Антология черного юмора

ВЫХОД В СВЕТ

До моего первого выхода в свет я довольно часто бывала в зоопарке. Пожалуй, даже слишком часто — так что повадки животных я знала куда лучше, чем нравы своих сверстниц. Собственно говоря, я и ходила туда каждый день, чтобы избежать общества людей. Лучше всего я ладила с одной молодой гиеной. Она тоже довольно быстро начала меня узнавать; она вообще была очень разумной. Я учила ее французскому, она объясняла мне премудрости своего языка — словом, мы замечательно проводили время.

Вскоре (в начале мая) моя мать решила дать бал в мою честь. Ночи напролет я не смыкала глаз: терпеть не могу балы, в особенности те, что даются в мою честь.

Первого мая 1934 года, ранним утром я пришла к своей гиене. «Что за невезенье, — сказала я ей, — придется идти на этот дурацкий бал».

— Но почему же невезенье, — был мне ответ. — Я бы с удовольствием пошла... Танцую я, признаться, скверно, но поболтать, посплетничать просто обожаю.

— Еды, наверное, кучу наготовят, — продолжала я, — на заднем дворе целые грузовики стоят с продуктами.

— И вы еще жалуетесь! — презрительно процедила гиена. — Меня только раз в день кормят, да и то дают какие-то помои!

Тут мне в голову пришла довольно смелая идея, и со смешком я предложила ей:

— Так в чем же дело — идите вместо меня!

— Я бы пошла, — печально проговорила гиен, — но мы с вами совсем не похожи...

— Ну и что! — воскликнула я. — Послушайте: бал будет вечером, в потемках все равно ничего как следует не разглядишь. Вы наденете мое платье, и в толчее запросто сойдете за меня. К тому же мы с вами почти одного роста... Умоляю вас, пожалуйста — мне больше не на кого положиться!

Она уже примеривала на себя новую роль, и я знала, что ей ужасно хочется согласиться.

— Идет, — коротко бросила она.

День только начинался, и смотрители еще не успели разойтись по своим местам. В одно мгновение я распахнула дверцу, и скоро мы уже были на улице. Я подозвала такси; дома все еще спали. Когда на цыпочках мы добрались до моей комнаты, я вынула из шкафа платье, которое должна была надеть сегодня вечером. Оно оказалось чересчур длинным; более того — гиена совершенно не умела ходить на каблуках. Чтобы скрыть ее когти и мохнатые лапы, пришлось найти пару длинных перчаток: такие могла надеть и я. Когда первый луч солнца заглянул ко мне в комнату, она уже могла сделать несколько кругов по комнате, почти не оступаясь. Мы так увлеклись этими приготовлениями, что нас едва не застала моя мать, явившаяся пожелать мне доброго утра — лишь в последний момент гиена успела юркнуть под кровать. «У тебя тут чем-то пахнет, — только и сказала мне мать, распахивая окно. — Перед балом, будь любезна, прими ванну с моими ароматическими солями».

— Хорошо, — не желая спорить, ответила я.

Впрочем, она довольно быстро ушла — наверное, запах действительно был для нее слишком сильным.

— Не опаздывай к завтраку, — сухо бросила она, выходя из комнаты.

Самым трудным было как-то скрыть морду гиены. Шли часы, мы перебрали все возможные варианты, но решения так и не нашли. Наконец она сказала:

— Кажется, я придумала. У вас есть бонна?

— Да, — проговорила я, не соображая, о чем идет речь.

— Отлично. Позовите ее. Когда она войдет, мы набросимся и сорвем с нее лицо. Это и будет моей маской на вечер.

— Нет, так не пойдет, — возразила я. — Если мы сорвем ей кожу с лица, она наверняка умрет. Кто-нибудь найдет труп, и мы попадем за решетку.

— Я голодна, и вполне могу ее съесть, — спокойно отвечала гиена.

— Да, но кости?

— И кости тоже. Ну так что?

— Хорошо, но только обещайте мне, что вы убьете ее до того, как вырвете лицо. Прошу вас, не заставляйте ее страдать!

— Как скажете...

Еле сдерживая дрожь, я дернула за шнурок звонка. Поверьте, я ненавижу балы — иначе бы я так не поступила. Когда Мари вошла, я отвернулась к стене, чтобы не видеть того, что должно было произойти. Надо признать, она совсем не мучилась: сдавленный крик — и все кончено. Я не решалась обернуть и смотрела в окно, пока гиена расправлялась с телом.

Через несколько минут раздался ее голос:

— Все, больше не могу. Правда, тут еще остались ноги... Давайте спрячем их, я доем попозже.

— Посмотрите в шкафу — там где-то должна быть сумка, с вышитыми лилиями. Выбросьте все: платки, брошки — и берите ее.

Она сделала все, как я ей сказала. Помедлив, она попросила:

— Ну повернитесь же! Гляньте, какая я красавица!

Я обернулась. Гиена стояла перед зеркалом и любовалась лицом Мари. Действительно, она очень аккуратно все обглодала, и лицо выглядело замечательно — ничего лишнего, как будто оно было ее собственным.

— Что ж, вы поработали на славу, — сказала я.

Наступил вечер. Гиена уже полностью оделась и, еще раз осмотрев себя, воскликнула:

— Как это все замечательно! Я просто чувствую, что буду иметь успех.

Снизу уже слышалась музыка, и я сказала:

— Ступайте. Но только помните: вам ни за что нельзя стоять рядом с моей матерью — она обязательно заметит подмену. Больше меня там никто не знает. Удачи вам!

Я поцеловала ее на прощанье — и впервые чуть не задохнулась от звериной вони.

Довольно быстро стемнело. Я была измотана событиями этого дня, и, чтобы как-то успокоиться, взяла книгу и села у открытого окна; по-моему, это были «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта. Я читала, наверное, целый час — и вдруг в окно, попискивая, влетела летучая мышь. Это был первый признак надвигавшегося несчастья: я панически боюсь летучих мышей. Не помня себя от страха, я спряталась за стул — но не успела опуститься на колени, как шум мышиных крыльев потонул в оглушительном грохоте. Хлопнув дверью, в комнату ворвалась моя мать, бледна я от ярости:

— Ты кого это привела?! Что это такое? Только мы сели за стол, как эта чертовка вскочила на стул и давай орать. «Чего носы воротите — воняет очень, да? Ну так я падалью питаюсь, а не вашими тортами» — и сорвала с себя лицо! Слышишь ты, сорвала его и тут же сожрала! А потом прыгнула в окно — только хвост мелькнул!