Даже самый гибкий ум не без труда сумел бы сопоставить юношу двадцати одного года с лучащимся смехом и глазами ясновидца, немедленно ставшего другом Рембо — обгоняемый гнусными слухами, тот приезжает в Табуре, каждый старается дать ему понять, что он здесь никто; Нуво в порыве безграничного восхищения бросается ему навстречу и уже назавтра они отплывают в Англию, — и пятидесятилетнего нищего — старика, сгорбившегося на паперти церкви Христа-Спасителя в Эксе и получавшего каждое воскресенье пятифранковую монету от направлявшегося к обедне Поля Сезанна. Но это стороны одной жизни, и объединяет их прежде всего безоговорочный нонконформизм.
«Автор "Валентинок" не был упрямым спорщиком, — говорил его друг Эрнест Делаэ, — скорее он был исполнен духа какого-то спокойного противоречия, не чуждого улыбке или даже беззлобной иронии. Происходило это от его извечной потребности мыслить, переворачивая все "с ног на голову", от неизменной склонности отыскивать что-то новое в хорошо известном. Простое было для него противоположностью того, что говорит и делает большинство людей».
Если та бомба, которую он вместе с Кро, Рембо и даже Верленом стремился заложить под господствовавший образ мыслей, и разорвалась однажды у него в руках — первое мистическое озарение застало его за обеденным столом в страстную пятницу 1879 года, когда он поедал антрекот, собственноручно вырезанный им в мясной лавке, — он не перестал после этого творить, как «на благо», так и «во вред», все с тем же неуемным рвением и полным отсутствием какого-либо чувства меры. Он вынужден был подать в отставку с министерского поста после шутовской дуэли в одним из сослуживцев, а во время урока рисования в Жансон-де-Сайи прямо на кафедре упал на колени и затянул религиозный гимн. Пробыв некоторое время в Бисетре, он совершает два пеших паломничества, в Рим и Сантьяго-де-Компостела, после чего в порыве смирения решает уничтожить все свои произведения и последние пятнадцать лет жизни скитается по церквям Прованса, словно призрак Бенуа Лабра, завшивевшего святого, которого он выбрал себе примером для подражания.
Нам служат мыло и салфетка,
И всяк по-своему хорош.
Но гребень — он породы редкой,
Вельможа из любых вельмож.
Он — выше всех, он — белой кости,
Почище всяческих святош,
И вы сомнения ваши бросьте,
Ведь гребень — родом из вельмож.
«Нечист», — злословят стороною...
Не стану затевать дебош,
Но если так, то кто виною?
Ведь он — из истинных вельмож.
Зачем вменять ему чужое?
Он грязен, вы сказали? Ложь!
Нечист, кто поражен паршою,
А он — вельможа из вельмож.
Ты обленился безобразно,
И стал настолько чернокож,
Что грязь твоя теперь заразна
Для всех... и даже для вельмож.
Виной — твои дрянные руки.
А он? Не вымыли, так что ж!..
Он снисходителен к прислуге,
Ведь гребень — родом из вельмож.
Он не пригладит к прядке прядку,
Пока ты сам не доведешь
Его до полного порядку,
Ведь он — вельможа из вельмож.
Он не привык болтать пустое
И не ценить себя ни в грош.
Его девиз: «Не удостою!» —
Ведь он — из истинных вельмож.
Да, знатность — вот его доспехи,
Его презрение — как нож.
А вместо шпаги для потехи
Есть шпилька у таких вельмож.
Под шпилькой той в руке умелой
Он вмиг становится пригож
И расцветает розой белой,
Ведь он — вельможа из вельмож.
И что б кругом ни толковали,
Мол, на кого ж он стал похож,
До нас он снизойдет едва ли,
Поскольку родом из вельмож.
Так что не утруждай перо ты
И колкости свои не множь:
В них остроты нет для остроты,
Достойной истинных вельмож.
А я его поклонник истый,
И, лучшего из всех вельмож,
Люблю мой гребень страстью чистой —
Нас с ним водой не разольешь!
(Пер. Б. Дубина)