Агенты Разума

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Даже на взгляд из непостоянной пустоты Слепой Вечности, сквозь ее бурю невообразимых сновидений и невиданных оттенков, этот мир отличался от остальных. Он был другим. Неправильным.

Ведь Гриксиз был вовсе и не миром, а скорее эхом, тенью, фантомным обрубком расчлененной реальности. Некогда, очень, очень давно, здесь находилась Алара, мир, изобилующий магией. Но Алара была уничтожена, и ее труп распался на пять разрозненных осколков, каждый из которых лишился жизненно важных аспектов маны, позволявших поддерживать равновесие естественного и сверхъестественного.

Одни из этих осколков, избавившись от своих худших черт, стали красивейшими местами. Конечно, это противоречило самой природе, и постепенно подталкивало новые миры к распаду, но все равно они были прекрасны.

Однако Гриксиз относился к другим.

В Слепой Вечности ветры, терзавшие душу Джейса, не касаясь его кожи, постепенно набирали силу, завывая так, что их вой выходил за пределы самого понятия о звуке. Они устремились внутрь, словно пытаясь заполнить грядущую пустоту, кружились вокруг гибнущих земель, которые догоняли, царапали и рвали друг друга в медленном круговороте разрушения. Здесь, как нигде больше в Мультивселенной, пестрая завеса, отделяющая реальное от возможного, конечное от вечного, вздувалась и корчилась, словно животное в муках или оболочка плода, из которой вот-вот должно было вырваться нечто гадкое. Она закручивалась внутрь, как будто нечто, находящееся по ту сторону, схватило ее исполинской рукой и потянуло на себя. Почти неслышное из-за воя ветра, далекое эхо крика погибающей Алары все еще разносилось среди потоков вероятности, и сама Слепая Вечность, казалось, в страхе съежилась, отпрянув от этой самой уродливой из реальностей.

Джейс ждал посреди бушующего хаоса, сгорбившись под натиском бури, которая могла уничтожить любое более слабое существо. Пять миров вращались за занавесом; цветное сияние то темнело, то светлело, беспокойство у границ то нарастало, то снова затихало, когда осколки Алары вздымались и опадали, повинуясь вечному движению волн реальности. Лишь на исходе третьего полного цикла, когда мироходец убедился в том, что изучил все оттенки и узоры, все приливы и отливы, – когда он был абсолютно уверен, какой именно осколок сейчас окажется перед ним, – он протиснулся сквозь стену мира и очутился среди пустошей Гриксиза.

Здесь, как он сразу понял, все было гораздо хуже, чем снаружи.

***

В пронзительном крике, донесшемся из глубины пещеры, слышалось страдание, выходящее за хрупкие границы здравого рассудка. Высоким и резким эхом он прокатился по просторным сводчатым коридорам, возвращаясь снова и снова, пока не превратился в настоящую симфонию.

На него почти не обратили внимания. Подумаешь, еще один крик.

Пещеру освещали только зловещие мерцающие огни, оставляя большую ее часть погруженной во тьму – за что любой вменяемый гость должен был быть безмерно благодарен. Стены пещеры, насколько хватало взгляда, были сложены из сломанных костей. С потолка по каплям сочилась пахнущая гнилью кровь. Сворачиваясь, она превращалась в теплые подрагивающие сосульки омерзительно-коричневого цвета. Сквозь окна, сделанные из ногтей, – не вырванных из чьих-то пальцев, а естественным образом выращенных в виде широких пластин, – можно было смутно разглядеть более ужасные помещения, где стены состояли из затвердевших до каменного состояния струпьев, которые прикрывали гноящиеся раны в самой земле, а из пола торчали клацающие зубы, угрожавшие перемолоть любого, кто будет недостаточно осторожен.

Трое распятых на земле мужчин лежали в центре пещеры, образуя нечто наподобие звезды. Тела несчастных были покрыты крохотными нагноившимися порезами, а вытаращенные глаза, не мигая, смотрели с потолок. Их лица были искажены непрерывным воплем, но ни одного членораздельного слова не вылетало из их широко раскрытых ртов; их зубы и языки, как и их веки, давно были вырваны и выброшены.

Вокруг и между ними, словно в танце, двигались мужчина и женщина. Из одежды на них имелись лишь простые кожаные набедренные повязки и висящие на поясе мешочки. Оба были жутко обезображены – у мужчины на пояснице рос чудовищный горб, который постоянно вынуждал его клониться вправо; у женщины не было левой руки, а совершенно нормальная кисть с пальцами росла прямо из плеча – и покрыты рядами нечестивых рун, вырезанными на спине и плечах. Они шли, запрокинув головы и закатив глаза, но ни разу не споткнулись и не нарушили ритм своего медленного и размеренного танца. На каждом третьем шаге они выпевали колдовские слова и разбрасывали из мешочков странные порошки, которые обжигали и секли плоть распростертых на земле людей.

Внезапно все трое мужчин перестали кричать и, как один, забились в судорогах, грозя оторвать руки от железных кольев, вбитых в землю. У двоих приступ прошел так же быстро, как и начался, и они вернулись к невнятным воплям, но третий продолжал издавать булькающие и стонущие звуки, которые могли бы быть словами, не лишись он языка.

– Хозяин! – вскрикнула безобразная женщина, глаза которой постепенно возвращались в нормальное состояние. – Хозяин, скорее сюда!

Ее крик повторился снова и снова, подхваченный магией, которая наполняла сеть пещер, и постепенно достиг куда более уютных и пригодных для жизни покоев за пределами этих залов ужаса. Тот, кого она звала, вздохнул, отложил в сторону древний фолиант, заворочался всем своим исполинским телом, расправил и сложил крылья, и лишь затем отправился на зов.

– Я здесь, Каладесса, – его могучий голос прогремел с уступа, расположенного над самым высоким сводом пещеры, в нескольких десятках футов над головой женщины.

Ведьма задрала голову, а затем низко поклонилась.

– Придержи его, – приказала она, повернувшись к своему напарнику. Тот, волоча ноги, подошел к бормочущему человеку и уперся коленями ему в грудь, положив конец тем дерганьям и метаниям, которые позволяли совершать вбитые в тело колья.

Та, что звалась Каладессой, опустилась рядом с распластанным мужчиной и потянулась к его лицу большим и указательным пальцами, снабженными длинными и корявыми ногтями. Она погрузила их в уголок его глаза, а затем отточенным движением подцепила и сняла его роговицу, как будто кожицу с фрукта.

Ведьма отвернулась, не обращая внимания на то, что бормотание несчастного снова превратилось в громкие вопли. Ее помощник встал и отошел в сторону, втайне радуясь, что это было лишь первое прозрение жертвы. Он ненавидел всю эту возню, связанную с заменой распятого сосуда после того, как оба его глаза будут израсходованы.

Каладесса лизнула тоненькую пленку, удаляя с нее слезы и соринки, которые могли попасть в не защищенный веком глаз жертвы. Ее собственное зрение должно было оставаться безупречным, иначе она рисковала навлечь на себя недовольство хозяина. Затем, снова запрокинув голову, она зажмурила правый глаз и аккуратно наложила чужую роговицу поверх левого.

– Что же ты видишь, предсказательница? – прогудел голос сверху.

– В Гриксиз прибыли двое, хозяин, – ответила она в странной, неприятной певучей манере. – Мироброды, манаеды, все еще полные жизни, стоят они среди восставших мертвецов.

– Двое? – по пещере эхом разнесся шелест трущихся друг о друга чешуек. – Двое… Расскажи мне о них.

– Один из них вторгается в умы, крадет мысли, отводит глаза и потрошит сновидения. Он гуляет по мечтам других людей так же легко, как по другим мирам, но ничего не знает о собственных желаниях. Вторая приносит погибель, говорит с трупами и седлает призраков. Она стоит на самом краю смерти и боится упасть вслед за теми, кого уже подтолкнула в пропасть. Цветок правды, гниющий вокруг семени бесконечной лжи.

– Ах, – донеслось сверху. – Эти двое.

Некоторое время великий дракон размышлял, после чего опять заговорил.

– Позови Мальфегора. Прикажи ему присмотреть за тем, что происходит здесь, пока я не вернусь.

Не дожидаясь ответа, Никол Болас распахнул огромные крылья и пропал в темноте под потолком пещеры, оставив за собой лишь топот ног и истошные вопли.

***

От эфемерных ветров Слепой Вечности Джейс шагнул сквозь завесу реальности и очутился среди столь же яростных осязаемых ветров на отвратительной земле Гриксиза. Осязаемых – но совершенно не естественных. Казалось, что они высасывают тепло его тела, принося с собой гадкие миазмы измождения и отчаяния. Всего за несколько мгновений край плаща Джейса стал потрепанным и изношенным, а кожа сапог истерлась и потрескалась, словно состарившись на несколько лет. Все его тело ныло, перед глазами плыли круги; прикрыв лицо рукой от ветра, Джейс увидел, как волоски на его коже истончаются и рассыпаются в прах.

Вместе с ветром, кружась в безумном вальсе губительного мора, с земли поднимался маслянистый туман. Его толстые щупальца протянулись к лицу Джейса, выстилая внутреннюю поверхность легких мага пленкой летучей скверны. Словно мутная взвесь в воде, он то расходился, то сгущался вновь, но даже в моменты прояснений Джейс не мог видеть дальше, чем на тридцать футов, а при самом худшем раскладе сам Болас мог бы спокойно приземлиться рядом с ним на расстоянии вытянутой руки и остаться незамеченным.

Вдобавок ко всему заморосил легкий дождик – но не из капель воды, а из человеческих зубов.

– Лилиана! – Джейс практически ощущал, как его слова уносятся в никуда вместе с губительным ветром. – Лилиана! – он звал снова и снова, то и дело заходясь в надрывном кашле, звал, пока не охрип, но ответа так и не получил.

В отчаянии он применил свою силу. Это было не совсем заклинание, а скорее дикий и спонтанный выброс неоформленной маны. Перед Джейсом развернулась неосязаемая завеса, заслонив его от убийственной бури. Пускай и ненадолго, но она укрепила его тело. Озноб начал пропадать, и, несмотря на то, что бушующий ветер все еще грозился сбить его с ног, он обнаружил, что может спокойно дышать. Даже изнеможение перестало давить на его плечи с прежней силой, хотя и не исчезло окончательно.

Пригибаясь под порывами ужасного ветра и все еще заслоняя лицо рукой, Джейс пустился в путь – и, лишь сделав первый шаг, он понял, что земля, на которой он стоял, была вовсе не землей.

Перед ним раскинулась бескрайняя равнина из плоти, бледной, словно труп недельной давности, и столь же податливой. Она неприятно проминалась и растягивалась под подошвами его сапог. Почти никакая растительность не покрывала эту жуткую почву, по крайней мере, насколько позволяла видеть непрекращающаяся буря: лишь тут и там виднелись пятна слоистого лишайника, напоминающего заразное поражение гниющей кожи. Редкие холмы были огромными волдырями, вздувшимися на теле мира, а небольшие полости, образовавшиеся в тех местах, где что-то прорвало плоть, заполняла гнойная слизь, пронизанная пульсирующими венами.

Джейс почувствовал, как его желудок подкатил к горлу, а волосы на всем теле встали дыбом, как будто хотели вырваться и сбежать отсюда как можно дальше, бросив своего глупого хозяина. В этот миг и встреча с Николом Боласом, и преследование Теззерета, и все остальное вдруг перестало иметь значение. Если бы Лилиана была рядом, если бы Джейс не потерял ее в этой кошмарной буре, он бы сейчас же повернул назад и из последних сил бросился бы прочь из Гриксиза, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.

Но Лилиана где-то заблудилась – а может быть, заблудился он сам; как бы то ни было, Джейс подождал, пока пройдет приступ тошноты, и продолжил путь. Его голова раскалывалась от окружающих звуков и от напряжения, с которым он высматривал следы Лилианы, одновременно пытаясь поддерживать свою непрочную магическую завесу, частично прикрывающую его от бури.

Десять ярдов, двадцать, пятьдесят, и он почувствовал, как спускается в чашеобразную впадину, язву в гниющей плоти. И тут, когда Джейс уже решил, что хуже быть не может, Гриксиз доказал ему, что он ошибается.

Зыбкая поверхность разошлась у него под ногами, и к нему жадно потянулись мертвые руки.

Поначалу их было всего три или четыре, но вскоре показались десятки других. Из могил, которые были вырыты прямо в мясе, а потом заросли сверху, из опухолевых абсцессов, внутри которых тела просто-напросто растворялись, поглощаемые почвой, под бушующий шторм проворно выбирались мертвецы. Большинство из них когда-то были людьми, но попадались и огры, а многие представляли собой изувеченные останки существ, которых Джейс никогда раньше не встречал. От некоторых остались лишь кости; другие могли похвастаться обрывками дряблой липкой кожи, свисающими с гниющих мышц и сухожилий. Все они тянулись к Джейсу, пытались схватить его, упорно ползли к вожделенному источнику жизни, который был столь необходим им, чтобы разжечь едва тлеющие угли их собственного внутреннего пламени.

Некоторые из них рассыпались тут же, не успев толком вылезти на поверхность – их крохи жизни забрал неукротимый и ненасытный ветер, который, как видно, не щадил и мертвецов. Но другие оказались куда крепче. Хотя ветер успел оторвать от них лоскуты кожи, мышцы и даже кости, они, тем не менее, продолжали приближаться к желанной добыче. Подгоняемые инстинктом, превосходящим обычный голод, они были готовы на все, чтобы вдоволь напиться его жизненной силы и еще хоть ненадолго продлить свое мучительное жалкое существование.

Джейс попятился прочь от надвигающегося ужаса, но отступать было некуда: мертвецы тянулись к нему из-под земли со всех сторон, словно гниющие костлявые заросли. Он поднимался по склону спиной вперед, двигаясь уже по направлению ветра, а не против него, и с каждым шагом все больше рискуя потерять равновесие. В отчаянии Джейс швырял в толпу ковыляющих покойников одно заклинание за другим, но все было напрасно. Движимые лишь голодом, они не имели сознания, которое мог бы подчинить себе маг разума. Чуя сладкий запах его жизни, они не сбавляли шага и не отвлекались даже на самые искусные иллюзии. При этом Джейс не мог призвать кого-либо, кто мог бы противостоять буре, не прервав при этом своей концентрации на мистической защите, оберегавшей от безжалостных порывов ветра его самого.

Вместо этого он решил воздействовать не на самих мертвецов, а на ту магию, что позволяла им двигаться. Предельно сосредоточившись, он начал расплетать нити маны, которые привязывали обрывки душ к этим ходячим остовам, позволяя сгибаться окоченевшим суставам и напрягаться безжизненным мускулам. Выбросив вперед руку, как будто швыряя невидимое копье, Джейс развеял ману внутри сразу двух ползущих зомби. Те обмякли и упали, теперь уже по-настоящему замертво.

Но они продолжали наступать, а он продолжал пятиться, и всякий раз, когда он отсекал последние остатки жизни у одного мертвеца, на его место тут же вставали трое других. Силы стремительно покидали Джейса, ведь он был вынужден сражаться не с обычным колдовством некроманта, а с естественным порядком вещей этого невозможного мира. Скоро он уже не сможет даже замедлить приближение орды нежити – но это было неважно, потому что смертоносная буря искромсает его волшебный щит и высосет из него всю жизнь прежде, чем первый покойник вцепится в его тело своей немертвой хваткой.

Джейс задался вопросом, может ли он рассчитывать на настоящую и окончательную смерть, или же ему суждено стать таким же, как они, погрузиться в сон под гниющей кожей мира, чтобы восстать от неутолимой жажды при первом же приближении живого существа?

Ползучие полчища подступили к нему так близко, что при каждом шаге он наступал уже не на мясистую почву, а на скрюченные цепкие пальцы. Он споткнулся, чуть не упал, и почувствовал, как первая из множества рук сомкнулась на его лодыжке.

Но едва пальцы сжались, продавив плоть мага почти до костей, как внезапно мертвецы застыли, образовав на земле неподвижный ковер из жестких окоченевших тел. Только их сгнившие глазные яблоки продолжали вращаться в орбитах, взирая на ярость карающей бури.

И, словно богиня, сошедшая с небес, среди ревущих ветров появилась Лилиана. Раскинув руки и запрокинув голову в неописуемом экстазе, она парила в окружении потрескивающей черной ауры, которая свободно исходила из ее бледной кожи. Письмена на ее спине горели темным огнем, как будто ее кожа разошлась, обнажив бездонную пустоту под ней. Не обращая внимания на бурю, она плавно опускалась, пока ее ноги не коснулись отвратительной земли; при этом порывы ветра нисколько не потревожили ее прическу и одежду.

– Э-э…, – начал Джейс.

– Это невероятно! – хотя Лилиана говорила почти шепотом, ее голос был прекрасно слышен даже сквозь завывания ветра. Она повернулась к магу, и Джейс непременно упал бы, если бы застывший мертвец до сих пор не держал его за ногу. Черный туман струился у нее из глаз, которые сами стали темнее безлунной ночи; изо рта во время разговора; и даже из-под ногтей на руках, вливаясь в чернильную ауру, которая удерживала ее в воздухе.

– О, Джейс, ты и представить себе не можешь! Мощь этого места…, – ее жуткая улыбка стала шире. – Я никогда не чувствовала такого сочетания маны, я даже не знала, что оно существует!

Сам Джейс успел ощутить только крохотную часть той силы, которую черпала Лилиана, и нашел ее ужасающей, поэтому лишь покачал головой.

– Здесь нет света, Лилиана, и в этой магии нет жизни.

– Это я уж как-нибудь переживу, – прямо ответила Лилиана. Каким-то образом ее голос был одновременно и радостным, и холодным.

– Что ж, – протянул Джейс, перед этим попытавшись прочистить горло, – наверное, даже хорошо, что ты не узнала об этом месте раньше. А то ты бы пришла сюда вместо того, чтобы прятаться в Равнике.

Лилиана резко перевела на него взгляд, и тьма в ее глазах рассеялась. Она усмехнулась с непонятной Джейсу горечью, а затем подняла руку. Мертвецы отпрянули, отпустив при этом лодыжку мага.

– Они не более чем безмозглые животные, – объяснила Лилиана слегка раздраженным тоном. – Но некоторым из них знакомо понятие «огромной крылатой бестии», которая внушает ужас даже им. Они проводят нас к нему, или, по крайней мере, к тому месту, где чаще всего ощущали его присутствие.

Не давая магу пуститься в расспросы, Лилиана развернулась и зашагала по продуваемой равнине вслед за компанией ползучих трупов. Джейсу, слегка хромавшему от боли в лодыжке, ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

***

Прошло несколько часов или несколько дней; Джейс не мог определить точно по нависшему над головой тусклому, лишенному солнечного света небу. Мясистая почва под ногами уступила место грубой, каменистой, похожей на струпья поверхности; теперь мироходцы в сопровождении своей немертвой свиты шли по извилистому ущелью. Оно напомнило Джейсу – пускай не цветом и не температурой, но по крайней мере общими очертаниями – о ледяной расщелине, где они с Теззеретом отчаянно спасались бегством от того самого существа, которое он сейчас разыскивал.

С каждой пройденной милей из земли вылезали все новые мертвецы. Глаза Лилианы слегка округлились от удивления, и она отослала прочь часть из тех, кто уже давно следовал за ними, чтобы иметь возможность лучше командовать остальными, но Джейс сомневался, что ее хватит надолго. Ему было почти больно смотреть на черный потрескивающий ореол вокруг ее головы, бездну ее глаз и темные татуировки на ее коже.

– Их слишком много, – шепнула ему Лилиана, когда он уже хотел было поинтересоваться, все ли с ней в порядке. – Я никогда не ощущала стольких сразу.

Наконец, один из мертвецов неопределенно махнул вперед изувеченной рукой, указывая тем самым, что они приближаются к жилищу «того, кто летает». Вздохнув с облегчением, Лилиана окутала себя и Джейса легкой завесой темной силы, которая должна была скрыть от нежити их присутствие, и развеяла чары подчинения, наложенные на зомби. Затем, увлекая за собой Джейса, она почти бегом бросилась вглубь извилистой расщелины и не останавливалась до тех пор, пока они не уперлись в тупик. Здесь они, не сговариваясь, растянулись на гадкой земле, и некоторое время просто лежали, пытаясь отдышаться.

– Кажется, это было самое ужасное из того, что я видел в жизни, – пробормотал Джейс.

Лилиана кивнула.

– Я думала… На минуту мне показалось, что я растворюсь в них. Я как будто пыталась подчинить себе волю самого Гриксиза, понимаешь?

– Однако я должен заметить, что вы оба неплохо справились, – раздался голос Никола Боласа.