Архив Долки

Глава 10

Мика далее ожидало недолгое время бездействия и отдыха, и он был тому рад. Теперь у него имелся замысел, как разобраться с угрозой ДСП, и он полагал, что поспешные или порывистые шаги ничего, кроме вреда, не принесут. Замысел его личный, настоящий исполнитель — лишь он сам, а двое других — Хэкетт и сержант Фоттрелл — ни о чем не подозревающие сообщники. Он подумал, что благоразумнее до поры не встречаться ни с тем, ни с другим, ибо необходима полная секретность: любые вопросы от того и другого — в особенности от пытливого Хэкетта — могли привести лишь к неловким недомолвкам.

Мэри не вернулась и, вероятно, до встречи с отцом Гравеем не появится, а в тот же вечер следовало навестить Де Селби. Таков был следующий шаг в естественной последовательности, и ничего нельзя было сделать, чтобы ускорить ее развитие. Что в подобном неутешительном положении изменится за неделю? В дьявольском замысле, который он для себя обрисовал, ему самому, казалось, уместно лениться. Миково любопытство, как Де Селби собирался распространить свое смертоносное вещество одновременно по всему миру, значительно утихло, ибо если его собственный замысел сработает, интерес к этому вопросу станет чисто академическим.

Вот так его жизнь несколько дней была тиха, почти благочинна. Он немного поразмышлял о своем растущем, пусть и тайном, значении в мире, где обитал, своей неприметной власти над положением дел в столкновении вполне эпическом. И какое же малое оружие укрепляло стальной покой его нервов? Ответ, в котором он был уверен, — вода «Виши».

Его участие в мелкой своей службе было, вероятно, небрежнее обычного; по вечерам он как правило шел купаться неподалеку, в Блэкрок^{81}, затем принимал несколько порций минералки, далее домой и — пораньше — в постель. Он постоянно ощущал — не без гордости, — что в виду у зловещей перспективы и неслыханного катаболизма он избрал подход правильный, необременительный и воздержанный, как у самого Де Селби.

Тем не менее однажды, в обеденное время, он предпринял небольшой второстепенный шаг. То было в рамках замысла, однако он подошел к этому действию, можно сказать, непринужденно. Общее отсутствие домашних обязанностей у Мика, его легкие повседневные расходы всего, что он зарабатывал, и довольно недальновидный подход к существованию — сплошь возможные причины, почему он никогда не имел счета в банке и никакого опыта по части выписки чеков. Теперь же он собрал воедино малые суммы, что откладывал дома, продал несколько книг и карманные часы, которыми никогда не пользовался и в которых не нуждался, и обнаружил у себя на руках 25 фунтов и чуть-чуть сверх того. Он отправился в головную контору Банка Ирландии на Колледж-грин в центре Дублина и, пообщавшись с каким-то важным чиновником, открыл расчетный счет со вкладом в 21 фунт и получил свою первую чековую книжку. Очень глупо, конечно, однако сдержать восторга Мик не мог. Тем не менее личное достоинство подпитать тут не выходило никак, и на то была другая — веская — причина.

Первый день сентября пришелся на субботу^{82}. Накануне вечером на Мика нашла некоторая тревога. Скоро необходимо будет встретиться с Хэкеттом — втолковать ему его роль. Поскольку Мик в любом случае собирается оказаться в Долки субботним вечером, получалось, что ему ничего не помешает заглянуть в «Рапс» в пятницу и улучить возможность поговорить с Хэкеттом, да и в целом разведать окрестности. Не исключено, что, может, и о Де Селби известия будут.

Он поразмыслил об этом, а затем велел себе отставить педантизм и робость по мелочам и около девяти вечера отправился на трамвае в Долки.

Гостиница «Рапс» была тиха и снаружи, несомненно, выглядела пустынной, однако в «гадюшниковой» части бара обнаружились доктор Крюитт и юный Немо Крабб, увлеченные светской беседой, а за стойкой — миссис Лаветри, занятая вязанием. Он поздоровался со всеми, заказал «Виши» и уселся.

— Что ж, господа, — подал он голос, — не показывался ли друг мой Хэкетт?

Доктор Крюитт кивнул.

— Да, — сказал он. — Сей господин был здесь ранее, с этой своей не по годам созревшей дамой. Кажется, он учит ее плавать.

— Мы не решились спросить впрямую, — сказал Крабб, — поскольку у вашего друга неоднозначный нрав, в особенности при принятии напитков. Он мог решить, что мы за ним следим.

Доктор Крюитт явил улыбку, коя, вероятно, более походила на ухмылку.

— Непременно помните, Мик, что, уча даму плавать, необходимо сначала выбрать тихий, незаметный участок побережья, после чего обязательно помочь ей снять с себя всю одежду.

Крабб хохотнул.

— На ней не до черта чего было, чтоб снять, — хмыкнул он.

— А, это не важно, — беспечно откликнулся Мик. — Я просто хотел кое-что ему сообщить — ничего значимого. Есть ли другие новости, хорошие либо скверные?

— Ничего особенного, — ответил доктор.

— Время спячки, — заметил Мик.

— Не было ли разве чего-то про ПС? — вклинился Крабб.

— Ходили какие-то смутные разговоры про то, что ПС чем-то раздосадован и велел сержанту Фоттреллу к нему зайти. Вероятно, байки о несообразном купальном облачении у Белой скалы, солнечных ваннах или еще какой-нибудь вздор того же толка. Какой-нибудь похотливый зануда баламутит.

— Вряд ли из-за этого, доктор, — сказал Мик.

— В смысле половой одержимости это чудовищная страна, — заметил Крабб. — Пять городов я вам назову: Тир, Сидон^{83}, Гоморра, Содом и Дублин.

— Нет. Я слыхал, кляча Тейга Макгеттигэна вела себя неподобающе, по мнению его преподобия, — повсеместно вокруг дома священника.

Доктор Крюитт расхохотался.

— Миссис Лаветри, — крикнул он, — подайте-ка нам еще пару порций и «Виши» для нашего несчастного друга. Ей-ей, славно как. «Роль лошади в истории». «Скачка Пола Ревира», «Атака легкой бригады»^{84}, «Деревянный конь Трои» и «Катарсис Тиговой ездовой».

— Я это животное видел лишь раз, — сказал Крабб, — и удивляюсь, откуда у него взялись силы на подобное деяние.

Все приложились к свежим напиткам.

— Да, — добавил Крабб, — есть еще одна строчка новостей, очень обыденная. Я обзавелся норой, не здесь, а в Данлири. Женщина по имени Малдауни. Довольно опрятное место. Кроме завтраков, еды почти никакой. Миссис Малдауни терпеть не может выпивку, осуждает ее сильно и постоянно — и принимает ее внутрь, сколь Господь пошлет.

— Тихой сапой, разумеется, — согласился Мик, вспомнив про «Тонизирующее вино Хёрли».

Разговор сделался бессвязным, с уклоном к угасанию. Говорить было попросту не о чем.

— Какая жалость, — наконец подал голос Мик, — что большинству из нас не достает денег уехать да жить за рубежом. Наш человек, похоже, в чужедальнем климате процветает. Вероятно, причина и в том, что страна эта слишком сырая.

— Здесь слишком много прохвостов и ханжей, — сказал Крабб.

— Нам нравится считать, — сказал доктор Крюитт, — что ирландцы — главные строители современных Соединенных Штатов. Думаю, за нерушимую систему преступности и греха в Америке на самом деле отвечают ирландцы и итальянцы, и те, и другие — безукоризненные римско-католические расы.

В глубине души доктор Крюитт был истинным мизантропом.

— Я бы скорее предположил континентальную Европу, — пояснил Мик, — и, конечно, Британию. Шоу сгнил бы, останься он здесь. И гляньте на Стэнфорда, Джона Филда, Тома Мура, Хью Лейна и даже Балфа^{85}. Вдумайтесь в чудесную репутацию, заработанную покойным Джеймзом Джойсом, который бóльшую часть жизни провел бедным изгнанником, несчастным беженцем, учителем в школах по всей Европе.

Доктор Крюитт резко поставил стакан.

— В каком смысле «покойный Джеймз Джойс»? Вы серьезно?

— Серьезно?

— Да.

— Конечно, я серьезно.

— Я думал, все знают, что смерть Джойса — все эти сообщения в зарубежных газетах, в сутолоке войны — сплошь побрехушки^{86}.

— Вы хотите сказать, Джойс еще жив?

— Определенно да.

— Тогда почему же он не опротестовал сообщения? Подобные безосновательные заявки — подсудное дело.

— Потому что сам эту байку пустил.

Мик умолк. Доктор говорил серьезно, и, в любом случае, откровенная фривольность — за пределами его цинической натуры.

— Мне в это очень трудно поверить, — проговорил наконец Мик.

— Все, что я читал у Джойса, — сказал Крабб, — представлялось мне очень утонченным и поэтичным. Его «Портрет художника», например. С таким человеком я бы уж точно желал познакомиться. Доктор Крюитт, если он все еще жив, где же он?

Доктор Крюитт произвел смутное движение головою.

— Истории целиком я никогда не слышал, — сказал он. — Был какой-то скандал, кажется. Армейский, амурный или же аморальный — не ведаю. Из Франции его выслали немцы, это уж точно, и, очевидно, на восток ему подаваться было некуда. Мог поначалу отправиться в Испанию или же в Англию — при содействии французского Сопротивления. Так или иначе, он через полгода после своей якобы смерти оказался в Англии, под другим именем.

— Пусть и так, но это же довольно давно было. Откуда вам известно, что он еще жив?

— Я знаю человека, который с ним разговаривал всего несколько месяцев назад. Вести о его подлинной смерти нынче ни исказить было б, ни замолчать.

Мик от сказанного премного взбудоражился, а доктор Крюитт добавил:

— Но какая разница? Это его личное дело, и он в любом случае больше не пишет.

— Да, но где же он?

— Может, в Соединенных Штатах? — спросил Крабб. — Там с ним точно обходились бы хорошо, вероятно, дали бы кафедру в каком-нибудь университете.

— Нет, он не в Штатах, — ответил доктор. — То, что он все еще жив, вряд ли тайна, однако… скажем так… его действительное местонахождение — дело конфиденциальное. Считаю, что известный публичный человек имеет право на частную жизнь, если сам того желает, в особенности если у него есть веская причина эту частную жизнь вести.

Подобная напыщенная манера вещания раздосадовала Мика. Вполне возможно, цель доктора — подразнить. Если Джойс покинул континентальную Европу и не отправился в Америку, он точно в Британии, Ирландии или на острове Мэн. Континенты Азии и Африки для такого человека оказались бы немыслимой средой обитания. А остров Мэн слишком мал, чтобы искать на нем укрытия и анонимности. Казалось вполне ясным, что доктор Крюитт знает место прибежища и, вероятно, тешит чувство собственной важности, упорствуя в своей непреклонности. «Конфиденциальное дело», значит? Мальчишество да и только если говорить о докторе. Все понимали, что его жеманные отговорки никогда не мешали ему лезть в личные дела других людей. Мик счел прямое нападение самым подходящим образом действий.

— Ну-ну, доктор Крюитт, — сказал он как можно суровее, — мне не кажется, что разумно утаивать какие бы то ни было сведения о Джойсе от таких, как я. Вам известно, что я высоко ценю этого человека и поучаствовал бы в его благополучии любыми возможными способами. Более того, знай я, где он живет — или скрывается, если угодно, — я бы совершенно уважил его желание оставаться в неизвестности и скрытности. Я бы последним на белом свете предал эти сведения общественной огласке.

Доктор выдал себя малозаметной гримасой, которую стремительно скрыл, глотнув из стакана.

— Дружище, — сказал он, — вы прекрасно знаете, что тут дело не в моем к вам недоверии. Я всего лишь имел в виду, что любые сведения, которые я получил, мне выдали «под розой»^{87}, строго конфиденциально. Понимаете? Ах, позже поговорим об этом еще.

— Превосходно, — кратко отозвался Мик. — Как пожелаете.

Он не сомневался, чтó имел в виду доктор: он предпочел не говорить ничего в присутствии Немо Крабба, все еще сравнительно чужого ему человека.

— Крабб, — задорно сказал Мик, — удалось ли вам хоть немного примириться с утомительным процессом становления врачом?

Рот у Крабба перекосило.

— Нив малейшей степени, — ответил он. — Насколько я могу судить, мы, студенты наших дней, изнурительно учимся ради документа, удостоверяющего, что мы отстали от жизни. Революционные подвижки в диагностике, лечении и фармакологии происходят ныне каждые несколько месяцев. Какое-нибудь чудо-снадобье в одночасье делает десятки известных препаратов устаревшими. Вспомним пенициллин и вообще антибиотики.

Да, вполне разумный довод, подумал Мик. Уместно ли будет распространяться здесь о велосипедозе сержанта Фоттрелла? Вряд ли.

— Когда Флеминг^{88} случайно получил то, что в 1928 году назвал пенициллином, — вставил доктор Крюитт, — он ничего не изобрел и нового не открыл. В бытность мою отроком в графстве Карлоу я частенько наблюдал, как батраки лечат нарывы у себя на загривках привязыванием гниющего коровьего навоза к пораженному месту, обычно посредством грязного платка. Этот навоз спокойненько изничтожал стафилококков.

У самого Мика тоже, кажется, было некое подобное воспоминание.

— Ну, Флеминг получил Нобелевскую премию, — сказал он. — За что?

— То, что у него вышло, — чистая лабораторная случайность, — отозвался доктор, — но он заслужил большой похвалы за точное наблюдение и научную запись его.

— Но введение пенициллина, — возразил Мик, — стало подлинным переворотом в лечении множества недугов.

— Мне в свое время несколько раз вкатили хорошенько этого дела, — сказал Крабб.

— Вторичное достижение Флеминга, — сказал доктор Крюитт, — состояло в синтетическом воспроизведении грибковых процессов — в разработке искусственных культур. Но сущностная тайна пенициллина была известна народной медицине за много веков до этого — вероятно, даже тысячелетий.

— Да, мне сдается, так и есть.

— Вот поэтому и глупо людям в западной Европе снисходительно относиться к знахарям, их отварам и эликсирам, пястям лягушки, глазам червяги^{89} и так далее. Те дикари ничего не смыслили в химии или патологии, но способны были поддерживать пусть и не осознанные, зато проверенные медицинские традиции. Подобно этому инстинктивно лечатся от своих заболеваний и птицы, и твари неразумные.

— Дайте нам еще по капельке, миссис Лаветри, — воззвал к хозяйке Крабб, — и далее мне нужно идти по своим делам.

Миссис Лаветри выбралась из своей крепости и расставила стаканы, заметив, что очень душно и что, ей думается, в воздухе гроза — судя по обуревавшим ее мозолям.

— Оставляя в стороне бестолковости академического образования в медицине, — охрипло проговорил Крабб, — кто, к черту, желает быть ВОП?[28]

— Так жизнь устроена, — сказал доктор Крюитт. — Даже очень плохой врач способен заработать себе на выживание.

— Заработать на выживание, да, — откликнулся Крабб, — но, небеси, что это за жизнь!

— Лучше, чем работать в соляных копях.

Крабб выпил с легким налетом исступления.

— Если и когда я получу степень, — прохрипел он, — уверен, что выставлю себя дураком эдак необычно, может, как Швейцер или Ливингстон^{90}.

— Что ж, тогда вы станете знамениты, — сардонически ответил доктор Крюитт, — и обожаемы по всему свету.

— Ой, подите к черту.

Псевдопрофессиональные диалоги подобного рода Мика не очень-то интересовали, и остаток разговора он едва слышал. После отбытия Крабба он вновь взялся за доктора Крюитта.

— Я более-менее уверен, что Джойс находится где-то в этих краях, ибо немыслимо, что он остался в Англии, а Дублин — гостеприимный, каким стал, вероятно, преобразившийся город наших дней, — слишком опасен для знаменитости, чье стремленье — не быть узнанным. Так где же он?

Доктор лукаво улыбнулся.

— Я сказал вам, что сведения, которыми я располагаю, конфиденциальны, — заявил он, — это означает, что, сообщи я их вам, вы должны будете принять их конфиденциально и ни при каких обстоятельствах не передавать кому бы то ни было.

Еще более отвратительное жульничество, решил Мик, но ему от этой взаимной игры вреда никакого.

— Принимаю это, но на одном условии. Как набор сведений я сохраню это при себе. Однако счел бы себя в праве использовать их исключительно для установления личной связи с Джойсом, и, предприми я это, меня, возможно, освободят от обязательства хранить его местонахождение в тайне. Я, вероятно, способен буду доказать ему, что его страхи, какие бы ни были, мнимы.

— О, я почти не сомневаюсь, что, если только вы не вгоните Джойса во гроб, он наверняка спросит, откуда вы знаете, где его искать. Я бы однозначно не желал, чтобы упоминалось мое имя.

— Вы с ним знакомы?

— Нет, не знаком.

— Тогда ваш довод не существен, хотя в любом случае мне бы и в голову не пришло о вас заикаться.

Мимолетная легкая хмарь на лице доктора Крюитта словно бы сообщала, что ему неприятно, когда его существованием вот эдак походя пренебрегают.

— Поведайте мне, — сказал он, — зачем вам видаться с Джойсом? Зачем вы хотите с ним познакомиться?

Вот это вопрос — незваный, нахальный, глупый.

Чьи угодно причины желать знакомства с этим человеком должны быть вполне очевидны, — холодно ответствовал Мик. — В моем собственном случае первая — любопытство. Я считаю, что собственный портрет, который он обрисовал в писаниях своих, ложен. Я считаю, что он человек куда лучше — или куда хуже. Кажется, я читал все его труды, хотя, признаюсь, в драматургию его погружался без настойчивости^{91}. Его поэзию я считаю позерской и манерной. Но восторгаюсь всеми прочими его работами — за их мастеровитость и находчивость в обращении с языком, за точность, за тонкость в создании образа Дублина и его публики, за прилежание в записи подлинной устной речи и за непомерный юмор.

Для импровизированной похвалы литературной работе подобное безудержное словоизлияние оказалось вовсе недурно, подумал Мик. Он, в конце концов, разве не начитанный для своего возраста и происхождения человек — и не бесстрашно ли берется за книги, в которых может содержаться угроза нравственности? Да, он таков.

Доктор Крюитт поставил стакан.

— Черт подери, — сказал он, — вы и впрямь этого своего Джойса любите. Никогда не подозревал в вас такого пыла.

Мик вновь пустил в черты свои благодушие.

— Могли бы вспомнить, что «Рапс» — не то чтобы литературный салон. Подобные темы в разговорах здесь уместно не возникают.

— Пожалуй, верно. Верно.

— Я читал кое-какие дурацкие книжки о Джойсе и его работе, в основном — американские. Настоящая книга о Джойсе, возникни она из многих долгих разговоров с ним самим, могла бы прояснить недоразумения и ошибки — и устранить множество глупостей.

— Господи, не говорите только, что вы еще и писатель, и толкователь?

— Нет, не притязаю на такое вовсе, однако я мог бы собрать воедино материал, а один мой друг — сделать из него славную, свежую книгу. Мне доводится знать кое-кого, кто способен хорошо писать. Изящно.

— Что ж… недурная мысль.

— Я вот к чему: подобный поворот событий мог бы случиться без публичного разглашения нынешней обители Джойса.

— Вполне понимаю, однако, вероятно, Джойса убедить в благоразумности подобного издания может быть не так просто — оно подразумевает, что мастер вовсе не мертв.

Мик стремительно прикончил свой напиток.

— Думаю, довольно уже виляний, доктор Крюитт. Где в настоящее время живет Джеймз Джойс?

— В Скерриз.

Лишь тенью правды было бы сказать, что это откровение глубоко потрясло вопрошавшего, хотя непросто объяснить, почему. Джойс должен был где-то быть. Скерриз — маленький, обаятельный водопой в двадцати милях к северу от Дублина, с просторным песчаным променадом, совершенно безопасным для малышей, место для глубоководных пловцов у скалистого мыса, а за поворотом — опрятная маленькая гавань. Вероятно, изумление Мика, что Джойс поселился в подобном месте, произрастало из того, что сам он знал Скерриз — и любил. Еще школьником он провел там десять дней и много раз с тех пор приезжал на денек, навестить те места. Более того, именно там он начал учиться плавать — и там они познакомились с Хэкеттом. Не опасное ли теперь это место, не рискованное ли в смысле публичности? Вероятно.

Поразительно и то, что Джойс устроился так близко от самого Дублина — прямо-таки в графстве Дублин.

И все же что тут странного? Возможно, Скерриз — прозорливый выбор. Это курорт, там своя сезонность — сезон долгий, ибо те места знамениты своими немногими дождями. Местные вполне привыкли к чужакам и посетителям — и даже к пенсионерам, остающимся в городе и вне сезона. Большинство домовладельцев, у кого есть возможность, принимает гостей. Да, пожалуй, здесь обретается и молчание, и изгнание, и хитроумие^{92}.

— Что ж, это очень интересно, доктор, — отрывисто сказал Мик, — и, без сомненья, неожиданно. Есть ли у нас еще какие-то сведения?

— Я не знаю его адреса, если вы об этом.

Это меня не тревожит. Выведаю на месте. Есть ли еще какие-то подробности? К примеру, под своим ли он именем в тех случаях, когда ему приходится хоть как-то назваться?

— Нет. Я совершенно ничего более не знаю, но не удивился бы, если б услышал, что он живет под своим именем.

— Ах, ну-ну. Выпивает ли он и, если да, — где? Или же принимает чашечку кофе по утрам в каком-нибудь миленьком заведеньице?

Доктор Крюитт сумрачно улыбнулся.

— Нет данных. Думаю, я рассказал вам все, что знаю, — немногое, — но, сдается мне, жизнь его, скорее, отшельническая.

Мик поразмыслил над этими малыми подсказками, и они, как ему помстилось, сложились во вполне читаемую схему — если учесть, что речь шла о единственном приморском городке, который он знал хорошо.

— Что ж, спасибо вам большое, доктор, за все тайны, какие вы мне выдали с такой щедростью.

— Все на доверии, имейте в виду, — отозвался доктор, игриво грозя перстом.

Вскоре Мик уже направлялся к трамваю до дома. Он был озабочен. Странно, сколь быстро рот его сделался полон забот несколько устрашающих. Перво-наперво главная угроза — Де Селби — и Миков замысел облапошить его. Далее ошарашивающая история с Блаженным Августином. Следом внезапное осложнение в виде отца Гравея, с которым предстоит разбираться вскоре. А теперь еще и эта фантасмагория с Джойсом — человеком, который вернулся с того света, вооруженный лишь утверждением, что он на тот свет и не захаживал, и все же скрывающийся под неизвестным именем в маленьком городке.

Ясное дело, всего этого достаточно, чтобы ошарашить кого угодно — если не напугать. И все же Мик был почти готов поздравить себя с тем, что он — натура флегматическая, не без хитринки, не без дара плести козни и не без некоторой грубой отваги.

Пока трамвай полз своей дорогой, Мик уверился в одном. Он отправится в Скерриз — на несколько дней, если нужно — и, если Джойс там, отыщет его. Он вытянет из него все тайны, все грезы, бахвальства и сожаления и представит их на тарелочке этой непредсказуемой, властной, толковой, поразительной девушке — Мэри. Но поблагодарит ли она его — или же отчитает за вмешательство в чужие дела? Вряд ли… уж точно не в случае такого человека, как Джойс. Она сама немало прошла вглубь Республики словесности^{93}, о французской литературе знала много больше, чем он. Ее увлекала природа гения, сама она — человек творческий и, следовательно, восприимчивый. Нет. Подлинная история Джойса — безупречный материал для воспитания ее обширного ума. У нее выйдет своя непревзойденная книга.