ОТЕЦ НЕГРИТЮДА

Одна из наиболее известных теорий такого рода получила название — негритюд. Она неразрывно связана с именем Леопольда Седара Сенгора — крупного мыслителя и общественно-политического деятеля современной Африки. Где бы и когда бы ни зашла речь о Л. Сенгоре, можно не сомневаться: будет упомянуто и это его любимое дитя.

Действительно, в какой бы из своих ипостасей — поэта и искусствоведа, философа и социолога, политического деятеля или ревностного католика — Л. Сенгор ни выступал, тема негритюда неизменно остается у него ведущей, хотя и она подвержена крутым зигзагам его общефилософских воззрений и политических установок.

Писать о Л. Сенгоре — задача трудная и, более того, неблагодарная. Ибо вряд ли найдется в современной Африке другой такой деятель, которому было бы посвящено столько публикаций: от докторских диссертаций до газетных фельетонов. О Л. Сенгоре пишут все или почти все, кому так или иначе приходилось соприкасаться с его деятельностью в любой из перечисленных выше сфер. И потому я поначалу пытался удержаться от соблазна следовать по столь проторенному пути. Но не удержался.

Не удержался потому, что писать о современной Африке, оставляя в стороне Л. Сенгора, нельзя. Картина получится неточной и неполной; значение литературной, философской и общественно-политической деятельности этого человека выходит далеко за пределы родного ему Сенегала.

Сегодня немыслимо говорить об африканской поэзии, не касаясь поэтического творчества Л. Сенгора. Нельзя обойти и его идейно-философские концепции, когда речь, идет о становлении и развитии общественной мысли в Африке. Кстати, именно этой стороне своей деятельности обязан Л. Сенгор тем вниманием, которое уделяется ему во всем мире. Ведь среди современных африканских концепций общественного развития нет другой такой, которая, как сенгоровский негритюд, вызывала бы столь жаркие споры и противоречивые оценки на протяжении десятилетий. И так уж случилось, что советскому читателю гораздо больше известно о негритюде, чем о его авторе. А его личность и политическая карьера заслуживают внимания хотя бы потому, что в них как в капле воды отразился сложный процесс противоборства нового и старого в Африке.

Опытный и широко образованный политический деятель, сформировавшийся в годы подъема национального самосознания и национально-освободительного движения угнетенных народов, Л. Сенгор чутко улавливал новые веяния и ситуации, возникавшие в сложных перипетиях, борьбы за независимость народов Африки и возрождение африканской культуры. Он стремился учитывать эти новые элементы, внося соответствующие коррективы в свои теоретические установки, которыми призывал руководствоваться в практической деятельности.

Проработав несколько лет в Сенегале, я имел возможность встречаться с Л. Сенгором и наблюдать за тем, как реализуются его идеи в стране, где он родился и которой бессменно руководил в течение двух десятилетий… Впрочем, реализуются ли они на самом деле?

Л. Сенгор родился 9 октября 1906 года в городе Жоаль, на юго-западном побережье СенеТала. И дед, и отец его занимались посреднической торговлей в пользу известного по всей Западной Африке бордоского торгового дома «Братья Морель». Но в отличие от деда, ходившего с караванами товаров в глубь страны и не вернувшегося однажды Из очередного похода, отец Леопольда Базиль Дьогой не рисковал жизнью. Его лавка находилась в Джилоре, значительном по тем временам торговом центре близ Жоаля. Здесь скупал он у приезжавших крестьян рис, просо, а главное — арахис, которые поступали затем на склады компании «Морель». Крестьяне: покупали у Дьогоя сахар и соль, ткани и украшения для жен и дочерей.

Базиль Дьогой был широко известен в округе, имея свыше тысячи голов крупного рогатого скота, верблюдов: и лошадей, сотни гектаров земли, большой каменный дом. Все это внушало людям почтение к нему. Род Сенгоров принадлежал, кроме того, к числу уважаемых у сереров: среди предков будущего президента Сенегала было несколько правителей средневекового серерского королевства Син.

Мы далеки от мысли ставить в зависимость идейные убеждения той или иной личности от ее социального происхождения и полученного воспитания. История, как известно, изобилует примерами того, как выходцы из одного общественного класса бесповоротно переходили на позиции другого, антагонистического класса. Но в данном случае происхождение и воспитание, несомненно, сказались на формировании взглядов Л. Сенгора.

Его раннее детство прошло в кругу семьи. Идиллические картинки патриархального быта глубоко запали в душу ребенка, не знавшего забот о хлебе насущном. Спустя много лет образы детства вдохновят Л. Сенгора на создание поэм, воспевающих родину, материнскую ласку и любовь, звездное небо над уснувшей деревней. Они же отразятся и в его отношении к африканскому прошлому, африканским традициям.

Когда мальчику исполнилось семь лет, практичный Базиль Дьогой определяет Леопольда в ближайшую католическую миссию. Следующие тринадцать лет мальчик проводит в различных миссионерских учебных заведениях, оставивших заметный след в его мировоззрении.

В драматическом столкновении романтических впечатлений детства с суровыми миссионерскими буднями и первыми болезненными уколами расовой дискриминации у Л. Сенгора вырабатывались такие черты характера, как упорство и настойчивость, терпение и выдержка, скрытность и рассудительность. И еще честолюбие.

Особую роль в жизни Л. Сенгора сыграло пребывание в дакарской католической семинарии Либермана. В стенах этого закрытого учебного заведения он провел пять лет и с особой остротой ощутил высокомерное отношение наставников к ценностям африканской культуры и к личности африканца. «В католическом коллеже в Дакаре, — вспоминал позднее Л. Сенгор, — когда директор хотел пристыдить нас прошлым, отрицая, что у нас была своя «цивилизация», мы… всегда реагировали бурно. Именно тогда во мне глубочайшим образом укоренилась идея — пока еще идея, не облеченная в слова, — о существовании самобытной и равной с другими черной цивилизации. С этих семинарских лет цель, а точнее, смысл моей жизни состоял в том, чтобы доказать эту идею и придать ей жизненную силу».

«Святые отцы», чьим заботам было поручено формирование умонастроений шестнадцати воспитанников дакарской семинарии, по-видимому, вовремя распознали «крамольные» мысли молодого серера. И в канун выпуска ему было объявлено, что юноша «ошибся в призвании священнослужителя» и может, если пожелает, завершать свое образование в светском учебном заведении. Двадцатилетний Л. Сенгор болезненно переживает крушение своих честолюбивых планов добиться сана священника, но не опускает рук. В следующие два года он экстерном завершает среднее образование и получает диплом бакалавра.

Столь редкое даже по нынешним временам достижение африканского юноши не прошло не замеченным колониальной администрацией. Уступив настойчивым просьбам директора департамента по делам просвещения, который преподавал Л. Сенгору греческий и латинский языки, генерал-губернатор Французской Западной Африки согласился предоставить новоиспеченному бакалавру стипендию для продолжения филологического образования в метрополии. Для него было, таким образом, сделано исключение из правила не направлять африканских стипендиатов в такие французские учебные заведения, где они могли бы заразиться нежелательными идеями и причинять затем неприятности колониальным властям. Так, известные ныне сенегальские писатели Усман Сосе Диоп, Карим Гай и Бираго Диоп примерно в одно время с Л. Сенгором получили стипендии для изучения… ветеринарии.

В конце лета 1928 года молодой жоалец с тревогой и надеждой в душе поднялся на борт пакетбота «Медиа II» и на долгие годы покинул родную землю. Следующие три десятилетия его жизнь, литературная и политическая деятельность будут неразрывно связаны с Францией. Здесь он пройдет путь от безвестного лицеиста до министра в кабинете Э. Фора, здесь будут написаны его лучшие поэтические произведения, здесь встретит он друзей и единомышленников, которые во многом определят его судьбу, здесь же возникнет доктрина, — с которой тугим узлом сплетутся и его имя, и поэтическая карьера.

Для уроженца захолустного Жоаля Франция окажется второй родиной. Оценивая этот период своей жизни, Л. Сенгор впоследствии напишет, что «именно здесь… я получил все основное, из чего состоит мое интеллектуальное и моральное воспитание… Во Франции я постиг прежде всего определенный метод мышления и жизни. Я бы даже сказал, что этот метод и сегодня позволяет мне анализировать проблемы и решать их».

Степень воздействия французской культуры на формирование творческого и идейно-политического кредо Л. Сенгора была не столько результатом длительности его пребывания в метрополии, сколько объяснялась его личными наклонностями. Незаурядный лингвист, Л. Сенгор оказался первым среди африканцев, который удостоился чести преподавать во Франции французский язык. В 1946 году он был включен в состав комиссии по подготовке текста новой конституции Франции как выдающийся стилист. Глубокая склонность к литературному творчеству и несомненное поэтическое дарование позволили ему не просто усвоить основные элементы французской культуры, но и глубоко проникнуться ее духом.

Однокашник Л. Сенгора по лицею Людовика Великого Жорж Помпиду восхищался тем, «насколько превосходно воспринял он нашу культуру, и не только французскую, но и греко-латинскую».

Но для Л. Сенгора восприятие французской культуры никогда не было пассивным усвоением тех или иных ее компонентов. Его излюбленный лозунг «ассимилировать, но не быть ассимилированным» имел для него вполне реальное содержание. Постигая новую для себя культуру, он как бы «пропускал» ее через призму своего африканского «я», соотносил различные ее элементы с африканской действительностью и пытался таким путем найти ответ на мучавшие его вопросы.

Вот как воспринимал он, например, произведения одного из самых почитаемых французских писателей, Мориса Барреса, в творчестве которого ему были особенно близки такие мотивы, как воспевание земли, традиций, почитания предков. «Для меня, — вспоминал Л. Сенгор, — голос Лотарингии (родина М. Барреса. — Б. Ш.), призыв Лотарингии были призывом и голосом земли сереров, лотарингская кровь — кровью сереров. Читая Барреса, я размышлял об уроках моего отца и как бы сливался со своей родиной, с ценностями ее цивилизации».

Сложность и противоречивость личности Л. Сенгора в том и состоят, что в нем самым тесным образом переплетаются африканское и французское начала. «Офранцузившись», по словам его биографов, «до мозга костей», он в то же время не перестал ощущать себя африканцем.

Сенегальский ученый М. Кан, полемизируя с идейными противниками Л. Сенгора, заметил, что «критики негритюда зачастую не принимают во внимание исторический контекст, в котором возникло это течение». Что ж, с точки зрения методологии замечание справедливое. Этот контекст полезно вспомнить еще и потому, что негрнтюд на разных исторических этапах — это разный негритюд, и к нему нельзя подходить с одной и той же меркой.

В 1963 году в связи с 400-летием лицея Людовика Великого, одного из старейших учебных заведений Франции, которое окончил Л. Сенгор, он назовет его «средоточием французской культуры». Вместе с будущим президентом Сенегала здесь учились такие известные впоследствии деятели культуры, как член Французской академии, писатель и драматург Талагран (Т. Мольцье), лауреат гонкуровской премии Робер Мерль, член Французской академии изящной словесности, профессор «Коллеж де Франс» Пьер Курсель, писатель Поль Гют и другие. Тесной дружбой в лицейский период Л. Сенгор был связан с Жоржем Помпиду, от которого, как он сам потом скажет, «я почерпнул, пожалуй, больше, чем от учителей».

В лицее, хотя и царила строгая «наполеоновская дисциплина», обстановка в корне отличалась от привычной Л. Сенгору атмосферы сенегальских миссионерских школ. Все — от литературных новинок до правительственных декретов — не принималось лицеистами на веру и становилось предметом жарких дискуссий.

Потрясенный вопиющим противоречием между учением церкви и реальной жизнью европейских христиан, между их поступками и «словом божьим», он быстро утрачивает религиозное рвение и перестает посещать церковь. На смену приходит пора увлечения социалистическими идеями.

Правда, религиозный скептицизм Л. Сенгора оказался недолговечным, а его социалистические взгляды, как отмечалось в одной из биографий, «не были экстремистскими, оставаясь главным образом аполитичными». В конечном счете в мировоззрении Л. Сенгора одержала верх религия, что вполне отвечает его собственной трактовке африканской культуры, проникнутой, по его убеждению, глубоким религиозно-мистическим духом.

В культурной жизни французской столицы, в которую окунулся молодой сенегалец, именно в эти годы воцаряется новая мода: Европа вдруг открыла для себя негритянское искусство. Пробуждению интереса к нему немало способствовала грандиозная колониальная выставка, устроенная в Париже в 1931 году. Задуманная как своего рода «наглядное пособие» на тему «цивилизаторская миссия» Франции в. ее заморских владениях, выставка неожиданно для ее устроителей обернулась демонстрацией богатства культуры покоренных народов.

Негрофильство захватило многих выдающихся мастеров европейской культуры: художников, поэтов, артистов. Повальное увлечение негритянской культурой объяснялось не только ее новизной, своеобразием и силой эмоционального воздействия на творческую интеллигенцию. В нем находили свое выражение поиски выхода из духовного кризиса, охватившего буржуазную Европу вслед за кризисом экономическим. Книжные прилавки пестрели в ту пору заглавиями произведений, предвещавших чуть ли не конец западной цивилизации: «Закат Европы» Деманжона и «Закат Запада» Шпенглера, «Упадок французской нации» Арона и Дандьё, «Вырождение свободы» Алеви. Л. Сенгор в то время зачитывался книгой Лабриола «Сумерки Запада».

«Открытие» Африки затронуло не только мир искусства. Своеобразный переворот происходил и в науке благодаря прежде всего таким маститым африканистам, как немецкий этнограф Лео Фробениус и французский историк и языковед Морис Делафос. Написанные на основе богатого фактического материала, их работы разрушали в глазах читающей европейской публики представление об африканских народах как дикарях, якобы не имеющих ни собственной культуры, ни истории. Можно представить себе, с каким энтузиазмом воспринимали труды этих ученых и их последователей образованные африканцы, оказавшиеся разными путями в Европе. И в их числе, разумеется, Л. Сенгор.

Проблема управления колониями все больше занимала умы государственных деятелей. Экономическая и политическая конъюнктура настоятельно толкала их на поиски эффективных путей эксплуатации порабощенных народов. Но полной ясности, продолжать ли традиционную политику ассимиляции или избрать иные, более гибкие методы, у сменявших друг друга правительств Французской республики не было.

В эти годы заметным явлением в общественно-политической жизни метрополии было движение протеста против французской колониальной политики, развернувшееся в среде африканской, антильской и индокитайской эмиграции. Вопиющее несоответствие этой политики громогласно провозглашаемым принципам «свободы, равенства, братства» вызывало возмущение передовой части эмиграции, побуждало ее к активным действиям.

Французская полиция располагала внушительным досье на такие организации, как Межколониальный союз, одним из организаторов которого был Хо Ши Мин. Немалое беспокойство властей вызывала и деятельность Комитета, а затем — Лиги защиты негритянской расы во главе с соотечественником и однофамильцем Леопольда Сенгора Ламином Сенгором. Эти организации участвовали в конгрессах международной Антиимпериалистической лиги, издавали свои газеты, установили контакты с французскими коммунистами и пользовались их поддержкой.

В этом историческом контексте и «облекалась в слова» возникшая у Л. Сенгора еще в дакарской семинарии идея о самостоятельности и равенстве «черной цивилизации». Но к утверждению ее он пошел иным путем, который и привел его к негритюду.

Об идейных истоках этого явления Л. Сенгор говорит много и охотно, на что у него имеются веские причины. И главная, пожалуй, состоит в том, чтобы таким способом подчеркнуть якобы универсальный характер этой доктрины и ее связь с другими идейными течениями, которые владели умами негритянской интеллигенции в межвоенный период. На первое место он неизменно ставит негритянские движения, возникшие в США и на Антильских островах. «В широком смысле слова, — говорил Л. Сенгор на дакарском коллоквиуме по негритюду в 1971 году, — движение негритюда… родилось в Соединенных Штатах Америки», а «подлинным отцом негритюда» он называет выдающегося американского ученого и борца за освобождение негров от любых форм угнетения и дискриминации Уильяма Дюбуа.

Понимая, что такое утверждение может вызвать лишь недоумение у всех, кто мало-мальски знаком с жизнью и деятельностью этого замечательного человека, вступившего уже в преклонном возрасте в ряды Коммунистической партии США, Л. Сенгор спешит оговориться, что влияние У. Дюбуа на основоположников негритюда «не было прямым». Его идеи, оказывается, доходили до них «углубленными и развитыми» — почему бы не сказать прямо: искаженными?! — через «посредство Маркуса Гарви» и его последователей. Если помнить, что на протяжении всей своей жизни Уильям Дюбуа резко критиковал М. Гарви за реакционную, расистскую основу его концепции, то можно себе представить, в каком виде «дошли» до авторов негритюда его истинные взгляды.

Психологическим фундаментом негритюда, если можно так выразиться, послужила идея о том, что власть имущие белые имеют искаженное представление о негре как о существе низшего порядка. Это представление отражается, в свою очередь, в сознании негров, укореняется в нем и, таким образом, определяет их психологию и социальное поведение. Отсюда бедственное положение негров в обществе. Следовательно, изменить к лучшему положение негров нельзя, не вытравив из их сознания этот «комплекс неполноценности». Чтобы встать вровень с белыми, негры должны проникнуться уважением к собственным духовным ценностям, к своей культуре и своему прошлому. Пробуждение самосознания негров — вот тот «золотой ключик», который откроет им дверь в лучшее будущее.

Теоретическим же фундаментом негритюда на первых порах послужила концепция Л. Фробениуса, основанная на противопоставлении «эфиопской» и «хамитской» цивилизаций. «Эфиопской» немецкий этнограф назвал негроафриканскую культуру, характерными чертами которой он считал практицизм, примитивный мистицизм, дух взаимопонимания, склонность к символике и мечтательность. Термином «хамитская» обозначалась арабо-берберская культура, для которой характерны рационализм, стремление к господству, склонность к отвлеченному мышлению, замкнутость и воинственность. В обоих случаях, как мы видим, определяющие признаки данной «культуры», какими их представлял себе Л. Фробениус, он выводил из духовных «особенностей» соответствующей расы, которые ей якобы искони присущи.

Можно с уверенностью сказать, что глубокомысленные, изложенные с немецкой обстоятельностью и педантичностью построения Л. Фробениуса поначалу не слишком занимали умы молодого Л. Сенгора и его друзей. Привлекательными в трудах этого ученого им казались сам факт признания самостоятельности негро-африканской культуры и те черты, которыми он ее наделял. Склонность к символике, мистицизм и мечтательность вызывали особые симпатии у того круга людей, в котором вращался Л. Сенгор. А круг этот состоял из таких известных антильских поэтов негритянского происхождения, как Лэнгстон Хьюз, Клод Мак Кей, Алан Лок и других. Все они сотрудничали в журнале «Ревю дю монд нуар». Литературное творчество для них было формой протеста против расовой дискриминации и духовного порабощения негров, оно насквозь было пронизано идеей реабилитации черной расы и отрицания «чудовищного мира белых». Как писал «Ревю дю монд нуар», их произведения были «поэтическим отпором черных, новой формой грядущей войны, которую и не могли предвидеть цивилизованные».

Нет ничего удивительного в том, что эти бунтарские мотивы увлекли молодого сенегальца. В наиболее близкой его поэтической натуре форме «облекалась в слова» как раз та идея, которую он провозгласил «смыслом своей жизни». Они научили нас тому, говорил Л. Сенгор о себе и своих друзьях, как, «создавая произведения искусства, возрождать негро-африканскую цивилизацию и внушать к ней уважение». А «негритянский бум» в европейской культурной жизни вселял в них уверенность, что-они стоят на правильном пути.

Так в парижских литературных салонах и возникло новое течение — негритюд, у колыбели которого стояли три друга и поэта: сенегалец Л. Сенгор, мартиниканец Э. Сезэр и гвианец Л. Дама. Кредо этого течения Л. Сенгор сформулировал так: «Гордость за свою расу — вот первое условие негритюда». Сам же термин «негритюд» был впервые употреблен Э. Сезэром в одной из публикаций середины 30-х годов. Друзья сочли его удачным, ибо он как бы подчеркивал общность всех людей черной расы, где бы они ни жили.

Суть этой концепции, если не вдаваться в детали, состоит в противопоставлении духовного, психофизиологического склада людей черной и белой расы. «Черным», как утверждают адепты негритюда, свойственно чувственное восприятие мира и присущи такие качества, как гуманность, коллективизм, добросердечие, а в искусстве — эмоциональность и чувство ритма. «Белые» же отличаются своим рационализмом, индивидуализмом, рассудочностью и техницизмом, который убивает «живую душу» человека. Мессианский налет негритюда ясно просматривается в убеждении его сторонников в том, что вернуть «человеку человеческое» и тем внести свой вклад в обновление мировой цивилизации призваны и могут люди только черной расы.

Среди многочисленных высказываний Л. Сенгора о негритюде есть одно, заслуживающее, на наш взгляд, особого внимания. Говоря об истоках этой теории, Л. Сенгор как-то отметил, что на его создателей «в качестве образца повлияла не столько теория, сколько практика негритюда, я имею в виду роман и особенно поэзию». Этим он недвусмысленно дал понять, что негритюд первоначально был скорее литературно-общественным течением, нежели доктриной общественного развития. И, рассказывая о зарождении негритюда, Л. Сенгор не случайно называет его «движением», а не «теорией», «доктриной» или «идеологией». Применительно к негритюду эти определения появятся позднее, когда коренное изменение «исторического контекста» выдвинет перед Л. Сенгором иные цели и проблемы.

Новое течение сразу начертало на своем знамени лозунг: «культура прежде всего!». Ее абсолютизация была свойственна в той или иной степени как Л. Сенгору, так и его друзьям Э. Сезэру и Л. Дама. Убежденные в том, что «подлинная независимость — это независимость духа», они страстно ратовали на страницах журнала «Этюдьян нуар», который стал рупором негритюда, за духовную деколонизацию, отстаивали и пропагандировали ценности негро-африканской культуры.

Но за внешним единством уже тогда обнаруживались существенные нюансы. Так, Э. Сезэр — человек действия и неуемного темперамента — шел в бой с открытым забралом, полностью отрицая чуждую ему европейскую культуру. Его позиция шокировала даже привычную ко всему французскую публику: «Поскольку мы вас ненавидим, вас и ваш разум, то мы — за молодое безрассудство, за пылающую страсть, за неистовый каннибализм».

Л. Сенгор вел себя благоразумнее. Уже в то время он вместе с соотечественником Усманом Сосе Диопом вынашивает идею «метиссажа» — слияния, синтеза — «черной» и «белой» цивилизаций. Его не слишком смущало, что она противоречит тезису их кумира — Л. Фробениуса — о противоположности «эфиопской» и «хамитской» культур. Но зато идея «метиссажа» вполне отвечала его внутренним побуждениям, которые складывались под двойственным — африканским и французским — влиянием. На грядущую «встречу цивилизаций», говорил Л. Сенгор, «черные должны прийти не с пустыми руками».

А на французской политической арене тем временем разгорались особенно жаркие дебаты по поводу колониальной политики. Сводились они главным образом к дилемме: «ассимиляция» или «ассоциация». Речь шла, по существу, о том, допускать или не допускать в какой бы то ни было форме культурную, а тем паче политическую автономию колоний или продолжать существующую' практику прямого и жесткого управления ими, известную под именем «ассимиляция».

Свою позицию в этом споре Л. Сенгор сформулировал в первом же публичном выступлении на родине, куда он приехал в отпуск по личному приглашению генерал-губернатора Французской Западной Африки летом 1937 года. Этой чести бывший дакарский семинарист был удостоен как один из первых африканцев, получивших ученую степень во Франции. Выступая в Торговой палате Дакара, он заявил: «Если мы хотим выжить, то от нас не может ускользнуть необходимость адаптации, то есть ассимиляции», — и подчеркнул это слово. Как совместить это утверждение с исходными посылками негритюда, воспевавшего своеобразие, равенство и непреходящие ценности негро-африканской культуры, остается загадкой. Но такие «загадки» сенегальский теоретик на протяжении своей долгой политической карьеры будет задавать еще не раз.

Правда, известную дань негритюду он в этом выступлении все же отдал, горячо призывая колониальную администрацию ввести в африканских школах наряду с французским преподавание местных языков, рассматривая их как главное средство сохранения и развития национальной культуры. Подчеркивал он также роль письменной литературы на национальных языках, в отсутствие которой «цивилизация не выходит за рамки элементарной этнографической достопримечательности». Четверть века спустя, будучи уже главой сенегальского государства и готовя к печати первый том своих трудов, в который вошло и это выступление, Л. Сенгор счел нужным указать, что он отказывается от этих суждений «как слишком упрощенных». Оговорка тем более примечательная, что отказался от них Л. Сенгор не только в теории.

Возглавляемое им правительство не предприняло никаких действенных шагов для внедрения образования на местных языках и создания предпосылок к развитию национальной литературы.

С этого времени идеи негритюда в выступлениях и статьях Л. Сенгора теснейшим образом переплетаются с темой «ассимиляции». Продолжая прославлять достоинства «черной цивилизации», он и смысл, и залог ее существования видит лишь в тесном единении с метрополией, в слиянии с ее культурой и политической системой. В его понимании вся колониальная проблема «есть не что иное, как проблема [французских] провинций». «Франции, — говорит Л. Сенгор, — нет нужды оправдываться в своих колониальных захватах, и во всяком случае не больше, чем в присоединении Бретани».

Этот «провинциализм» заходит так далеко, что Л. Сенгор вступает в противоречие даже со многими французскими историками, зачисляя в разряд «глубоко великодушных и гуманных теоретиков ассоциации» таких столпов воинствующего колониализма, как маршалы Бюжо и Лиотэ или генерал Федэрб. Будто это не они отличились своей жестокостью при покорении Алжира, Марокко, Тонкина, Мадагаскара, будто это не Федэрб огнем и мечом подавлял сопротивление французским колонизаторам на родине самого Л. Сенгора, которое возглавлял национальный герой Сенегала Лат-Диор.

В годы второй мировой войны Л. Сенгор — солдат 30-го пехотного полка колониальных войск — познал на себе все ее ужасы и лишения: разгром на берегах Луары, плен, голод, холод, унижение в фашистских лагерях. В сознании Л. Сенгора, всегда тяготевшего к космологическим масштабам, личные невзгоды не просто сливались с трагедией второй родины — Франции, но и направляли мысль на поиски основы для «гармоничного единения» людей в послевоенном мире, и в первую очередь народов метрополии и колоний.

Вырвавшись из плена в 1942 году, он углубляется в разработку этой темы. В оккупированном немцами Париже Л. Сенгор пишет несколько эссе и выступает на собраниях — главным образом перед коллегами-преподавателями, — излагая свои идеи по поводу будущего устройства французской колониальной империи.

Осуществить «гармоничное единство» метрополии и колоний он предлагал путем проведения в жизнь программы реформ, которая не выходила за рамки ограниченной «культурной автономии» колоний. Ее суть яснее всего была изложена самим Л. Сенгором. «Эта система, — писал он, — не только не ослабит власть метрополии, но еще больше усилит ее., она не только не ослабит единство Империи, но укрепит его, поскольку дирижер оркестра будет уже не заглушать различные инструменты, подавляя их своим голосом, а руководить ими так, чтобы даже самая маленькая деревенская флейта могла исполнить свою партию».

Голос сенегальского поэта был, надо полагать, услышан в соответствующих «коридорах власти», поскольку весной 1945 года распоряжением министра колоний Л. Сенгор был включен в состав комиссии, которой поручалось разработать предложения по представительству колоний в Учредительном собрании Франции. Но в кругах африканской эмиграции в Париже взгляды Л. Сенгора встретили почти единодушное осуждение как слишком профранцузские. Объединявшая эту эмиграцию группа «Презанс африкен», членом которой был Л. Сенгор, высказалась на специальном заседании против его назначения в комиссию в качестве представителя африканских колоний.

Эта позиция нанесла болезненный удар по самолюбию Л. Сенгора и, по-видимому, в немалой степени подготовила крутой поворот в его жизни.

Именно в это время в Париже появился известный сенегальский адвокат Ламин Гей, только что избранный мэром Дакара. Опытный и популярный в Западной Африке политический деятель, он еще до войны создал Сенегальскую социалистическую партию, которая слилась затем с местной федерацией Французской социалистической партии — СФИО. В отличие от Л. Сенгора деятельность Ламина Гея протекала главным образом в Африке, которую он почти не покидал.

В Париж Ламин Гей приехал в поисках образованных сторонников среди эмигрантов. Обратив внимание на Л. Сенгора, Ламин Гей предложил будущему президенту Сенегала вернуться на родину и баллотироваться на предстоящих выборах в Учредительное собрание, пообещав ему свою полную поддержку.

Не без колебаний принял это предложение Л. Сенгор, мечтавший о карьере профессора в престижном «Коллеж де Франс». Возможно, что чашу весов в пользу предложения Ламина Гея склонила жажда реванша за афронт, нанесенный ему на заседании «Презанс африкен».

Так был сделан выбор между литературно-преподавательской и политической деятельностью, выбор, определивший дальнейший жизненный путь Леопольда Седара Сенгора. В августе 1945 года он возвращается в Сенегал и под руководством Ламина Гея включается в политическую борьбу.

Трижды на протяжении 1945–1946 годов избирается — он вместе с Ламином Геем сначала в Учредительное, а затем в Национальное собрание Франции как депутат от сенегальской федерации СФИО. Разъезжая по стране, Л. Сенгор убеждается в наличии явных признаков нарастания всеобщего недовольства колониальным режимом: в городах обострилась забастовочная борьба, в сельской местности участились вспышки крестьянских волнений, брожение охватило интеллигенцию и учащуюся молодежь. Заметил он и то, что тактика Ламина Гея, который рассчитывал добиться перемен путем осуществления ограниченных парламентских реформ, не отвечает чаяниям безмерно уставших от тягот военного времени и злоупотреблений колониальной администрации широких масс населения. Поездки по сенегальской «глубинке», от которой он избирался депутатом, позволяли Л. Сенгору не только «прощупать» настроение масс, — но и завязать полезные связи с местными «нотаблями».

Так постепенно созрело решение о разрыве с Ламином Геем и социалистической партией в целом. Союз этих двух людей продолжался всего три года, но они не прошли для Л. Сенгора даром. Он приобрел политический опыт, сумел завоевать популярность в стране, получив репутацию защитника наиболее обездоленных слоев населения. Легенды о простом и доступном «депутате в хаки» (отправляясь в поездки по стране, Л. Сенгор неизменно одевал рубашку и брюки цвета хаки) доходили до самых удаленных деревень.

Разрыв с Французской социалистической партией и Ламином Геем Л. Сенгор назвал «самым серьезным шагом в своей политической жизни». Спустя почти три десятилетия последует другой шаг, и виток замкнется: он переименует свою партию в «социалистическую» и вернется в лоно социал-демократии, но уже в качестве вице-председателя Социнтерна и одного из ревностных проводников его влияния в Африке.

В сентябре 1948 года было объявлено о выходе Л. Сенгора и нескольких его сторонников из СФИО и о создании новой партии — Сенегальский демократический блок. В кратчайший срок ему удалось превратить ее в ведущую политическую силу страны. На парламентских выборах в 1951 году эта партия нанесла сокрушительное поражение социалистам Ламина Гея, завоевав оба депутатских мандата от Сенегала.

Такой поистине головокружительный успех был достигнут благодаря искусному применению тактики «окружения города деревней». В политическую жизнь страны новая партия вступила, претендуя на роль единственного выразителя и защитника интересов «подлинного» Сенегала, и в первую очередь крестьянства. И сколько бы ни менялись впоследствии названия сенгоровской партии, ее лозунги и программные установки, она неизменно апеллировала к крестьянским массам и оставалась верна тактике противопоставления «бедной» деревни «привилегированному» городу.

Убежденный католик Л. Сенгор тем не менее ясно понимал, что завоевать доверие масс в стране, где свыше 80 процентов населения исповедует ислам, невозможно без поддержки верхушки мусульманского духовенства. Своим сторонникам он постоянно внушал, что марабуты служат основным связующим звеном между любой, даже самой мелкой, общиной и прочим миром, а потому только через них можно добраться до глухих деревень и городских трущоб.

Привлечению на сторону новой партии симпатий мусульманского духовенства служил ее подчеркнутый консерватизм во всем, что касалось традиционных устоев жизни, духовных ценностей и институтов сенегальского общества. Двери партии были широко открыты религиозным деятелям мусульманских братств как мюридов, так и тиджанов.

В партию вербовались все, кого только можно была вовлечь в ее ряды. Широкое использование принципа коллективного членства позволяло включать в состав Сенегальского демократического блока любые этнические, религиозные, социальные или экономические группы, секты или ассоциации: от «Всеобщего союза уроженцев долины реки Сенегал» и «Движения демократических сил Казаманса» до ассоциаций «гриотов», ювелиров, водителей такси.

Такая пестрота состава партии неизбежно отразилась на ее программе, которую ее политические противники насмешливо окрестили «каталогом требований». Но в этом «каталоге» почти любой находил что-то ему близкое и понятное. Именно это и требовалось руководству нового блока на первых порах. И все же оно остро ощущало потребность в теоретической концепции, которая могла бы сцементировать разнородную массу членов партии и способствовать вовлечению интеллигенции в ее ряды.

Негритюд с его акцентом на самобытность «черных» африканцев и возвеличением присущих им духовных ценностей как нельзя лучше отвечал политическим задачам, стоявшим перед сенгоровской партией. Он и был положен в основу ее идейно-теоретической платформы. Именно с этого времени негритюд в трактовке Л. Сенгора начинает превращаться из литературно-эстетического течения — или «движения» — в политическую доктрину, претендующую на роль всеафриканской теории общественного развития.

Близкие сердцу Л. Сенгора идеи «метиссажа цивилизаций», «ассимиляции» и «ассоциации» не могли увлечь за собой угнетенные и обездоленные сенегальские массы, среди которых, как он правильно уловил, нарастал протест против колониализма во всех его формах и проявлениях. К тому же политику ассимиляции олицетворяла собой в Сенегале именно местная федерация СФИО с Ламином Геем во главе, тесно связанная с французскими социалистами. Да и нельзя было не считаться с решительным осуждением со стороны сенегальской и мировой общественности отчаянных попыток агонизировавшего французского колониализма удержаться на рубежах своей империи: «грязной войны» во Вьетнаме, репрессий в Марокко и Тунисе, военных действий против алжирских повстанцев.

В этих условиях лидер Сенегальского демократического блока счел за лучшее отправить «в запасник» упомянутые идеи, а на первый план выдвинуть исконные мотивы негритюда: гимн «черной цивилизации», африканской культуре, традициям и обычаям. Таким путем Сенегальскому демократическому блоку удалось упрочить свою репутацию истинно национальной партий, выражающей подлинно африканские интересы, и обеспечить себе успех в борьбе против Ламина Гея.

А в неудержимо нараставшем национально-освободительном движении в Африке все более ощутимую роль начинали играть новые социальные силы: объединенный в профсоюзы рабочий класс и молодая интеллигенция послевоенной формации. Эти радикально настроенные африканские «младотурки» не испытывали почтения к «старым» лидерам и их политическим партиям. Они были убеждены, что никакие компромиссы и реформы, вырванные у метрополии, не принесут освобождения Африке, и поэтому жаждали полной и безусловной независимости.

Сенегальский лидер подметил и оценил эти новые веяния намного раньше, чем это сделали в Париже. В отеле Матиньон Л. Сенгор с особой настойчивостью ратует за необходимость поторопиться с реформами в Тропической Африке. «Завтра, через пять или десять лет, — говорит он, — вопреки вам и особенно вопреки нам будет уже слишком поздно». Но руководители Четвертой республики были целиком поглощены другими заботами и не вняли этим предупреждениям. «Когда горит дом, — с циничным юмором ответствовал Мендес-Франс, — не время заниматься конюшнями».

Но заниматься ими все же пришлось, только уже генералу де Голлю, чей приход к власти ознаменовал конец Четвертой республики. Французским колониям в Тропической Африке было предложено вступить в состав «франко-африканского сообщества» во главе с метрополией, которое должно было заменить собой полностью обанкротившийся Французский союз. Тем, кто отверг бы «сообщество», предоставлялась независимость, но при условии полного разрыва связей с Францией и прекращения ее помощи. Решить этот вопрос призван был референдум, подготовка к которому стала как бы пробным камнем для политических сил французской Тропической Африки.

Л. Сенгор, который увидел в предложенном де Голлем «сообществе» возможность осуществить cboiD давнюю идею об «ассимиляции и ассоциации», энергично выступил за вступление в его состав. Но потерпел сокрушительное поражение даже на съезде собственной партии. Чтобы не оказаться в полной изоляции, ему пришлось присоединиться к единогласно принятой резолюции, призывавшей избирателей голосовать за предоставление стране полной независимости.

Укрывшись сразу после съезда в своем нормандском поместье, он послал полное отчаяния письмо Жоржу Помпиду — директору кабинета генерала де Голля. «Жорж, я был разбит, — писал Сенгор. — Надо встретиться с генералом и добиться от него, чтобы была какая-нибудь щелочка к независимости. Иначе я буду вынужден возвратиться в Сенегал и включиться в кампанию «против» (сообщества). Если буду снова разбит, то вернусь жить во Францию. Этим хочу сказать, что я вовсе не антифранцуз…».

Однако «угроза» Л. Сенгора выступить «против» сообщества, которую он позволил себе в этом письме, была всего лишь тактическим ходом в надежде побудить де Голля «умиротворить» хотя бы видимостью уступок сторонников полной независимости. На самом же деле «маленький, но упрямый серер», как он любил сам себя называть, даже в безнадежных, казалось бы, ситуациях упорно шел к своей цели, и, надо сказать, часто не без успеха. Так было и на этот раз. Всего два месяца понадобилось ему, чтобы вновь овладеть ситуацией и использовать ее в своих интересах. «Сработало» старое и испытанное «оружие» — традиционные силы.

В то время как Л. Сенгор отсиживался в тиши нормандской усадьбы, верные ему посланцы энергично «обрабатывали» верховных вождей мусульманских братств, провинциальное духовенство, местную традиционную элиту, побуждая их призвать массы голосовать за вступление в «сообщество». И уже испытанная африканская «машина голосования» не подвела: 870 тысяч голосов было подано «за» и лишь 22 тысячи — против «сообщества». Правда, победа дорого обошлась Л. Сенгору: в его партии произошел раскол, и многие авторитетные деятели покинули ее ряды. Но искомый результат был достигнут.

Однако даже искусное политическое маневрирование не могло уже изменить необратимый ход событий. Не прошло и года после референдума, как газета «Монд» отмечала, что «африканскому лидеру, которому приходится считаться с массой неплохо информированных партийных активистов, становится все труднее отрицать перспективу независимости».

Не мог больше отрицать ее и Л. Сенгор. В 1960 году Сенегал стал суверенным государством, сохранив особые «привилегированные» отношения с Францией, закрепленные в серии соответствующих соглашений. 5 сентября того же года Л. Сенгор был избран президентом республики.

В этом качестве ему пришлось столкнуться с новыми, еще более сложными задачами. Во внутриполитическом плане теперь уже невозможно было ограничиваться выдвижением популярных среди масс лозунгов и программ. Необходимо было решать практические вопросы государственного и национального строительства. В области межгосударственных отношений возникли также сложные проблемы. Ликвидация Французской Западной Африки со столицей в Дакаре и возникновение на ее месте восьми независимых стран лишили Сенегал его экономического и политического хинтерланда, сложившегося в колониальный период. Это обстоятельство пагубно сказалось на экономике страны, ослабило ее политические позиции. Забота о восстановлении в той или иной форме былой роли Сенегала в регионе стала одной из важнейших внешнеполитических целей правительства республики.

Необходимо было также учитывать мощное движение за единство Африки. Оставаться в стороне от него значило бы обрекать страну на изоляцию. Но в то же время антиимпериалистическая направленность, которую придавали этому движению такие африканские лидеры, как Кваме Нкрума, Секу Туре, Г. А. Насер и ряд других, шла вразрез с внешнеполитическими установками сенегальского руководства.

Поиски решения этих многоплановых проблем вновь привели Л. Сенгора к негритюду. Но на этот раз задача ставилась шире: использовать его не только для сплочения сенегальского общества вокруг правящей партии, но и превратить в идейную основу панафриканского движения с целью укрепления политических позиций Сенегала на африканской и мировой арене.

Однако многие изначальные положения негритюда, столь часто повторявшиеся его поборниками и пропагандистами, не «вписывались» в изменившийся «исторический контекст» и нуждались в пересмотре. Ну, хотя бы такой тезис, как противоположность «эфиопской» и «хамитской», т. е. негритянской и арабской цивилизаций. Мыслимо ли было собрать под таким знаменем всех сторонников общеафриканского единства!

И Л. Сенгор вновь подвергает негритюд «косметической операции», придав ему такой облик, в котором вряд ли узнали бы свое детище его старые друзья по парижским литературным салонам. Внесенные им изменения и дополнения были настолько существенны, что он сам впервые вынужден был заговорить об «исправлении негритюда».

В «исправленном» виде негритюд как бы растворился в общих положениях, которые Л. Сенгор назвал «африканством». Введя в оборот это понятие, он определил его как совокупность или, выражаясь его языком, «симбиоз» двух взаимосвязанных и взаимодополняющих культур: арабской и негро-африканской.

В Аддис-Абебе и Киншасе, в Лагосе и Яунде, в Абиджане и Ниамее, но прежде всего в столицах арабских государств Каире, Алжире и Бейруте, выступая в защиту «исправленного» негритюда, сенегальский лидер настойчиво доказывал прямо противоположное тому, что он же, опираясь на Л. Фробениуса, утверждал ранее. Выступая с лекциями и докладами в различных аудиториях, он стремился обосновать общность основных элементов этих культур и историческое единство арабских и негритянских народов Африки. В подтверждение основных положений своих выступлений оратор привлекал разнообразнейшие лингвистические и этнографические, антропологические и археологические материалы. Он буквально поражал слушателей незаурядным искусством владения словом: то соединяя, то расчленяя знакомые всем выражения, он «извлекал» из них совершенно неожиданный смысл.

Его внимательно слушали, вежливо аплодировали, но присоединиться к «исправленному» негритюду, даже под соусом «африканства», не торопились. Настораживал не только крутой поворот в позиции докладчика, о которой многие были наслышаны. Настораживала аргументация с ее акцентом на проблемы культуры, столь хорошо знакомая по предыдущим работам и выступлениям Л. Сенгора. Он и сейчас ставил их выше любых других проблем — экономических, социальных и политических.

«Основывать общую организацию, которую мы намерены создать, только на базе антиколониализма — это значит придать ей очень хрупкий фундамент», — продолжал он и теперь развивать свою линию. Прочным фундаментом такой организации Л. Сенгор считал лишь «общие для всех африканцев и остающиеся постоянными… культурные ценности». От его слушателей не могло ускользнуть стремление докладчика деполитизировать движение за африканское единство, столкнуть его с испытанного пути антиимпериалистической борьбы и отложить «до греческих календ» полное освобождение Африки от империализма, неоколониализма и расизма.

Настораживало африканцев к другое. Выступая в то же самое время, но в других местах — во Франции, Канаде, Бельгии и некоторых франкоговорящих африканских странах, — Л. Сенгор с неменьшим красноречием иг сходной аргументацией отстаивает «непреходящие ценности Франкофонии». А «франкофония» в его толковании — это культурно-историческая общность народов, говорящих на французском языке, независимо от расы, национальной принадлежности и географической среды обитания. Как же можно совмещать одну общность — «Франкофонию» — с другой — «африканством» — и обе их. с третьей — «негритюдом»?! Вопрос существенный, тем более, что в Африке, как ни старался Л. Сенгор внушить обратное, его всегда склонны были рассматривать в политическом, а не в «культурном» аспекте.

Именно так оценивались и практические действия Л. Сенгора на африканской политической арене, где Сенегал неизменно выступал инициатором создания различных региональных и прочих союзов, противопоставлявших себя Организации африканского единства (ОАЕ).. Л. Сенгор «с упорством термита, — отмечали его биографы, — продолжал свои усилия по перегруппировке африканских государств». И многие в Африке, читаем мы далее, «обвиняли его в наличии задних мыслей: будто множа число региональных группировок, поэт-президент старался лишить ОАЕ всякого значения».

Этого в конце концов не отрицал и сам Л. Сенгор… «Лично я, — писал он западногерманскому писателю Гюнтеру Грассу, — от имени моей страны поддерживал тезис, по которому африканское единство должно быть позитивным (!) действием: оно должно основываться не на борьбе против империализма, колониализма и неоколониализма, а на существовании общих культурных ценностей, а если конкретнее, то на региональных группировках».

В апреле 1966 года в Дакаре состоялся первый международный фестиваль негритянского искусства, задуманный как «внушительная демонстрация ценностей негритюда». Вдохновленный несомненным успехом яркой и многообразной культурной программы фестиваля, Л. Сенгор претенциозно охарактеризовал его «куда более революционным мероприятием, чем освоение космоса», и патетически провозгласил, что «отныне битву за негритюд можно считать выигранной». Но он поторопился. В этой «битве» — ив недалеком будущем — негритюду предстояли суровые испытания.

Загрузка...