ЯКОБ ВАН ГОДДИС(1884-1921)

Это — флюгер, поющий в небе над Берлином, это — зачарованный журавль, радостно скрипящий на ломком льду деревенского колодца, а это — маленький томик стихов, который никак не хочет гореть и отбивается изо всех сил от смерти на костре, уготованной ему и множеству других таких же книг гитлеровской диктатурой в бессильной попытке сдержать неизбежное пришествие революции в мысли. Поэзия Ван Годдиса предстает высшей точкой развития немецкой лирики, а голос его долетает к нам с самой высокой и потому вот-вот готовой надломиться ветви этого пораженного молнией величественного дерева. Промелькнув на мгновение в обществе Арпа, Ван Годдис выделяется из общей толпы кричащим несоответствием принятым в обществе нормам поведения: за обедом он что есть силы колотит ложкой по тарелке (просто для того, чтобы стало шумно) и зачастую на манер Гарпо Маркса готов галантно предложить дамам ногу вместо руки. В конце войны, на этом крутом повороте истории, мучительнее всего пережитом именно в Германии, он навсегда сгинет в одном из приютов для умалишенных. О, эти сладостные песни желтых домов, пристанищ безграничной свободы — военная, да и любая иная дисциплина просто разбиваются об их стены, — они уносят нас прямо в царство черного юмора, наполняющего здесь собою каждый символ, любую тайну, само значение вещей: белесые полчища мух, ковры в цветочек и старых, точно покрытых мхом котов.

МЕЧТАТЕЛЬ[30]

В зеленой тьме не различить ни зги

Что там, кирасами зардел рассвет?

Бесовских ратей грозный силуэт?

Плывут во мраке желтые круги —

Безжизненные конские глазницы.

Он бел и гол, ему защиты нет.

Пожухлою розою земля гноится.

КАВАРДАК

Три карлика вопят не в лад

Стих, наводящий дрожь:

Любому дни укоротят

Блоха и клоп и вошь.

Их назначение — язвить

Беднягу беспрестанно,

А твой удел — ловить, давить

И возносить осанну.

Теперь ты на себе постиг

Теченье временное,

Когда всех миль длиннее миг,

Затмивший остальное.

Ты чувствуешь копну волос,

Затылок твой быльем порос,

А челюсть, не смолкая,

Гремит, и жальче всяких слез

Гремушка шутовская.

Три карлика вопят не в лад

Стих, наводящий дрожь:

Любому дни укоротят

Блоха и клоп и вошь.

Так с песней шли они в рассвет.

Три славных малыша,

Мешая завтрак и обед

И твердь и хлябь круша.

ВИЗИОНЕР

Лампа, не блей.

Из стены показалась рука —

женская, обихоженная.

На каждой фаланге красуется дорогое кольцо.

Целую ее и в ужасе

чувствую теплую кожу.

Накарминенный ноготь впивается мне в лицо.

Я вынул кухонный нож и полоснул по венке.

Огромный кот благодарственно вылизывал кровь на полу.

А все это время, никем не замечен, в простенке

растрепанный человечек карабкался на метлу.

(Стихи в пер. Б. Дубина)

Загрузка...