2028

Глава 13. План.

Казалось бы, слабый треск, с усердием выдавливаемый рацией через маленькие динамики и напоминающий хриплый кашель умирающего, должен был становиться слабей и тише. Однако он заполнил собой всю аудиторию, долго и настойчиво витая в воздухе. И это был единственный звук в абсолютном безмолвии.

Какие-то слова ещё вылетали из динамиков, но разобрать их было сложно из-за сильных помех. Однако одно из них всё-таки вырвалось и вновь повторилось: «Отзовитесь». А потом рация умолкла, и ещё какое-то время в аудитории висела тишина – густая и плотная. Две сотни застывших лиц с изумлёнными глазами и отвисшими челюстями сейчас напоминали собой музейные экспонаты, выставленные рядами напоказ.

Безмолвие нарушили гулкие шаги: Виктор Петрович спешно подошёл к столу и схватил рацию.

— Мне же не одному это послышалось… — проговорил он, смотря на рацию как на некий артефакт, невообразимый и диковинный. Словно не от мира сего странная вещь, а не рация.

Охранник некоторое время стоял в исступлении и молчал, а потом неуверенно поднёс маленькое чёрное устройство к лицу.

— Кто это? Приём! — ответ не последовал; рация упрямо молчала. — Ответьте! Кто выходит на связь?

После последнего вопроса повисла продолжительная тишина. Виктор Петрович смотрел то на рацию, то на сидящих за столом профессоров, будто ожидая, что те ответят вместо неё. Но и у руководства не нашлось ответа.

И безмолвие застоялось. Охранник прошёл вперёд, посмотрел на заполненные ряды, потом снова поднёс рацию к лицу.

— Егор, приём. Слышишь меня?

— Да, — почти сразу же ответил голос.

— Ты слышал это? Слышал, что эфир заговорил? Или это кто-то из ваших там балуется? Отвечай.

— Да, да мы слышали, — торопливо отозвалась рация. — Но думали, что это вы.

— Да с чего бы это?... — охранник исступлённо посмотрел в пустоту перед собой.

Вновь в огромном помещении повисло молчание. Продолжительное и вязкое.

— Но, если не вы, то кто? — наконец голос спросил сам.

— Понятия не имею, — ответил Виктор Петрович. Он глубоко погрузился в раздумья, глаза его буравили пол. Никогда раньше старик не пребывал в таком замешательстве. Вернул он себя обратно в реальность спустя минуту и спросил: — Как обстановка?

— Отбили атаку, — в динамике послышался усталый вздох. — Но они всё ещё подбираются к стене. По одному, парами. Но не нападают на вход… Они вылезают и потом обратно, в туман, будто бы дразнясь… Их словно кто-то посылает вперёд. Они будто прощупывают нас… — голос в динамике затих.

— Понятно. Продолжайте наблюдать. Огонь открывайте по готовности. Берегите патроны. Если что-то необычное будет – докладывай мне. Конец связи.

Виктор Петрович подошёл к столу и положил рацию. На миг он застыл, опершись руками о стол, взгляд его был опущен вниз. Стоял так долго, потом выпрямился, обернулся к студентам и сказал:

— Я думаю, вы все всё хорошо слышали. Кто-то вышел на связь по рации. Кто-то… или что-то… Ничего не ясно. Однако есть вещи поважнее: ситуация снаружи более-менее нормализовалась, но угроза сохраняется.

— Что же тут непонятного? — сказал один из профессоров. — Кто-то вышел на связь. Человек. Оттуда, — он мотнул головой в сторону.

— Да, мы слышали голос, — ответил ему охранник в полуобороте. — Но это мало что значит.

— Как это – мало значит? — возмутился другой профессор. — Это многое значит! Кто-то вышел в эфир. По-моему, вполне очевидная вещь! Голос мы слышали, обращение более-менее чёткое. На аварийных частотах…

— Это может быть не обращение, — перебил его Виктор Петрович, — а поставленная на повтор запись, сделанная давно.

— Не похоже это на обычную запись, — сказал самый крайний из профессуры, сидящий по другую от меня сторону. — Обращение ведь не повторялось. Голос возник внезапно, а потом исчез в помехах. Да и телестанций поблизости нет, нет радиовышек в окрестности, откуда могло бы идти вещание. Мы находимся от подобных далеко. Даже если бы хоть одна уцелела и оставалась в работоспособности, мы бы не услышали, так как у нас нет мощного радиоприёмника, только рации. Они не способны покрыть большое расстояние.

— Сигнал мог быть ретранслирован со спутника, — сказал Виктор Петрович. — Один из таких мог переместиться на орбите, поэтому мы и услышали вещание. И рации у нас не дешёвка, а армейские. Ловят такие хорошо.

— Но их мощности всё равно недостаточно, чтобы поймать такой сигнал — не отступал тот. — Кроме того, прошло четыре года. Неизвестно, как там сейчас, в космосе. Спутники не смогут долго находиться на орбите без технического обслуживания. Если они ещё вообще уцелели во время метеоритного дождя, что мало вероятно. Их обслуживать было бы просто некому.

— Ещё раз повторяю, Семён Владимирович: сигнал может быть ретранслирован. Возможно, не спутником. Возможно, кто-то остался на МКС, отрезанный от Земли. Космические станции могут находиться в рабочем состоянии длительное время. Но нам от этого ни холодно, ни жарко, — безапелляционно заключил старый охранник.

— Но это ведь любом случае значит, что кто-то смог выжить! — донесся голос из гущи студентов. — А раз так…

— Для нас это ровным счётом ничего не меняет, — Виктор Петрович резко развернулся к рядам и прошёл вперёд. — Да, мы услышали голос, который не слышали уже четыре года. И голос этот может быть чей угодно. Например, обычной записью на повторе со станции. Гарантий никаких нет. Строить гипотезы без точных данных категорически не стоит.

На некоторое время воцарилось молчание. Я стоял в стороне, но мне казалось, что часть взглядов с выступающих кверху рядов была адресована и мне. Немалая часть. И эти взгляды требовали моего участия в этом жарком споре. Раз я уже высказался раннее, а моё выступление стало частью этого собрания, то отмолчаться сейчас не получиться. Доля ответственности была возложена и на меня тоже – после моих слов и в особенности после некоторых поступков. Взгляды требовали моего участия. И не просто участия, а как приверженца конкретной стороны в споре.

— Какие вам ещё нужны гарантии, чтобы наконец понять – мы в полной жопе! — не выдержав, выкрикнул один из студентов с самого верха. — У нас мало патронов, кончается еда, а твари не перестают нападать. Это вам разве не гарантия того, что мы здесь скоро все подохнем?!

— Вот именно! — участливо и возбуждённо поддержали его из толпы.

— И что вы хотите до нас сейчас донести? — не успокаивался тот. — Нужно забить на это? Нужно продолжать жить так, как мы жили всё это время? Больше так жить не получится. По-вашему, мы должны смиренно дожидаться нашего конца? Ведь вы именно это нам и сказали: у нас осталось мало времени. Надежды нет, вы её нам не дали. А теперь вы предлагаете проигнорировать эфир! Говорите, что для нас это не имеет никакого значения. И тем самым вы лишаете нас надежды!

Гул недовольных голосов постепенно усиливался. Посыпалась с дальних углов чья-то брань, волнение вновь начало захлёстывать массу. Количество студентов, одобряющих эти слова, росло. Я перевёл взгляд на охранника и только сейчас заметил, что тот не сунул пистолет обратно в кобуру.

— У нас надежда только одна – это наше оружие! — гаркнул в ответ старик. — То, что расплодилось снаружи, стремится уничтожить нас здесь всех, сожрать и переварить. И только испражнения от нас и останутся, если мы вдруг дадим слабину. Вера в мнительные перспективы, которые дал вам этот голос извне – прямая дорога в упырью пасть. Никто и ничто не сможет спасти нас, кроме нас самих же. Никакие «голоса»! Только самоорганизация!

— А что потом?! — крикнули сверху. — Что после этой Вашей самоорганизации?! Твари закончатся?! Чудо свершится?! Быстрее мы здесь все переведёмся, выродимся, как вид, и от нас тогда действительно останется одно дерьмо. Но до этого не дойдёт, нет! Мы тут сгинем ещё раньше, когда те твари вконец озвереют и посчитают, что пора бы уже нас кончить здесь всех наконец!

Я чувствовал, как наэлектризовывается воздух. Они злобно закричали друг на друга, почти с ненавистью, как мне показалось. Большая масса сверху, поддавшаяся отчаянию, и один охранник снизу, в руках которого лежал пистолет. Виктор Петрович еле сдерживался от порывов, но всё же огрызался на те или иные слова; его доводы не долетали до тех, кто был на самом верху. Кто был наиболее яростен и категоричен в своих убеждениях. И я в этот момент побоялся, что лавина хлынет вниз, что Виктору Петровичу придётся применить силу, чтобы всех успокоить. Пойдёт ли в ход оружие? Вызовет ли он помощь, сорвав немалую часть дозорных и поисковиков со стены, тем самым оголив нашу оборону снаружи, чтобы утихомирить разгоревшийся бунт внутри?

А потом у меня перед глазами встал образ тех существ: таинственных и словно внеземных, обладающих необычными способностями. Сможет ли обычное оружие выстоять против них? Хватит ли одной силы воли против этих созданий? Все в этой аудитории были подвергнуты панике. Все, кроме Виктора Петровича. Его терзала лишь злоба из-за того, что никто не понимает всей полноты настоящей, физической угрозы. И они не поймут, потому что не видели тех гуманоидных тварей, не видели того, что они могут, и что отныне расплодилось за серой мглой. Какие порождения теперь у нового мира. Но я всё видел, и теперь понимаю, зачем нужна была эта завеса тайн: чтобы предотвратить всеобщую панику, ибо она способна разобщить нас, разделить, стравить в страхе друг с другом, и тогда наша крепость рухнет, и раскроются врата перед ужасными исчадиями, и всем нам придёт конец.

К своему ужасу я обнаружил, что почти вся верхушка рядов сейчас взъерошилась и ощерилась: студенты уже стояли, горячо махали руками со сжатыми кулаками. И их становилось всё больше. Лишь единицы из огромного числа сидели на месте и молча, безучастно следили за этой вакханалией. Среди них были Антон, Максим, музыкант Владислав, Саша… Мы с ней встретились взглядами, и я увидел на её лице безнадёжность и апатию. Девушка с горечью покачала головой.

И тут я вновь почувствовал что-то странное. Острый укол ощущения. Это чувство не объяснить словами, но оно будто заговорило внутри меня. Как тогда – в хранилище и на стене, перед выходом наружу. И говорило оно о неумолимой опасности, и о тех странных гуманоидных существах. А если всё, что происходит сейчас, является результатом их очередного воздействия на наше сознание? Что если голос по рации сулит нам не спасение, а наоборот – погибель?

Я резко вышел вперёд, подойдя к Виктору Петровичу и встав рядом с ним. Я поймал момент, когда гул чуть стих на короткое мгновение, а потом прокричал:

— Мы должны проигнорировать этот эфир! Потому что это мог быть не человек!

Некоторые замолчали. Не ожидали, что рядом с их оппонентом снизу окажется кто-то, кто выступит против них. И этот кто-то оказался тоже, как и они, студентом.

— Я уже говорил вам о странном существе в библиотеке. Он способен управлять сознанием тварей. Неизвестно, сколько их вообще и на что они способны ещё. Все кошмары, что мучили нас в последнее время… Это может исходить от них. Они разумны, в отличие от других тварей, и вполне возможно, что они готовят нам западню.

Гул всё ещё стоял, но уже стал слабее. Отчаянные голоса постепенно замолкали. Я поймал Сашин взгляд; девушка была взволнована: она вцепилась в край стола и глядела вниз, на нас с Виктором Петровичем. Старик стоял рядом, я не видел его, но чувствовал его железный взгляд на своём затылке.

— Кому-то снились страшные сны, и они не могли из-за них спать. Кто-то видел живые тени по ночам. Другие чувствовали чьё-то постоянное присутствие в этих стенах. А кто-то умер… — я прервался, вспомнив Сашину соседку: её остекленевший взгляд, в котором застыл настоящий ужас. — Неужели вы не понимаете, что нельзя разобщаться? После всего, что произошло? Неужели мы позволим тем тварям залезть в наши головы и посеять там ужас? Позволим им нас обмануть? Ведь именно это их оружие – воздействие и контроль. И против него мы не сможем выстоять одной лишь силой. Мы должны сохранять самообладание. Должны сохранять единство. И наша с вами надежда на выживание – это взаимная поддержка и понимание. Хотели её? Вот она. Единственная, что у нас есть.

Наступила тишина. Даже те, кто стоял на самом верху, замолчали. Я осмотрел большое скопление различных лиц: злых, напуганных, отчаянных. Отчаяния было больше всего. Злость же лилась от бессилия, а страх… страх был с нами всегда, постоянный наш сосед. Но среди всей этой мешанины я искал понимание. Искал настойчиво, с надеждой: в сидящих передо мной на первых рядах; в глазах тех, кто находился выше; в лицах Максима, Антона, Саши. Я усердно пытался найти его.

Но так и не смог.

Лишь Саша пыталась поверить мне, как мне показалось отсюда, снизу. Но ведь зрение у меня не очень хорошее.

Тишина затянулась, и когда она начала уже застаиваться, позади меня раздался голос одного из профессоров:

— Тяжёлые времена требуют принятия тяжёлых решений. Так было всегда в истории, и это приводило её в движение. — Константин Александрович поднялся со своего места, поправил очки на переносице и посмотрел на всех нас. Всё это время он молча сидел с краешка, безучастно наблюдая за массовым брожением. И я удивлялся, как ему удалось сохранить самообладание в такой ситуации. — Подходит ли наша история к концу? История человечества, я имею в виду. История – это череда приобретений и лишений: человек возводит, открывает и многое получает, а потом он многого лишается. Это колесо бесконечно катится вперёд; на его спицах громоздятся различные события, через которые человек проходит. И в основе этого движения лежит один естественный закон, присущ не только людям, но и животным, – закон выживания.

Но что нас отличает от животных? Когда начинается пожар, животные в панике бегут, человек же старается потушить его, чтобы спастись. Когда начинается эпидемия, животные вымирают, а человек старается найти лекарство. Выживание животных – это совокупность различных инстинктов, а человеку, помимо этого, ещё дано заглядывать опасности в глаза, чтобы увидеть возможности для спасения. Заглядывать не только своими глазами, но и своим разумом. Он тушит пожар, песком или водой. Он создаёт лекарство, исследуя болезнь. И он выживает, приобретая необходимые знания, и тогда это колесо движется вперёд. Получение знаний – вот что отличает нас от животных. Неведение заставляет заблуждаться, и ошибки могут стать роковыми. Знание – это огонь, который поможет осветить истину во мраке. Подходит ли к концу наша история?... Сейчас мы переживаем очередные лишения, но чтобы приобрести нечто ценное – спасение для нас самих – нужно прийти к знанию. А для этого необходимо принять тяжёлое решение. И переступить через свои страхи.

Закончив, профессор ещё раз осмотрел всех, а потом медленно сел. Его слова родили новую тишину. Она не была такой острой и покалывающей, не наполнялась невидимыми наэлектризованными частицами. Слова, кажется, проникли в каждого. Сидевшие рядом коллеги, изредка поглядывая на него, начали тихо переговариваться, а после чего одобрительно закивали. Я посмотрел на студентов: их выражения изменились. На смену страху и отчаянию пришла глубокая задумчивость, и даже те, что были взвинчены больше остальных, понурили свои глаза и притихли.

Виктор Петрович осмотрелся, после чего наконец сунул пистолет в кобуру.

— Я думаю, одной самоорганизации тут будет недостаточно, товарищ майор, — сказала ректор спустя некоторое время. — Точно так же, как и одного только оружия. Им нужна прочная надежда, чтобы продолжать сражаться. Такая, которая осязается душой. Все хотят верить в то, что в конечном итоге наша борьба не окажется напрасной.

Старый охранник не ответил. Вперив руки в бока и отвернувшись от профессуры, Виктор Петрович смотрел куда-то поверх ковра из многочисленных голов.

— Вы и сами это хорошо понимаете, — продолжила ректор. — Ведь и Вы желаете обрести такую надежду. Может, это и есть наш шанс?

Виктор Петрович холодным взглядом смотрел вперёд, но я видел на его испещрённом морщинами лице отголоски внутреннего спора, разгоревшегося пламенем где-то глубоко в душе. Как и всегда, он старался казаться хладнокровным, но сейчас это удавалось хуже всего.

Наконец он обернулся, посмотрел на Константина Александровича и спросил:

— И какое, по-вашему, я должен принять решение? Ведь их два, и они оба тяжёлые. Одно прямо-таки тяжелее другого, — он ехидно усмехнулся.

Профессор некоторое время смотрел на него, а потом спокойно ответил:

— То, которое Вам нравится меньше всего.

Старый охранник вздохнул, скрестил руки на груди и прошёлся вдоль стола.

— Подобное считается чистым самоубийством, — проговорил он. — Есть гарантия смертельной опасности, и я эту гарантию признаю, потому что вижу её отчётливо. Она исходит от тварей и их повышенного натиска. Но то, что Вы подразумевали под своими словами, — он снова посмотрел на Константина Александровича, — является призраком. Получить знание… Есть только один способ сделать это – выйти наружу, прямиком в лапы тварей, взять с собой людей и тем самым создать брешь в обороне. А искомое нами может оказаться пустой тратой времени, и отнимет у нас не только его, но ещё и жизни. Как отвечающий за безопасность университета, я не имею права пойти на такой мало оправданный риск.

— Однако же, для нас вполне очевиден исход нашей борьбы, если мы просто забаррикадируемся и будем выжидать, — ответил Константин Александрович. — Перспектива очень сомнительная. Но чем может быть оправдан риск? Неоспоримым знанием того, что мы будем уничтожены в ближайшее время, если всё останется так, как есть; и в то же время отсутствием такового знания в вопросе выбора альтернативы. Это колесо фортуны – оно может повернуться как угодно, и здесь нет неоспоримых фактов.

— Все эти ваши колёса… — прыснул Виктор Петрович. — В одном месте я их видел. У меня такое ощущение, что меня окружают одни азартные игроки.

— И всё же, большинство склоняется к тому, что нужно проверить, чей это был сигнал, — сказал один из профессоров.

Виктор Петрович тяжело вздохнул. По нему было видно, что больше сопротивляться у него не было ни сил, ни желания. Его оборону всё-таки проломили, и остаётся лишь один вариант – поднять белый флаг.

— Выйти на связь будет сложно, даже с нашими армейскими рациями, — угрюмо проговорил он. — Для этого потребуется подняться на приличную высоту, но даже там сигнал будет идти с помехами. Разобрать что-либо будет проблематично.

— Да, обычные рации нам тут не помогут, — сказал Семён Владимирович с дальнего конца. — Нам нужен хороший радиопередатчик.

— Такого у нас нет, — посмотрел на него Виктор Петрович.

Семён Владимирович поднялся со своего места, посмотрел на своих коллег и сказал:

— Я раньше был связистом. У меня дома хранится переносной армейский радиопередатчик с антенной. Вещь раритетная. Он, конечно, старый, ещё советского образца, но был в рабочем состоянии, когда я проверял его в последний раз. Если квартира смогла уцелеть, то и радиопередатчик тоже должен остаться целым. Его мощности вполне хватит.

— Далеко до вашего дома? — спросила ректор.

— Нет. Я жил в новом жилом комплексе, который успели достроить как раз перед тем, как всё случилось. Он располагается внизу, у продольной, напротив торгового центра.

Виктор Петрович отошёл от стола и прошёлся, приложив палец к подбородку и о чём-то глубоко задумавшись. Его лицо потускнело, взгляд был устремлён в пол. Я хорошо запомнил это выражение: точно такое же было тогда, в караулке, когда я рассказал об увиденном.

Старый охранник остановился рядом со мной, и наши взгляды пересеклись.

— Это совсем близко, — сказала ректор, переведя взгляд на Виктора Петровича. — И высотка совсем новая, на двадцать с лишним этажей, если память мне не изменяет.

— Такое как раз подойдёт, чтобы поймать сигнал, — сказал Семён Владимирович. — Кроме того, подниматься на самый верх может и не придётся. Передатчик хорошо ловит и в квартире.

— Что скажете? — спросила ректор, всё так же смотря на охранника.

Виктор Петрович медленно развернулся, неохотно отрывая от меня глаза.

— Скажу, что всё это глупость. Смертельная глупость. И моё мнение по поводу всего этого остаётся прежним. Однако… — он прошёл вперёд, осмотрел студентов, потом перевёл взгляд на профессуру. — Вы все хотите верить в эту призрачную надежду на спасение – в то, что этот голос из рации может принести вам его. Я не буду переубеждать вас и снова повторять, что всё только в ваших руках. Если вы все решили пойти на этот риск… Тут уже выше моих полномочий. Нянчиться с теми, кто играет с огнём, не буду. Однако я с ответственностью отношусь к жизням своих подчинённых.

Он обернулся и посмотрел на ректора.

— Поэтому этой бессмысленной операцией буду руководить я.

Когда всем стало понятно, что окончательное решение принято, среди студентов разгорелся огонь энтузиазма и горячей радости. Многие из них стали выкрикивать слова о надежде и о спасении; кто-то обнялся со своим соседом, крепко и уверенно. Настроение среди профессуры тоже поднялось: они заулыбались и стали горячо жать друг другу руки. Некоторые тоже цепко завлекали друг друга в свои объятия.

Всех охватила неистовая вера в то, что всё может закончиться благоприятно. Что долгие четыре года пребывания в постоянном страхе, вечном ощущении подступающей опасности, отчаянной борьбе сменятся перспективой полного освобождения. И что мы вовсе не одни во вселенной, что за непроглядной мглой ещё где-то сохранились остатки человечества, и лишь чудо – или само Божье проявление – указало сейчас нам на их существование.

Вот она – надежда, которую все так долго ждали. И если раньше наша борьба являлась вынужденной необходимостью, то теперь для многих она станет прочным канатом, ведущим всех к благоприятному будущему. Теперь она обрела явный смысл.

Но почему-то я не испытал тот горячий энтузиазм, которым вмиг заразились все здесь находящиеся. Я стоял в центре, меня окружали радостные крики и ликование. Я молча смотрел на это всё, а потом встретился с Сашей глазами. Она спустилась вниз вместе с другими студентами. Те подошли к профессуре и все стали обниматься, а Саша крепко обняла меня. Я обнял её в ответ, но у меня не получилось улыбнуться так же, как и она – искренне и счастливо. Вышло как-то вяло и сухо.

А потом я выудил из общей массы Виктора Петровича. Охранник стоял поодаль от всех, наблюдая за льющимся сверху бесконечным ликующим потоком. Скрестив руки на груди и с тем же хмурым выражением на лице. И сейчас я чувствовал с ним единство, которого раньше никогда не ощущал.

Ещё долго аудитория тонула в нескончаемом гуле голосов. Казалось, в этот момент все позабыли об опасности, которая ежесекундно подбиралась к нашим стенам снаружи. Студенты смеялись, обсуждали все возможные варианты развития событий, делились своими ощущениями, кто-то даже вновь начал шутить и его шутку тут же подхватывали с дальних концов. А когда собрание завершилось, масса не разбрелась по разным местам: коворкинг вновь был наводнён большим количеством человек. Сюда стекались почти все свободные от дозора студенты. Не жалея запасов, они опустошали холодильники с выпивкой, располагались возле костра в центре и у стен со всех сторон, и вновь зал был наполнен той гармонией, которая некогда царила здесь.

Я сидел на скамейке возле длинного окна неподалеку от выхода. Молча наблюдал за всеми. Как-то обособленно, не желая вливаться во вновь приведённую в движение здешнюю жизнь. Может, лишь на мгновение, на короткий промежуток времени, но возродившуюся, сбросившую пыль со своих плеч.

Я увидел, как Владислав вновь достал свою гитару и заиграл одну из своих собственных песен. Как Антон, отставив к стойке костыль, стоял возле бара и с кем-то оживлённо разговаривал. Максима здесь я не увидел. Наверное, он вернулся на стену, или же переживает нахлынувшую эйфорию как-то по-своему.

Все здесь пребывали в таком состоянии, будто уже победили в долгой и кровопролитной войне. Будто сорвали куш и выиграли в крупной партии. Однако самое тяжёлое сражение было ещё впереди. Я это чувствовал.

Ко мне подошла Саша. Она протянула мне бутылку и села рядом. Я открыл крышку и сделал пару глотков. Алкоголь как-то не так вливался внутрь: очень неохотно и тяжело. Но Саша пила легко и свободно. Она то смотрела на многочисленное сборище, то ловила мой взгляд. Девушка была частью этого массового экстаза, и я не хотел ломать ей настрой своей угрюмостью. Я улыбнулся, искренне и радостно, как только мог.

— Может, это и есть та подсказка, о которой ты сказал, — проговорила она. — Путь к нашему спасению. Знаешь, мне даже не верится, что за этими стенами может находиться ещё кто-то живой. Как мы прям. Что там не только одна лишь смерть и ужас, но и надежда. Надежда на то, что мы не одни.

— Да, это сильная надежда, — ответил я и отпил немного. — Она нам сейчас необходима.

Саша развернулась ко мне, в её глазах загорелось кое-что ещё – яркое и неумолимое.

— А может, все наши страхи вовсе напрасны? Все видения, этот туман… образы в нём – это не больше, чем проекция? Плод наших страхов?

— То есть? — я непонимающе посмотрел на неё.

— Я о том, что всё привидевшееся в нём – это всё ненастоящее, не имеющее на самом деле к реальности никакого отношения. Не более чем плоды нашего воображения, поражённого страхами. И они имели силу лишь потому, что мы жили в неведении. Как в вакууме. Страх одиночества и потери… А как сказал Константин Александрович: знание помогает найти истину.

Я смотрел на Сашу: на её лице загорелась вера, в голосе прозвучали нотки горячего вдохновения. Она искренне поверила в возможность вновь вернуться в мир, обрести в нём своё прежнее положение. И найти свои прежние связи.

Я лишь молча улыбнулся, взял её за руку и притянул к себе. Она посмотрела мне в глаза; её губы молчали, а глаза не переставали говорить. Такие голубые, похожие сейчас на два поблёскивающих яркими солнечными бликами лазурных озерца. И в этих озерцах хотелось утонуть с головой.

Словно не было никакой катастрофы, словно мир наш не был уничтожен. Эти глаза были маленькими порталами в прошлое, в то беззаботное и безмятежное время. И они излучали энергию, исходящую из этого прошлого. Излучали жизнь.

— Не зря ведь говорят, что надежда умирает последней, — сказал я. — А я считаю, что она не умирает никогда. И это единственное, что на самом деле имеет бессмертие.

Саша улыбнулась. Она чуть приблизилась ко мне, но потом посмотрела мне за спину и отстранилась. К нам подошёл Виктор Петрович. Старик остановился перед нами.

— Не оставишь нас ненадолго? — спросил он.

Саша резво кивнула и поднялась.

— Ещё увидимся, — радостно проговорила она и направилась к группе студентов, сидевших у костра.

Виктор Петрович присел рядом со мной, стиснул в зубах сигарету и прикурил. Двумя пальцами зажал папиросу и выдохнул сизый дым, смотря не на меня, а куда-то вперёд, после чего сказал:

— Воодушевляющая была речь, — потом снова зажал сигарету в зубах.

Я не ответил ему, лишь немного поёрзал на месте. Мне показалось, что скамейка стала чересчур жёсткой.

Старый охранник посмотрел на меня и испустил дым.

— Ты тоже считаешь, что всё это бессмысленно?

— Вы насчёт этого голоса? — неуверенно спросил я. Охранник не ответил, молча продолжил сверлить меня серыми глазами. — Я думаю, гораздо важнее то, какой эффект он оказал на всех.

— Да уж, — Виктор Петрович осмотрелся. — Как будто день победы празднуют, ей-богу. Все радуются и улыбаются. Выпивают. К вечеру тут будет уйма пьяных.

Мы ненадолго замолчали, вдвоём наблюдая за всеми, кто находился сейчас в зале. Кажется, тут были все, кто не стоял в дозоре, и остальные корпуса университета в этот момент пустовали.

— Сейчас дозорные не смыкают глаз. Я увеличил время караула. Некоторым из них нужен будет отдых, но вот заменить их сегодня будет некем. Не хотелось бы, чтобы чья-нибудь пьяная рожа свалилась со стены.

Я усмехнулся. Посмотрев на свою бутылку, поставил её под ноги. Сейчас пить не хотелось вообще. Мне казалось, что это было просто неуместно.

— Кому-то из дозорных придётся оставить свой пост. Завтра мы выходим наружу.

— Завтра? Вы уже всё решили? — я посмотрел на охранника.

— Пришёл вот с деканата, со второго собрания. План разработали, — ровно проговорил старый охранник. — Некоторые отправятся завтра со мной, руководство дозором и все мои полномочия временно переходят к Андрею. Пока меня не будет, он проследит здесь за всеми этими шалопаями.

Охранник поднёс сигарету ко рту, глубоко затянулся и выдохнул.

— Тянуть время никак нельзя. Если кто-то вышел в эфир, то долго ждать он не будет.

— Как вы думаете, кто это? Даже если чисто абстрактно? Не может ли это быть кто-то из второй группы поисковиков? — я вперился в охранника глазами, ожидая его ответ.

Виктор Петрович, прищурившись от едкого табачного дыма, смотрел вперёд и долго тянул с ответом.

— Не думаю. Я бы тогда узнал голос, — отрезал он спустя минуту.

— Но ведь он был искажён помехами… — всё ещё пытался я поверить в свои собственные догадки.

— Узнал бы в любом случае. Это не они выходили на связь. Я в этом уверен.

— Кто же тогда?… — я развернулся и облокотился на спинку скамьи.

— Завтра и узнаем, — сделав очередную затяжку, Виктор Петрович потушил бычок о пол и выкинул его в стоящую рядом урну. — Со мной идут четыре человека. Семён Владимирович, информатик наш, двое поисковиков. И ты тоже.

Я какое-то время смотрел вперёд, слушая охранника отстранённо, словно его слова никоим образом меня не касаются. Но потом последние три подцепили моё внимание и я резко посмотрел на него, широко раскрыв глаза.

— Я?...

— Ты ведь способен в тумане без факела находиться, верно? Вот можешь и пригодиться нам, если что-то вдруг пойдёт не так.

— П-понятно… — словно ошпаренный, я перевёл взгляд вперёд, потом дотянулся до стоящей под ногами бутылки и отпил.

— Да ты не дрейфь! Прорвёмся! — воодушевлённо проговорил Виктор Петрович.

Мы некоторое время сидели молча. Я то и дело постоянно прикладывался к бутылке. Потом старик добавил:

— Завтра собираемся в семь у центрального выхода. На ногах чтобы был ещё за пару часов. Подготовка и инструктаж, а потом выходим. Если всё пройдёт как надо, то доберёмся до высотки за час. Поднимемся на четвёртый этаж, попробуем поймать эфир из квартиры. Если не получится, поднимемся выше. Но думаю, что всё получится… Несмотря на то, что высотка находится перед торговым центром…

— А что в этом торговом центре не так? Ну, помимо мутантов… — я перевёл слегка мутный взгляд на Виктора Петровича. Новость о том, что я теперь являюсь членом отряда всё ещё туманила мой рассудок.

Виктор Петрович тяжело посмотрел на меня. Его лицо сникло. Он потянулся за второй сигаретой, прикурил и, выдыхая дым, сказал:

— Чертовщина там какая-то, вот что. — Он смолк, снова затянулся, жадно и глубоко, выдохнул, и через минуту продолжил: — Почти с самого начала мы установили для себя непререкаемое правило – туда не соваться. Ни в коем случае. — Он снова затянулся, выдохнул, продолжил: — Во время нашей первой ходки, когда мы обошли гипермаркет, решили проверить и торговый центр. Магазинов там больше было, ну и интерес тоже подталкивал. Только вот чем ближе мы подходили к нему, тем дурнее нам становилось. Ещё на подступах увидели над крышей какое-то странное зелёное свечение. Яркое такое, мерцающие. Помню, спустились по железной лестнице, помню, шли через автостоянку, а потом всё, как будто память отшибло. Не помню, как у центрального входа оказались. Но помню, что увидел по ту сторону. Описать такое довольно трудно.

Виктор Петрович вцепился зубами в фильтр, и мне показалось, что он решил раздавить сигарету одним сильным укусом. Потом он вытащил её, сбросил пепел в урну и продолжил:

— В центральном атриуме громоздился какой-то кристалл, двумя этажами в высоту, светящийся весь такими переливами внутри. А вокруг ошмётки из бетона и частей крыш. И ещё эти… словно в спячке пребывали… — лицо старого охранника разгладилось, глаза раскрылись, а губы словно застыли. Оттенок лица, как мне показалось при багровом освещении, стал бледнее. — Стояли то тут, то там как истуканы. Высокие такие, худые. Я сначала подумал, что это люди были. Присматривался всё, присматривался, и хотелось внутрь зайти, увидеть их вблизи. Почувствовать… — голос его стал каким-то сухим и монотонным, лишённым интонации, как у глухого. — Меня оттащили, как и ещё двух засмотревшихся. Хорошо, нас много тогда было. В одиночку там не выстоять. Когда мы возвращались, то голова гудела адски.

Виктор Петрович вынул сигарету изо рта, потушил об пол и кинул в урну. Его голос тут же наполнился былой жесткостью, а на лицо вернулись прежние краски.

— Того места мы отныне сторонимся, носа туда не суём. Не знаю, что за хрень там образовалась, но видимо она как-то действует на мозги. Людей мы не увидели в округе, зато увидели местных «питомцев» из цирка. Но я до сих пор не уверен, что из этого всего опаснее… — Он снова ненадолго замолчал, глазами цепляясь за что-то невидимое, невесомое в воздухе. — Во время нашей последней вылазки мы поняли, что запасы в гипермаркете подходят к концу. Всё растащили. Третьяк тогда, второй командир, предложил осмотреть другие места. И косвенно указал на торговый центр. В общем, разругались мы тогда с ним серьёзно: я был решительно против того, чтобы соваться туда, а он все пугал голодом и возможными последствиями. Нам пришлось разделиться. Он со своими отправился к торговому центру, а я же остался со своей группой в гипермаркете, ждать. Час прошёл – связи нет, два – связи нет. Мы прождали часа четыре, наверное. Условились, что те должны выходить на связь после каждого часа. Потом, когда ждать уже оставалось опасно, так как ночь наступала, я повёл своих обратно в университет. Когда сюда пришли, я заперся в караулке, полностью во всём обмундировании, даже противогаз не снял, держал рацию в руке и всё ждал. Своим тоже приказал не расходиться. Мы были готовы сразу же сорваться, если что. Но когда Третьяк так и не вышел на связь, я понял, что что-то произошло.

Виктор Петрович посмотрел на меня. Посмотрел прямо в глаза:

— Погибли они все, или чего хуже.

Я молча смотрел ему в глаза, а внутри всё сжималось спиралью из острой колючей проволоки. Я сделал один большой глоток; алкоголь постепенно разморил меня, однако ни о каком подъёме настроения и речи не шло. Стало только хуже.

— Вот что там в этом торговом центре. Смерть да и только, — заключил Виктор Петрович. — Когда ты мне рассказал о мутанте, которого в библиотеке встретил, я сразу узнал его по описаниям. Они словно в спячке пребывали. А сейчас это адово свечение хорошо видно даже через дорогу. Уж не знаю, что там сейчас творится, и узнавать не хочу. А эти твари… Может, пробудились они. Сами или кто-то их пробудил, не знаю. Но всё это не случайно: пропажа группы и появление одной из тех тварей. Есть в этом какая-то причинно-следственная связь.

Он медленно поднялся и чуть потянулся. Ещё раз осмотрел гуляющую массовку студентов и потом обратился ко мне:

— Я тебе об этом рассказал, так как ты и сам уже что-то да понял. И видел. И ещё потому, что завтра идёшь вместе с нами. Но не вздумай шелестеть об этом налево и направо, понял?

Я лишь молча кивнул. Говорить сейчас вообще не хотелось, особенно с кем-то.

— Вот и хорошо. Ладно, отдыхай. Набирайся сил перед завтрашним днём. Их потребуется много.

И Виктор Петрович ушёл. Я остался сидеть на скамье – один, с запревшей стеклянной бутылкой в руке, на дне которой переливались остатки напитка. Сейчас я чувствовал, что меня засасывает куда-то в бездну, вырывая из реальности: все голоса слились в один нескончаемый гомон; лица обезличились, превратились в одну сплошную бесцветную реку. Они сменялись перед моими глазами, плыли в одном направлении. И мир вокруг словно превратился в какую-то жидкость, что медленно и вязко текла сквозь тонкое сито, переливаясь и пульсируя перед глазами.

Я почувствовал, что меня начало мутить. Тяжело поднявшись, я оставил бутылку у скамейки и пошёл через центр, врезаясь в тела других студентов, не замечая их перед собой и не слыша их возмущение в свой адрес. Добрёл до туалета – слава богу, что он был и здесь, – закрылся в одной из кабинок из белого кафеля и прислонился спиной к двери.

А потом меня смачно вырвало.

Я лежал на своём матрасе, подперев руками затылок и смотря в тёмный потолок. Снаружи давно сгустились сумерки, комната тонула в непроглядной тьме, но глаза никак не закрывались. Сон предательски не подступал, хотя должен был.

Мой сосед словно являлся моей точной копией: Григорий, как и я, молча уставился в потолок и тоже не спал. И каждый из нас думал о своём: я – о завтрашнем походе, который вполне вероятно может закончиться смертью; а Григорий – о чём-то важном, ибо каждый раз перед сном он постоянно о чём-то говорил, но в этот раз был нем как рыба.

Так мы и лежали во тьме. Время ползло, словно ленивая улитка. За нашей дверью стояла абсолютная тишина; в коридоре не было ни души. Все студенты разбрелись по своим комнатам, и те из них, изрядно выпившие, уже спали мёртвым сном. Без сна были, наверное, только мы с Григорием, а ещё те, кто стоял в это время в дозоре.

— Страшно тебе? — спросил Григорий.

Я не ожидал, что тот заговорит до утра, уж слишком погружённым в себя был мой сосед.

— Есть такое, — ответил я тихо, посмотрев на него.

— А как по ощущениям там – снаружи?

— Ну… Пусто там как-то. Ни воздуха живого, ничего. Как будто попал в тело огромного мертвеца.

— Думаешь, те растения неживые?

— Сложно это назвать «жизнью».

Придя сюда, мне пришлось рассказать Григорию абсолютно всё. Тогда я был уставшим, алкоголь подкашивал мои ноги и голова ходила ходуном, но мой сосед настойчиво упрашивал меня рассказать обо всём, что произошло. А когда я рассказал ему о нашем приключении и о том, что грядет уже завтра, тот смолк на весь оставшийся день и заговорил только сейчас.

— А что ты чувствовал, когда находился рядом с этим… существом? — Григорий повернулся ко мне.

— Холод, — тут же ответил я. — Внеземной холод, будто космический.

— А может, так оно и есть?

Я посмотрел на Григория, тот был серьёзен.

— Хочешь сказать, что это инопланетянин? — спросил я.

— Ну, уж точно не порождение какой-то мутации. Я думаю, мы имеем дело с чем-то более масштабного характера, чем сами подозреваем.

Он повернулся, лёг на спину и на некоторое время вновь замолчал. Я задумался над его словами. Действительно, когда я столкнулся с этим существом в библиотеке, оно излучало какую-то особую энергию. Но больше всего в глаза бросилось то, что это существо своими действиями показывало наличие разума. И этот разум оказался настолько велик, что смог подчинить себе существо более примитивное, которое могло только родиться в этом новом мире. И он для примитивных созданий, и тот гуманоид всем своим естеством просто не подходит для него.

Наверное, оно явилось сюда из другого мира. Явилось не одно. Но в чём заключается суть этого внезапного пришествия? И связаны ли эти создания как-то с тем, что произошло с Землёй?

Григорий снова спросил меня:

— Ты помнишь свой первый проступок в жизни?

Я слегка сморщился – такой внезапной стала для меня смена темы разговора. Но я был этому даже рад.

— Д-а-а-а… — я ушёл в воспоминания. — В одиннадцать лет. Помню, мы с другом сидели как-то возле нашего дома. Друг был старше меня, и он подговорил меня достать сигареты, чтобы покурить. Тогда я не курил вообще, но его компания, а также моё собственное любопытство подтолкнули меня пробраться к отцу в комнату и, пока тот не видел, стащить две сигареты из пачки. Мы сидели почти под окном, отец мог в любой момент выглянуть, но я всё же решился. И прикурил. И закашлял, как чёрт, потому что прикурил не той стороной.

Григорий засмеялся. Я тоже расплылся в улыбке, посмотрев на него.

— Это был мой первый и последний опыт. Неудачный.

— Возможно, это не твоё.

— Возможно, что так.

Мы немного помолчали. Я всё ещё вспоминал те прекрасные моменты далёкого детства, а потом спросил:

— Ну а у тебя?

— В тринадцать. Был урок информатики, мы сидели за компьютерами, я был тогда ещё оболтусом, к тому же любопытным. Ну и заинтересовался, так сказать, некоторыми пикантными вещами… Вслух о них говорить как-то стеснительно… В общем, пока учительница вышла, я открыл браузер и вбил в поисковике слово «секс», открыл вкладку с картинками и засмотрелся. Интересные были фотографии. Один мой сосед увидел это и громко рассмеялся. Мне пришлось тут же свернуть браузер на рабочий стол. А когда урок закончился, я забыл закрыть вкладку…

Я засмеялся, не дав Григорию закончить.

— В общем, быстро выяснилось, кто сидел за этим самым компьютером, — смеясь, закончил Григорий.

— И что было после этого?

— Ну, училка сообщила классухе, та провела со мной «просветительскую» беседу по данной тематике. Ограничилось всё укором и постоянным подшучиванием со стороны одноклассников до конца учебного года. А тогда был сентябрь.

— Д-а-а-а, жёстко, — я вытер глаз.

— До сих пор стыдно. Не за сам поступок, а как это всё выглядело тогда со стороны взрослых. Информатичка была молодая, как и классный руководитель.

— Думаю, они взяли тогда тебя на заметку, — я посмотрел на Григория и подмигнул.

— Возможно, — застенчиво улыбнулся он.

Потом мы замолчали. Этот короткий момент разбавил густое марево гнетущих мыслей и заставил отвлечься, однако вскоре всё сгустилось снова. Вновь в моей голове вертелось завтрашнее утро. Каким же оно будет? Хмурым и серым, с холодным дыханием? Или же более-менее ярким, тёплым и бодрящим свежестью солнечного рассвета, пусть и скрывающегося за серой пеленой? Трудно было представить. Я думал о том, что мне придётся покинуть столь привычное для меня место и уйти в неизвестность, пусть путь и не казался мне таким длинным. Но от этого он не переставал быть опасным. Я думал о том, что покину своих друзей: Макса, Ромку, Антона, Григория, Сашу. Сашу…

Её лазурный взгляд до сих пор хранился в моей зрительной памяти. Её голос, наполненный вдохновением, способным передаваться и другим, всё ещё лился в ушах. Всё это стало частью моей новой здешней жизни, и так не хотелось покидать её, не хотелось уходить, оставлять Сашу здесь и самому оставаться без неё там. В это мгновение я почувствовал укол тоски авансом.

Я поднялся, сел на матрас и задумался. У меня осталась ночь, и неизвестно, чем закончится завтрашний день. И увижу ли я его конец вообще? Может, завтра всё закончится для всех, а может, начнётся новый день, и всё станет совершенно по-новому.

Неведение заставляет действовать. И я понял, что не смогу уснуть. Только не здесь, не рядом с ней.

Я быстро обулся и направился к двери. Краем глаза заметил, что Григорий норовит ещё о чём-то спросить, но когда я собрался уходить, он только сказал:

— Куда это ты?

Я остановился возле двери, посмотрел на него.

— Хочу кое с кем повидаться.

Потом вышел. Прошёл по безлюдному тёмному коридору, свернул в центральный корпус – мрачный и безмолвный. Лишь один студент стоял в дальнем углу, словно прячась в тени. Горящая свеча на столе у стены напротив не могла дотянуться до его силуэта – чёрного, молчаливого и сторожившего вход в аудиторию, где сейчас вёлся ночной дозор.

Мне хотелось сейчас и туда, быть вместе с ними, стоять на стене и смотреть в безмолвную серую пропасть, ощущая сквозь респиратор застоявшееся дыхание ночного мира. Но это ещё успеется, для этого отведено завтрашнее утро, а ночь сегодняшняя имеет совсем другое предназначение.

Я вышел в корпус, где находилась Сашина аудитория. Ноги сами вели меня вперёд, но сейчас они как-то неприятно подкашивались на каждом шаге, приближающим меня к той самой двери. Когда я остановился возле неё, внутри меня всё всколыхнулось, разрастаясь многочисленными ветвями; в животе волнительно покалывало.

Медленно поднял руку, сжатую в кулак, а потом уверенно постучал. По тихому коридору пронесся гулкий звук. Я стоял, ждал, пока за дверью послышатся шаги. И немного позже они раздались, а потом прозвучал щелчок замка, и дверь открылась.

Саша стояла на пороге; волосы немного спутаны. Наверное, от бесчисленных переворотов на подушке и попыток уснуть. Мы молча смотрели друг на друга, не нуждаясь сейчас в каких-либо словах. А потом она приглашающе отступила назад, не отводя своих горящих глаз. Я вошёл к ней, смотря уже не в её глаза, а на губы – чуть прикушенные, зазывающие к себе. И через мгновение дверь за мной закрылась.

Проснувшись посреди ночи, я огляделся: аудитория была не той, в которой я заснул; всё было совершенно другим. И только потом я осознал, что нахожусь у себя. Один.

Я приподнялся на локтях, всё ещё отходя от пробуждения. Глаза слиплись и не желали разлипаться, как бы я не старался. Встряхнул головой, потом перекинул ноги и сел на свой матрас.

Комнатный мрак и густая тишина.

Я потёр лицо руками, зевнул. Сколько проспал? И почему я сейчас здесь, а не в Сашиной аудитории?

За запертой дверью послышался тихий стон, заунывный и протяжный, а потом чей-то коготь начал скрести по древесной поверхности. И осторожно так – вверх-вниз. Я мигом пришёл в себя, вскочил и замер. И ощущение, будто бы все это уже происходило со мной, пробрало глубоко, как и дрожь.

Скрёб продолжался; чей-то гортанный голос приглушённо выл по ту сторону. Нечеловеческий, а какой-то животный. Я тихонечко подошёл к тумбочке и достал ручной фонарь, покрутил колёсико и за стекляшкой загорелся яркий холодный свет. Он озарил стены моей комнаты и разогнал мрак.

Осторожно ступая босыми ногами, я подошёл к двери и прислушался. Скрёб стих, и по ту сторону послышались удаляющиеся шлёпающие шаги. Тоже босых ног.

Немного подождал, потом открыл дверь и выглянул наружу. Тьма залила коридор. Звёздный свет лампы выудил из мрака контуры стены, на которой поблёскивали широкие полосы багровых разводов. Такие были и на полу, уходящие в темноту впереди.

Я развернулся и пошёл в противоположную им сторону. Вышел в центральный корпус и остановился. Пол здесь застилал мерно плывущий серый туман. Не просто серый, а словно призрачный. Я выставил руку с лампой вперёд, осветил сплющенный квадрат коридора, вглядываясь во тьму. Чувство дежавю преследовало меня. Я знал: сделай я шаг вперёд, и на другом конце коридора громыхнёт автоматная очередь. И она загремела; стены впереди озарились резкими багровыми вспышками. А вслед за ними раздался протяжный гортанный вопль, и чей-то надрывный голос громко молил о помощи.

Я остановился возле стеклянных раскрытых дверей, побитых и свисающих с петель. Мне казалось, что вперёд идти не следует, и голос, внезапно взявшийся из ниоткуда, прошелестел:

«Стой».

Я замер, словно статуя. Туман обволакивал мои ноги по щиколотку.

«Тебе не нужно идти туда. Твой путь лежит в другую сторону».

Я осторожно повернулся на месте, держа лампу с холодным светом в вытянутой руке. Там, откуда я пришёл, кто-то стоял. Чьё-то чёрное очертание выделялось среди плотной тьмы. И от этого силуэта лился холод, грызущий и пронизывающий. А потом долетел приглушённый треск динамиков, уже знакомый мне.

Я стоял на месте, а внутри било в набат сердце; его удары резонировали в ушах. Сглотнув, я сделал один шаг, другой, сам направляясь к этому тёмному силуэту. Каждый шаг освещал какую-то его часть, и когда я приблизился к нему на расстоянии вытянутой руки, свет озарил его лицо.

Бледное, осунувшееся, с запавшими стеклянными глазами и пятнами под скулами.

Лицо покойника.

Лицо Виталика.

Он стоял на месте, пронизывая меня своими синими глазами. От них шёл холод, настоящий мороз, что проникал под одежду, под кожу, цеплялся за само сердце и остро колол.

Потом Виталик чуть склонил голову набок.

«Пора тебе узнать истину».

Губы покойника не шевелились, но голос его лился в мою голову.

Он развернулся и пошёл, будто плывя облаком в невесомости, в сторону лестничной площадки. Я двинулся. За моей спиной снова раздался надрывный крик, молящий о помощи. Ещё раз громыхнул огонь, коридор заполнил вой какого-то чудовища. Но я не остановился, лишь на миг замер, кинул вдаль свой взор, а потом посмотрел на Виталика. Тот уже спускался по ступеням вниз.

Мы прошли по длинному и, казалось, бесконечному узкому коридору. Тёмному, словно огромная каменная кишка исполинского тела. Вышли в помещение с большими серыми трубами на стене, двинулись дальше, мимо двери в хранилище. Я молча шёл за Виталиком, словно был на поводке, и не мог даже остановится. Мы окунулись во мрак, и света моей лампы оказалось недостаточно. Тьма плотно осела вокруг, приняла физическую форму, но это не останавливало меня.

Вскоре мы подошли к какой-то странной тёмной двери. Вроде такой же, чугунной, как и те две, но что-то в ней было особенное…

Виталик остановился возле неё, повернулся ко мне и замер. Я посмотрел на него, потом на дверь.

«Ищущий всегда сможет найти дорогу сквозь тьму».

Виталик пристально смотрел на меня. Я сделал шаг вперёд, взгляд не отрывался от чёрного прямоугольника.

«Открой путь и приди к спасению».

Позади раздался вой. Я резко обернулся и посветил вперёд. Множество гортанных голосов сейчас взвыли в едином порыве, и с каждым мгновением они слышались всё ближе. А вместе с ними – тяжёлый топот множества лап, яростно продавливающих бетонный пол. Твари с рыком и непостижимой силой в своём изуродованном естестве всё приближались.

Я снова посмотрел на дверь, а потом на Виталика. Он безмолвно стоял, смиренно ожидая моих действий. Я неуверенно подошёл к двери, положил руку на холодный метал ручки. Ещё раз взглянул на своего друга.

— Значит, я тебя больше не увижу? — спросил я чуть сдавленным голосом.

Вой стал ещё ближе. За раскрытой дверью, в том длинном и бесконечном коридоре, слышалось яростное рычание и многочисленный топот.

Виталик мотнул головой.

«Ты должен идти дальше, и не цепляться воспоминаниями за тех, кому с тобой уже не по пути».

Я сглотнул большой горький ком в горле. Перевёл взгляд на дверь и спустя мгновение потянул ручку на себя. Чёрная чугунная махина подалась, открывая проход в бездну, уходящую куда-то глубоко вниз, в недра земли. И оттуда донёсся порыв сильного сквозняка, а ещё через мгновение из раскрытой чёрной пасти прохода медленно вышла тень, отделившись от мрака.

И я с ужасом взглянул на это пустое, тёмное лицо, склонившееся надо мной и пронизывающее саму душу своим невидимым взглядом…

Вестибюль был погружён в сумрак. Раннее утро, ещё только пробуждающееся, неохотно вливалось сквозь заделанные длинные окна. Слабо трещал костёр недалеко от лестницы. Помещение наполнилось приглушённым гулом голосов.

Студенты обступили лестницу, столбы, заполнив почти весь простор помещения. Сейчас здесь было уже не меньше сотни, и всё подходили новые, спускались по лестнице, останавливались на ступенях, где было свободно. Их лица были тусклыми, как это утро. Многочисленные взгляды – померкнувшими, как увядающие звёзды перед своей «смертью». От вчерашнего ликования и вселенской энергии не осталось и пыли – всё сдул холодный воздух этого утра.

У турникетов сгрудились дозорные. Они держали в руках то, что подходило для оружия. Сами молчали, смотрели на нас, как во время последних проводов, когда поезд, отправляющий солдат на фронт, вот-вот огласит перрон своим гудком и тронется в путь.

И в центре этого леса из многочисленных тел находились мы. Четверо: Семён Владимирович, в коричневой кожаной куртке, чёрных штанах и чёрной шапке, с небольшим рюкзаком за спиной, уже держащий факел на изготовке; двое поисковиков, одним из которых был Илья в своём привычном чёрном плаще; имени второго я не знал, но тот тоже весь в чёрном, был крепче телосложением и обритым. Оба держали в руках «калашниковы». И среди них я – сгорбившийся под тяжестью унылого утра в своей осенней, серой стёганной куртке, с укороченным «братом» тех двух стальных огнедышащих махин за плечом.

Мы стояли уже при своей экипировке. Ещё до рассвета был организован сбор группы в деканате. Там нам Виктор Петрович подробно разъяснил наш маршрут и то, что делает каждый из нас. В мою задачу входило сопровождение Семёна Владимировича. Я не должен был отступать от него ни на шаг и обязался беспрекословно слушать команды старших. Старшими были абсолютно все из оставшейся тройки. Но наиболее старшим был Виктор Петрович.

Он вышел из караулки в сопровождении Андрея и ректора. Идя к нам мимо скопившихся студентов, он о чём-то разговаривал с начальником дозора. Илья, завидев его, немного потянулся, разминая свою спину. Второй поисковик проверил свой автомат, а Семён Владимирович робко поправил свой рюкзак.

Подойдя к нам, Виктор Петрович остановился и развернулся к Андрею.

— Вся надежда сейчас только на вас – на дозорных. Не теряйте бдительность ни на секунду.

— Не беспокойтесь, Виктор Петрович, сдюжим. Возвращайтесь только поскорее, — ответил Андрей.

— Если всё пройдёт гладко, вернёмся ещё до вечера. Если же нет… Никаких отрядов к нам не высылать, это понятно?

— Так точно.

— И берегите патроны. Стреляйте только по острой необходимости.

Закончив наставлять, Виктор Петрович осмотрел нас, убедился, что все на месте, потом сказал:

— Ну, давайте, что ли, присядем на дорожку.

Мы скинули с плеч свои рюкзаки, набитые небольшим количеством консервов, запасными магазинами, несколькими пачками бинтов и бутылками с розжигом, и сели на них.

В вестибюле повисла тишина. Некоторые из студентов всё ещё спускались, но уже толпились на самой лестнице. Их лица, холодные и безмолвные, напоминали выражения застывших восковых фигур. Я оглядел их и увидел среди остальных Сашу. Она была одной из первых, кто пришёл сюда, чтобы проводить нас в дорогу. Как только я проснулся и с большой неохотой покинул её аудиторию, она вышла следом, практически не приводя себя в порядок. Как и тогда, сейчас её глаза были печальными, но не лишёнными блеска. Посмотрев на неё, у меня заколотилось сердце.

— Ну, думаю, пора. — Виктор Петрович поднялся, вытащил из рюкзака факел, а рюкзак закинул на плечо. — Готовность минута.

Я поднялся, накинул лямки рюкзака на плечи, перекинул за спину автомат и начал надевать респиратор.

— Павел! — донеслось из гущи толпы.

Я обернулся. По лестнице, осторожно отодвигая других, стремительно спускался Григорий. Он выбрался из-за спин впереди стоящих и вышел ко мне.

— На пару слов. Это важно.

Я посмотрел на свою группу. Те уже готовились выходить. Вздохнув, я отошёл с Григорием в сторону. Тот зачем-то увёл меня в самую даль. Остановившись возле застеклённой стены, за которой раньше находился буфет, и зачем-то осматриваясь, словно убеждаясь, что никого больше рядом нет, Григорий вполголоса сказал:

— Я не знал, как сказать тебе об этом. Всё пытался, но никак не мог найти подходящий момент. А сейчас понял, что медлить уже поздно.

Я внимательно смотрел на него.

— В общем… это был я. Это всё из-за меня… — быстро проговорил он, опустив глаза в пол.

— О чём это ты?

— Кошмары… Тени… Это всё появилось тут из-за меня…

Я всё ещё непонимающе глядел на своего соседа. Мои глаза не сходили с его лица, взволнованного и побледневшего. Тот сглотнул, после чего продолжил:

— Я со своим другом однажды пробрался на нижний сектор. Любопытства ради. Мы часто слышали от других о том, что под университетом находятся старые катакомбы. И решили проверить, так ли это… Мы пошли вниз, дальше, чем находится хранилище. Там была одна странная дверь… Мы её долго пытались открыть, на это ушло, наверное, час. А когда справились, перед нами открылся какой-то длинный спуск вниз, а за ним – ещё одна дверь, старая, двустворчатая. Древнейшая на вид. Мы смогли открыть и её… Ну а потом… потом оттуда что-то выбралось сюда. К нам.

Я слушал Григория, а моё лицо постепенно становилось всё бледнее.

— После этого начались кошмары. Появились эти тени. И люди стали постепенно сходить с ума…

Услышанное будто ошпарило меня кипятком. Я развернулся, всё ещё стараясь осмыслить услышанное. Григорий пристально глядел на меня.

— Мы не думали, что дойдёт до такого. Сраное любопытство…

— Ты ещё кому-нибудь говорил об этом? — придя в себя, тут же спросил я.

— Нет, никому. Тебе только.

Я задумался. Получается, дело вовсе не в нашем сумасшествии. И не во влиянии тех странных существ на наш разум. Всё имеет довольно ясное и банальное объяснение.

Григорий и его друг открыли проход в наш университет – в наш мир для каких-то древних сущностей, обитающих где-то глубоко под землёй. Призраки это, или что-то другое – оставалось тайной, мрачной и непроницаемой. Но эти сущности явились к нам не извне, как я ошибочно полагал, а из самых глубоких недр, расположенных под бетонным основанием учреждения. И неизвестно, что находится там, на глубине множества метров под нашими ногами…

Я тут же приблизился к Григорию, схватил его за плечи и заглянул в глаза.

— Твой друг. Где он сейчас?

— Он был как раз в той группе, которая покинула университет, украв оружие.

Значит, никто об этом не узнает, если Григорий сам не разболтается под гнётом собственной совести. Но тогда его может ждать наказание намного страшнее, чем то, от которого он только что освободился.

Тем временем моя группа уже начала выходить. Виктор Петрович окрикнул меня. Я обернулся. Нужно было идти, однако многое ещё оставалось для меня неясным и требовало объяснений. Но задерживаться дольше я уже не мог.

— Что нам делать? — спросил Григорий.

Я развернулся к нему, положил руку на плечо и сказал:

— Об этом никому не говори, понял? Держи язык за зубами. Жди меня. Мы что-нибудь придумаем.

И я направился в сторону выхода. Проходя мимо передних рядов лиц, я выудил среди них знакомые: Максим проводил меня горьким взглядом; Антон, опёршись о костыль, молча кивнул мне, а Владислав будто бы отдал честь. Саша стояла за двумя высокими плечами. Я на мгновение задержался напротив них. Наши взгляды встретились. Её лицо наполнилось тревогой, губы разомкнулись, желая что-то сказать, но будто бы лишились дара голоса. Моя группа уже миновала внешние двери и вышла наружу.

Я улыбнулся Саше, как мог убедительнее. А потом пошёл. Чувствовал, как в спину впивается её взгляд, но не оборачивался назад. Для этого уже не было времени.

Выйдя в буфер между двумя дверями, я нацепил на лицо респиратор, достал свой факел и разжёг его спичками, выуженными из кармана.

Снаружи подул холодный, грызущий ветер. Я ощутил его сквозь свою маску, сквозь куртку. Огонь задрожал и затрещал, стоило мне миновать отрывшийся проход.

Группа собралась на площадке перед входом. На сером зернистом бетоне распласталось огромное количество мёртвых туш в бурой шерсти. Осмотрев всех, Виктор Петрович, в своём тёмном противогазе, поправил ремень автомата на плече, приподнял факел и первым двинулся вперёд, во мглу. За ним пошёл второй поисковик, потом Семён Владимирович. Илья дожидался меня. Он молча стоял впереди и смотрел в мою сторону.

Я на мгновение задержался. Нельзя оборачиваться назад, но я всё же не выдержал. За мной высились стены, облицованные слегка потрескавшимися, потемневшими от времени плитками. Над центральным входом выпирал потускневший овал с чёрно-белым рисунком, окаймлённым ещё одним овалом и разделённым линиями на четыре части - герб нашего университета: в левой верхней части - начало книги из которой струится пламя свечи, в правой нижней – её конец, над ней – изображение старинного герба нашего города, а в левой нижней части – ветвь дуба с желудями. Рисунок опоясывала ленточка с завитками, на которой на латинице было написано: «A VOISEA DREAM». А под гербом была выведена ещё одна надпись, лишённая некоторых букв: «В л г ра д кий госуд р ств нный униве с тет».

Я поправил ремень своего автомата, что так неприятно давил на плечо, звонко выдохнул через респиратор холодный застоявшийся воздух, а потом двинулся вперёд, вслед за уже скрывшимися в тумане членами отряда. Илья двинулся за мной, замыкающим.