствие и уверенность, и вот уже три года мы не теряем бдительность, готовясь встретить тех, кто снова явится к нам из мглы.

Что же их потянуло к нам тогда? Что приводит их к нам снова? Чувство голода? Стремление к теплу? Страх? А если последнее, то от кого такие мерзкие твари могут бежать? Кто может быть ещё страшней и опасней, чем они сами? Туман скрывает множество тайн, и даже поисковики, решающие шагнуть в его беспросветное царство, не сталкиваются и с большинством из них. И слава богу.

Ну а мы до сих пор живём, цепляемся своими пальцами за этот мир. Возводим, разграбляем, защищаемся и даже заводим семьи. Некоторые из студентов решились на женитьбу, у некоторых даже родились дети. В глазах молодых родителей горело счастье. И казалось, привычное для нас никуда не ушло. Однако правила жизни изменились кардинально.

Смотря на их счастливые лица, я нередко задавался вопросом: понимают ли они, что делают? Осознают ли всю опасность для жизней, рождающихся в этих стенах? Ведь за ними расположился враждебный, непонятный нам мир, и наше будущее стоит под угрозой полного уничтожения. Так не является ли легкомыслием, или даже преступлением их действия? Смогут ли они защитить новую жизнь, если и самим нужна защита?

В очередной раз я подумал об этом, проходя мимо центральной части корпуса. Слева от меня спускалась двойная лестница, ведущая в ещё один вестибюль. В отличие от первого, он был освещён лучше, и людей здесь было намного больше.

Этот корпус был всегда многолюден. Чуть выше, за поднимающимися ступенями, у перехода на четвёртый этаж располагается огромная аудитория с двустворчатыми дверьми по обеим сторонам от лестницы. Раньше в ней проходили потоковые занятия с огромным числом студентов, а также проводили конференции и торжественные мероприятия. Сейчас она используется нами для собраний, на которых решаются важнейшие вопросы.

Возле закрытых дверей сейчас сидели на ступенях студенты: кто отдыхал после рабочего дня, кто только готовился заступить на смену. Они обменивались новостями, сплетнями; кто-то пускал шутку, не всегда приличную, и группа заливалась звонким смехом.

В просторном вестибюле на первом этаже тоже сейчас находились студенты. За стенами с решетками с обеих сторон располагались технические помещения. Раньше в них находился гардероб. Я хорошо помню эти длинные очереди, выстраивающиеся по обеим сторонам. Пока стоишь и ждёшь, обсуждаешь с сокурсниками прошедшие пары; узнаешь, у кого какие хвосты закрыты, ну а кто идёт на отчисление. Сейчас тут обустроены мастерские и склад с различными инструментами. Рядом расположился технический персонал: работники занимаются уборкой помещений и ремонтом. По самому вестибюлю расставлены столы, сооружены небольшие палатки, в которых ремонтируют всё ещё имеющуюся в распоряжении технику.

Как и тогда, в прекрасные времена прошлой жизни, вестибюль сейчас был наполнен гулом голосов, и только не хватало музыки из радио – собственного, университетского, – которая когда-то разлеталась по этой части университета.

Я прошёл мимо раскрытых застеклённых двустворчатых дверей, таких же как и в коридоре центрального корпуса, поздоровался с идущими навстречу знакомыми. Потом вышел на перепутье окрашенного в жёлтый цвет коридора: здесь располагался деканат одного из институтов, влево уходил другой коридор, а справа был выход на лестничную площадку. Я осмотрелся; много студентов сейчас было и здесь. Потом двинулся дальше, в сторону коворкинга.

Из общего гула голосов до меня долетели обрывки разговора. У зарешеченного окна справа стоял студент с парнем, одетым в чёрную куртку, серые плотные штаны, заправленные в кожаные берцы, и с длинным рюкзаком – почти баулом! – на спине.

— А собаку вы видели? — обратился к нему студент.

— Собаку? Какую ещё собаку? — недоумённо спросил тот. Чуть замедлив шаг, я взглянул на него: это был один из вернувшихся с вылазки, которого я встретил в вестибюле. — Не натыкались мы ни на каких собак.

— Она как раз спустилась по ступеням в том направлении, откуда вы пришли, — студент немного недоверчиво глядел на поисковика. — Вы должны были, по идее, на неё наткнуться.

— Не, никого мы не видели. Ни души вообще. Да и тихо было в этот раз, спокойно. Прям как на кладбище.

Не задерживаясь более возле них и не привлекая к себе лишнего внимания, я пошёл дальше.

За квадратом входа впереди расступался просторный зал, озаряемый багровым светом горящего костерка в центре помещения и керосиновых ламп, стоящих на столах у стен. Низкий потолок упирался в каменные квадратные приземистые столбы, стоявшие по центру. Белая побелка на стенах в некоторых местах осыпалась, и кое-где проступали небольшие трещины. Устеленный серым кафелем пол был вычищен насколько было возможным, и в определённых его местах отражались бликами от горящего костра.

Привычно именуемый нами «коворкинг» был сейчас запружен людьми. Раньше в этом месте рядами стояли разноцветные диваны, сейчас же большинство из них отсутствовали, и эта пустота будто бы делала помещение шире и объёмнее, а наличие скамеек и стульев в некоторых его местах не нарушало ощущения простора.

В основном студенты располагались по центру, за костерком. Сидели на полу: кто на голом кафеле, кто на расстеленной ткани. Другие сидели на скамейках у стен: кто беседуя, кто в обнимку и держа в руках слабо извивающийся свёрток. С противоположной от выхода стороны стены помещения чуть сужались, и в том месте располагались столы и некоторые из тех самых диванов: словно находились они там не просто так, а как напоминание о прошлой жизни.

Рядом, за бетонным ограждением, располагался закуток, называемый среди студентов «баром», в котором хранились в работающих на генераторе холодильниках различные напитки. Из алкоголя там не было ничего крепкого – лишь низкого градуса напитки, чтобы после дозора, вылазки или другой тяжёлой работы унять напряжение и успокоить нервы. Их выдавали по талонам, которые необходимо было заработать в смене на плантации, в дозоре или в техперсонале. Талоны распространялись только на данные напитки, а еда и вода здесь были бесплатными, но раздавались по времени, разделённому на завтрак, обед и ужин. Такая система позволяла равномерно распределять провизию. Для питания мы использовали столовую, которая находилась за коворкингом. Там работали те, кто в той или иной степени умеет готовить, и даже у некоторых, стоит признать, получается это отлично.

Коворкинг был погружён в полумрак; багровые пятна костра и керосинок мерцали на стенах, тёмном от копоти потолке, на полу – но даже в таком скудном освещении здесь ощущался некий комфорт. Бывает, придёшь сюда из вечно пустого главного корпуса после дозора, сядешь возле костра в центре, послушаешь байки, шутки или звон гитарных струн, и приятное тепло разливается внутри.

Здесь была сердцевина нашей общины, магнит для наших душ. Коворкинг впитывал в себя все наши страхи и опасения, как деревья – углекислый газ, а взамен вырабатывал умиротворение и счастье, и давал их нам вместе с теплотой. И мы дышали уютом, который прямо пропорционально рос от нашего пребывания здесь, от наших голосов, смеха и разговоров. Это помогало нам не забывать нашу прошлую жизнь.

Я спустился по тоненьким ступеням, пожал руку сидящим рядом на скамейках знакомым и подошёл к костру, вокруг которого сгрудилась немалая группа. Среди отдыхавших у огня я заметил Антона. Поздоровавшись со всеми, присел рядом с ним. По ту сторону обрезанной закоптившейся бочки сидел Владислав – наш местный музыкант – и о чём-то оживлённо спорил с соседом, держа на коленях гитару.

— Тох, хотел у тебя спросить кое-что, — обратился я к Антону. — Ты ведь долго оставался ещё в вестибюле. Не слышал, что говорили поисковики, когда вернулись?

— Не-а, они и не говорили ничего. Виктор Петрович сразу, не снимая противогаза, пошёл в караулку, другие в вестибюле остались, всё также при снаряжении. Кто у выхода стоял, кто сидел на скамье у стены. Нам показалось, что они словно ждали чего-то, или кого-то.

— Ничего больше подозрительного не видел? — я не спускал глаз с Антона.

— Да нет, вроде. Только это. А, вот ещё что, — Антон чуть приподнялся и поправил свой настил, — Виктор Петрович, всё так же в противогазе, позвал одного к себе. Они долго находились в вестибюле, никто не снимал рюкзаки, даже респираторы не снимали, и держали руки на оружии. Потом Виктор Петрович пару раз выходил к ним, по вестибюлю проходил, рацию из рук не выпускал. А я ещё думаю, чего это они одни вернулись?

Тут я почувствовал какое-то облегчение внутри от убеждения, что нахлынувшее странное ощущение опасности – это не моя собственная паранойя. Не я один проникся к этому с должным вниманием. И, увидев в Антоне напарника по проблеме, спросил:

— Ты тоже думаешь, что что-то случилось?

— Ну, знаешь, на вылазках всякое бывает. Задержались немного, кто знает? Они всегда возвращаются. Это вопрос времени.

Я опустил глаза, потом перевёл взгляд на огонь. Больше Антона не спрашивал по этой теме.

— Да нет же, говорю тебе: в музыке важна сама мелодия, её звучание, её ритм. То, как она льётся. Именно музыка настраивает нас на определённую волну, вызывает те или иные чувства. Вспомни великие композиции прошлого: Бах, Вагнер, Чайковский. Какую силу они имели! А слова в музыке – дело вторичное. Многие слушают песни, наслаждаясь её ритмом и темпом и не вникая в смысл срифмованных строк. — Владислав горячо доказывал свою позицию собеседнику, после чего взял гитару и начал настраивать струны.

— Вторичное не вторичное, но не сходятся эти твои строки: «И лучи восходящего солнца оживят эту землю, и мир возродится из пепла». Это звучит претенциозно, — возразил его собеседник.

— Вместе с ритмом самой музыки слова будут звучать как надо, — убеждённо ответил Владислав. — Вот, послушай.

Он проиграл мелодию для разогрева, потом сосредоточился, взял гитару поудобнее и начал играть вступительную, мерно льющуюся мелодию, которая становилась всё грозней, как и его голос, напевающий вслух слова:

Слышишь?

Завывает ветер – предвестник печали.

Унося в бездну радость и память.

О том мире, который мы потеряли.

И осколки бьются об острые скалы.

Разлетаясь о скалы.

Знаешь…

Грозный рокот льётся над небесами.

Унося всё прежнее и оставляя,

Нашей доле, тяжёлую, горькую правду.

О мире, который родился из мрака.

Родился из мрака.

Но воспрянем!

Сплотившись пред бездной, сжимая огонь свой.

И знамя!

Что вьётся над нами в порыве холодного,

Ветра!

Развеет морок и лучи восходящего,

Солнца!

Оживят эту землю и мир возродится из пепла.

Возродится…

Когда Владислав закончил и бережно, как своего ребёнка, уложил гитару на колени, вокруг костра повисло молчание. Было видно: каждый рядом сидящий погрузился в себя. Я и сам смаковал смысл слов, что текли в такт звону гитарных струн, словно воссоединяясь в медленном, но грозном танце, как танцор и его партнёрша; внушая одновременно и чувство безнадёжности, и ощущение внутренней несгибаемости, и желание собрать все свои силы в кулак и вернуть утраченное. Наше время, наши мечты, наши надежды и наше будущее. Да, сочетание слов, их расстановка были сложными, такие редко используются в музыке, тем более что каждая строка не наполняется новой рифмой – здесь слова будто бы рождаются сами по себе и вместе составляют единое целое. И если прочитать их на листке бумаги, то сложно будет проникнуться той силой и мощью, которые передадутся при их прослушивании в такт с музыкой. Нет, это надо обязательно слушать.

Вокруг сновали люди, и было много голосов: смех, шутки, кто-то с кем-то спорил, но сейчас всё это до меня долетало откуда-то из далёкого-далека. Некоторые из тех, кто сидел на скамейках у стен, тоже слушали музыку Владислава. Я взглянул на них – их лица, погружённые в сумрак, стали задумчивыми.

Потом один из студентов почесал подбородок и сказал:

— Мрачноватенько…

— Воинственно, — вставил я. — Грозно даже. Такое подошло бы для каких-нибудь военных времен.

— А сейчас разве не такое время? — спросил у меня Антон, вальяжно развалившись боком к костру на своей подстилке. — Песня соответствует актуальности.

— Ну, она ещё не закончена, — на лице Владислава проступила гордость. — Это только первые куплеты и припев, я буду её расширять.

Сидевший рядом с ним парень, некоторое время назад споривший о слаженности строк, сказал:

— Знаешь, Влад, беру свои слова назад. Это хорошие строки, припев хороший, воодушевляет. Но это надо слушать. Если просто слушать слова, без музыки и интонации, будет совсем не то.

— Мне она напомнила одну песню… По мотиву и ритму. Забыл, как называется, но в нашей стране была когда-то у многих на слуху. Там слово с «воспрянем» немного созвучно, — сказал один из студентов.

— Да, понял, о какой ты говоришь, — посмотрел на него Владислав.

Потом мы сидели молча. Я, наконец расслабившись, чуть откинулся на локти и прилёг. Постепенно тревожное ощущение отступало, и возвращалась позабытая моим сознанием слабость. Начало клонить в сон.

К нам подошёл ещё один. Держа в руке бутыль, которую купил в баре, пришедший присел рядом с Владиславом по ту сторону костра, откидывая подолы своего тёмного плаща. Это был один из поисковиков, которого я встретил в вестибюле. Он был высок и строен, отчего в темноте его плащ напоминал собой сложенные чёрные крылья летучей мыши. Парень мимолётно поздоровался со всеми и отхлебнул напитка, смотря на огонь.

— Здорова, Илюх. Как оно?

— Жив-здоров, и на том спасибо, — ответил Илья. — Слышал твою песню. Крутая. Мне понравилась.

— Как вылазка прошла? — спросил Владислав.

— Да как обычно. Добрались мы до гипермаркета, потом обратно.

— Встретили кого-нибудь по пути? — поинтересовался Антон.

— Слава богу, нет. Пусто было. В отдалении только кто-то то ли выл, то ли ревел, не разберёшь. Дорога сегодня была свободная.

— Много натащили? — подключился к расспросу один из студентов.

— Консервы: тушенка там, перловка, что нашли. Брусочки для огня и розжиги притащили сюда. В целом, ходка удачная вышла.

Я молча его слушал и присматривался. Илья был старше меня. Он уже закончил учёбу, вроде с красным дипломом, и после этого решил подать заявление в аспирантуру, но на другую специальность. Возможно, именно это спасло ему жизнь и не дало сгинуть. Сейчас он был одним из поисковиков. Характером он был жёсткий, внешне выглядел всегда серьёзным, даже суровым. Суровость его была во взгляде, в немногочисленных словах, в голосе. Думаю, именно для таких и созданы подобные дела, которые наполнены различными смертельными опасностями. Я не был с ним хорошо знаком, да и не тянуло как-то. Что-то было в нём отталкивающее для меня: может, его жесткость, его хладнокровие. У него было мало друзей: Влад, с которым он был хорошо знаком ещё до катастрофы, и ещё кто-то, из поисковиков. Но сейчас, сидя напротив меня, сняв свою чёрную шапку и поглаживая коротко стриженые тёмно-русые волосы, он пробудил во мне интерес. Я был уверен – он знает, по какой причине задержалась вторая группа и не вернулась. Я это чувствовал, нутром ощущал. Илья опустошал бутылку, и в его глазах, обращённых на огонь и отражающих танцующие огоньки пламени, я увидел какую-то озабоченность.

— А слышали, кстати, байку о том, что когда строили этот университет, то обнаружили вырытые туннели, которые вели в катакомбы, находящиеся на глубине многих десятков метров под землёй? — спустя некоторое время один из студентов нарушил молчание.

— Да бред всё это, — ответил Илья, кашлянув.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовался тот.

— Если бы они существовали на самом деле, то о них бы узнали все, это сто процентов. А так, кто-то просто любит байки потравить, чтобы скучно не было.

— Но ведь даже есть те, кто их видел своими глазами, — не отступал студент.

— И эти «те» сейчас здесь, вместе с нами? — приподняв бровь и усмехнувшись, спросил Илья.

— Ну… никто не называет их имен…

— Потому что, чтобы байка сработала, нужно, чтобы в ней присутствовала какая-то вещь, кажущаяся нам настолько реальной, что мы начинаем верить в эту байку. Но эту вещь проверить нельзя на подлинность, и байка начинает обретать силу, — ответил поисковик, допивая остаток на дне. — Да и вообще, сейчас много баек травят. В такие-то времена. Вот прям делать нечего – берут и придумывают, ёпт. Словно и нет других каких-то жутких вещей. Нет, давайте ещё что-нибудь выдумаем!

— А по поводу торгового центра – правда? — спросил Антон, чуть подавшись вперёд и внимательно смотря на Илью.

— Смотря о какой «правде» ты спрашиваешь, — ответил вопросом на вопрос Илья.

— Про зелёное свечение над крышей комплекса.

Студенты замолкли, все как один посмотрев на Илью. Вокруг костра вновь сгустилось молчание. Мне даже показалось, что к нашему разговору подключились и другие уши.

Илья чуть подумал, повертев дном бутылки по полу, потом, не поднимая взгляда, сказал:

— Знаете, там и так хватает разного дерьма. Некоторое из них вы и сами видели. Скажите, вы хотите придумывать себе ещё что-то? Чтобы скучно не было?

— Но об этом говорил один из…

— Кто? — не дав докончить студенту, резко спросил Илья.

Все замолчали. Илья осмотрел каждого.

— Скажите его имя. Как его зовут?

Никто не ответил. Я мимолетно глянул на Антона, убеждавшего нас с Васей в истинности слуха, но и тогда Антон не назвал имя того, кто ему это сказал.

— То-то же. Послушайте-ка меня внимательно, — Илья подался вперёд, сгорбившись и подогнув под себя ноги. Поисковик осмотрел каждого сидящего у костра; на его лице с низко сомкнутыми бровями зловеще плясали багровые отблески. — Не стоит забивать себе голову всякими байками. Это сейчас вообще ни к месту. И не фантазируйте о том, что там, — он кивнул на заколоченные большие окна за нами. — Думайте о том, что здесь. Так вам всем будет проще.

Никто ему не ответил. На миг на всех нашло мрачное настроение. Студенты понурили взгляды, и их лица погрузились в темноту, что живой субстанцией подползла к костру в этот момент, и даже огонь будто бы нервно шарахнулся назад, словно попятился, выставив перед собой сполохи.

Разрядил обстановку Владислав. Словно чувствуя мрачное напряжение, музыкант взял свою гитару и сказал:

— А давайте-ка я сыграю что-нибудь душевное.

И его пальцы стали играть, и гитара дала голос, что в миг разлетелся по хмурым душам всех сидящих. Мелодия грела их, и от того там почувствовалась оттепель. Владислав играл музыку, одну из тех, что были популярны в старое время. И это нас всех успокаивало. Успокоился даже сам Илья, поняв, что немного переборщил.

Я лежал напротив, смотрел на него из темноты, как бы исподтишка. Я был уверен: поисковик знает что-то. Знает ответ на мой вопрос. Но я не смел задать его. Уж точно не сейчас и не при всех, тем более когда настроение у группы начало подниматься. Слушая музыку, что грела не только уши, но и сердце, я вновь почувствовал, как глаза мои смыкаются.

— Ладно, парни, погнал я отдыхать. — Я медленно встал, попрощался с каждым.

— Давай, Паш, спокойной, — сказал Владислав.

Я развернулся и хотел уже идти к выходу, но заметил возле бара одну девушку. Так и стоя возле костра, как истукан, я смотрел на неё. Она расплатилась талоном и купила бутыль, внешне похожую на ту, что была у поисковика. Наблюдая за ней, за тем, как она выбирает напиток, как достаёт из кармана своей коричневой курточки кусочек заветной бумажки, я почувствовал, как усталость снова отошла, будто море перед приливом. Я давно знал, как её зовут. Саша. И она, как и все, часто бывает здесь. Но вот уже на протяжении четырёх лет никак не решаюсь подойти и заговорить с ней. Конечно, были моменты, когда мы пересекались во время работы, но за процессом не разговоришься, только обрывочными просьбами что-то подать или помочь перенести.

Она была на курс старше меня, училась на филологии, насколько мне известно. У неё была уверенная, смелая походка, при которой она одним взмахом закидывала назад свои каштановые пряди. Внешне Саша выглядела бойкой, в душе была общительной девушкой, с которой все разговаривали свободно. И только из всех трёхсот человек не мог подойти и заговорить с ней лишь я один. Так, чтобы просто поболтать. Всегда я придумывал себе отговорки, и всегда потом жалел. И вот сейчас она стоит возле бара, открыв бутылку, и пьёт. Саша развернулась, и мне показалось, что взгляд её стрельнул именно в меня. Внутри что-то словно ёкнуло. Я отвернулся и увидел Васю, который шёл вместе с другом в сторону столовой.

— Паштет, идёшь завтракать? — спросил тот, чуть замедлись.

— Да нет, аппетита нет. Устал очень, спать сейчас иду.

— А, ну смотри. Не проспи тогда ужин, а то придётся голодным всю смену стоять.

Вася ушёл, а я всё стоял спиной к ней. Услышала ли она? Обратила внимание на нас? Я всё никак не мог решиться подойти, а ведь она там стоит сейчас одна, и это отличный повод, чтобы начать разговор.

Я вдохнул полной грудью, наконец точно решив. Потом развернулся и увидел, что кто-то к ней уже подошёл. Какой-то парень, высокий, уверенно облокотившись локтем о стойку, о чём-то с ней разговаривает. Он заказал тоже бутылку, и вот они стоят вместе, как мне показалось, слишком близко друг к другу. Увидел, как Саша посмеялась над какой-то его шуткой, а потом хлопнула его по плечу, даже как-то по-мужски, что ли. И я почувствовал укол ревности. Я смотрел на них и представлял, как тычу этого хмыря носом в кафель.

Потом помотал головой и быстро пошёл отсюда прочь. Настроение снова испортилось, и как назло чувство усталости не подступало. Я миновал коридор с жёлтыми стенами, вышел на лестничную площадку, спустился на второй этаж и оказался в продольном жилом коридоре. Идя мимо полуоткрытых аудиторий, корил себя за трусость и неуверенность. Наконец, дошёл до нужной белой двустворчатой двери. Она находилась напротив расступившегося пространства с большими заделанными окнами. Раньше здесь была кафедра политологии. Сейчас же эту комнату мы делим с Виталиком.

Я открыл дверь и вошёл внутрь. Комната пустовала. Возле запечатанного с противоположной от входа стороны окна по обеим сторонам располагались матрасы: слева – мой, справа – Виталика. У стены справа стоял старый шкафчик, в котором мы хранили свои вещи, а напротив располагалась маленькая деревянная тумбочка, почти пустая за исключением пары фонарей, двух книжек и стопки ненужной бумаги. Рядом со входом была ещё одна дверь, ведущая во второй кабинет, но сейчас там было что-то типа склада неработающей техники.

Закрыв дверь, я медленно прошёл по комнате и остановился у окна. Было сумрачно, свет дня неохотно протискивался сквозь узкие щели между прибитыми досками. После звона голосов в коворкинге мои уши ещё привыкали к тишине, что витала в этой комнате. Она ощущалась плотно, отдавая слабым, еле заметным звоном. Я молча смотрел в бреши между заколоченными досками. Сквозь узкие щели прорисовывалось ничего: серая плотная мгла закрыла собой всё.

Простояв так некоторое время, я развернулся к лежанке справа, посмотрел на неё. Застеленная, пустующая. Перед своим выходом на первую вылазку Виталик тщательно заправил её, хотя раньше такого за ним я не замечал.

Я присел на свою лежанку, на неубранную и чуть смятую постель, прислонился спиной к стене и положил на неё затылок. Прикрыл глаза, вслушиваясь в тишину, ловя эфемерную пустоту, что сейчас царила в комнате. Ощущая одиночество. Снова посмотрел на лежанку напротив. Так я сидел до тех пор, пока усталость снова не подступила ко мне. Сняв ботинки и не раздевшись, я завалился набок, укутался одеялом, и через минуту уже забылся во сне.