Архив Долки

Глава 16

Покидая полицейский участок в тот вечер, Мик с удивлением отметил, что времени всего-то чуть за десять. Вопреки здравому рассуждению, он решил навестить гостиницу «Рапс» и лично извиниться перед Де Селби. Готовые небылицы всё лезли и лезли ему в голову. Нынешнюю встречу он назначил, дабы договориться о свиданье Де Селби с прославленным писателем Джеймзом Джойсом. Однако в городе при Мике автомобиль сбил и поранил велосипедиста. Полиция настояла, чтобы Мик отправился в участок и дал письменные показания как свидетель. Полиция явила себя безнадежно медлительной и несведущей. Они сломали ему вечер на основании происшествия, к которому он не имел совершенно никакого отношения, и теперь оставалось лишь извиняться. Он чрезвычайно сожалеет.

Гостиница «Рапс» держала двери открытыми для гостей до одиннадцати вечера, но либо от гибкости совести, либо от ненадежности часов миссис Лаветри время закрытия никогда не было определенным. Сержант Фоттрелл, проклятье многих трактирщиков Долки, не обращал на это заведение никакого внимания — помимо нечастых возлияний в его стенах. Кто бы ни напивался в «Рапсе», сроду никто не добавлял к этому правонарушению другого немыслимого — дебоширства.

Было десять тридцать, когда Мику удалось отыскать Хэкетта, слегка мутноглазого, в баре, с миссис Л., вязавшей за стойкой. Мик почуял, что вечер сложился довольно тихим. Он пожелал всем доброго вечера и подсел к стойке. Миссис Лаветри отправилась по неожиданному заданию — за бутылкой воды «Виши».

— Ну, у тебя великий дар приходить почти вовремя, — несколько шатко произнес Хэкетт. — Напоминает мне, как твоя мать поведала однажды, что ты родился восьмимесячным. Приятель твой отбыл всего пятнадцать минут назад.

Мик, похоже, почувствовал облегчение, хоть и не был в том уверен.

— Спасибо, Хэкетт, — отозвался он. — Я тебе признателен за содействие. Вообще-то вовсе никакого значения не имело бы, встретимся мы или нет.

— Твой-то замысел сработал как надо?

— Кажется, да.

— И где ты разместил собственность первой стороны всего этого дела?

— Ой, да выбрось из головы. Неважно. В очень безопасном месте. Больше можно об этом не тревожиться.

Хэкетт продолжил льнуть к своей выпивке, слегка хмурясь. Был он угрюм, настроение его невнятно. Он позвал Мика присесть с ним на задах Гадюшника, и Мик подчинился.

— Жалко, что ты не застал Де Селби, — сказал Хэкетт, — поскольку он желал с тобой повидаться по своим нуждам. Он мне лишь намекнул, о чем речь. Сказал, что у тебя есть определенные подозрения относительно его намерений, касательно вещества, которое он применял в истории с Блаженным Августином. Он тебя не винит, но хотел бы донести до тебя, что он совершенно передумал. Он признает, что подпал под дурное влияние, будь здоров как поддался на внешнюю силу. Но чудом или же чередой их — ум его прояснился. Он хотел, чтобы ты знал об этом и перестал беспокоиться. «Через несколько дней, — сказал он, — я произведу совершенно недвусмысленное исправление своей ошибки. Я положу конец всем своим экспериментам и вернусь мирным гражданином в Буэнос-Айрес, где ждет меня моя славная терпеливая жена. У меня обильно денег, честно заработанных…»

Мик вытаращился на него.

— Это ошеломительный разговор, — сказал он, — и скорее загадочный, нежели проясняющий. Может ли вообще кто-то верить хоть слову, которое произносит Де Селби, — или хотя бы понимать его?

Хэкетт жестом попросил миссис Лаветри повторить дозу снадобья.

— Впрямую во всей этой истории я касался этого дела, когда был с тобой и Де Селби на встрече с Блаженным Августином. Но в том, что это не галлюцинация, я не был уверен вовсе, как уже тебе говорил. Де Селби последним стал бы отрицать, что он — маститый знахарь. Скорее всего, нас накачали дурманом. У веществ, способных наводить морок, нет пределов возможностей.

— Хэкетт, мы это уже обсуждали. Никакое вещество не могло навести на двух отдельных индивидов одинаковый морок. Все ветви науки — химическая, медицинская, психологическая, невропатическая — в этом сходятся.

Хэкетт насуплено заплатил за бокал, принесенный миссис Лаветри.

— Короче, слушай-ка, — сказал он, — я, ей-богу, желал бы вообще не знать этого паяца Де Селби, что я ему и сказал. Дал ему понять совершенно ясно, что он мне не нравится и рождественский пудинг с ним я жрать не желаю. Но это лишь после того, как он мне рассказал, что у него в доме есть каморка, запечатанная так же, как море изолирует подводный грот в плавательном клубе «Вико». Судя по всему, он практически каждый день в дыхательной маске шастает в эту свою домашнюю вечность и общается с покойниками. Похоже, пока все еще исключительно с небесными покойниками, что странно, если учесть его заявления, будто силы свои он черпает у Дьявола. Что скажешь?

— Не знаю, что и сказать. Я его совсем недавних рассуждений пока не слышал.

Хэкетт кивнул.

— Могу только обобщить, что он сказал. Одно забыл тебе доложить. Он, когда сюда явился, был нализавшись будь здоров, а ты сказал, что мне полагается ублажать его выпивкой. На самом-то деле мне полагалось не дать ему назюзюкаться до беспамятства. Миссис Л. очень расстроилась, а когда он четверть часа назад удалился, то уж была забота Тейга Макгеттигэна. Пришлось вызвать извозчика. Упился человек.

Мик покачал головой. И впрямь неудачный, непредвиденный поворот. Оказалось, трудно оценить его важность: вероятно, никакой, ибо пьяная болтовня человека уровня Де Селби могла быть жуткой и пугающей, но не значащей при этом ничего, что заслуживает серьезного внимания. И все же…

— Несомненно, он нарушил правило, как все мы то и дело, — отметил он, — и поторопился напробоваться этим своим виски. С кем он там, по его словам, общался у себя в небесной лаборатории?

Хэкетт принялся рыться в кармане.

— Я пытался записывать кое-какие имена, — ответил он, — но практически ежедневно он виделся с Августином, словно тот — эдакий капеллан всего хозяйства.

— А еще с кем?

Хэкетт хмурился над смятым клочком бумаги.

— В этих именах не уверен — пытался записывать в основном фонетически. Афинагор, Игнатий Антиохийский, Киприан, Иоанн Дамаскин^{115}…

— Батюшки! И греческих Отцов не исключает?

— Иоанн Златоуст, Феодор Мопсуэстийский, Григорий Назианзин^{116}…

— Хэкетт, признаюсь: мое владение патериком ограничено, однако что, во имя всего святого, Де Селби получил бы от диалога с Отцами, столь различными по происхождению и даже вероучению? Но на сей раз он, похоже, ограничился самыми что ни есть Отцами. Я знаю, что последним из прославленных отцов был Григорий Великий^{117}, умерший около 600 года.

Хэкетт рассмеялся. Алкоголь оставил отпечаток и на его уме и голосе.

— Мы часто читаем, — сказал он, — что такая-то и такая-то Королевская комиссия наделена властью взывать к персонам и пергаменту. Ну вот Де Селби наделен властью взывать к пасторам и папистам. Его призывы не всегда обращены к отдельным личностям, чтобы те поучаствовали в частной беседе. Знаешь, кого он вызвал однажды утром?

— Кого?

— Целое подразделение — если можно это так назвать — из Тридентского собора^{118}, включая, по его словам, неких кардиналов, пытавшихся сорвать несчастный этот сход посредством замысла Папы вынудить собор заклеймить протестантов как еретиков.

Мик от подобного бесчинства оторопел.

— Не будем забывать, что человек, произнося эти несусветные речи, был пьян, Хэкетт, — сказал он.

Хэкетт кивнул.

— Можно сказать, что и я-то не шибко трезв был, пока его слушал. Он временами путался и в словах был не отчетлив. Я чуть ли не поклясться могу, что он говорил, будто предложил Блаженному Августину выпить — поутру, когда холодно было.

Все это угрожало повергнуть тщательно выстроенные планы Мика в хаос — или даже полностью их разрушить. Де Селби перестал быть хладнокровным ученым, с каким можно сойтись на условленном уровне, клинок к клинку. Судя по всему, этим вечером он вел себя как болтливый, опасный пьянчуга.

— Он обо мне спрашивал?

Хэкетт сначала показал на свой пустой стакан, а затем влажно уставился на своего друга.

— Спрашивал ли он о тебе? — повторил он. — Он разве не с тобой повидаться пришел — по твоему же приглашению?

— Я понимаю, но когда я не явился, не предложил ли он других условий? К примеру, не сказал ли, что я могу к нему зайти?

— Нет. Он был очень расплывчат. В том числе и потому он был так расстроен, что сегодняшняя встреча не состоялась: судя по всему, другой возможности увидеться нет.

— Блажил человек.

— Нет, не в этом дело. Он намекнул на грядущие великие перемены, на собственное отбытие, на оставление всего, чем он занимался там у себя в доме. Ну… не знаю, но мне показалось, что он запланировал нечто довольно мощное.

Мик вздохнул. Если принять доклад Хэкетта всерьез, положение сделалось прискорбно текучим и размытым. И все же Мик не забыл, что по-прежнему был на шаг впереди. Если доверять алхимии ячменного зерна, Тейг Макгэттиген в сей миг помогает Де Селби выпутаться из одежды, готовит его, стиснутого в безвоздушной утробе спиртного, рухнуть на кровать. Вероятно, только к полудню назавтра вернется Де Селби в чувства, да и то лишь затем, чтобы обратиться в недвижимую руину. Немалые двое суток пройдут, прежде чем Де Селби станет пригоден для каких-либо поступков и решений. Но сам Мик уже рано поутру будет при деле.

— Что ж, Хэкетт, — сказал он, — я собираюсь заказать последний напиток и отбыть. Завтра утром мне нужно довершить начатое сегодня. После чего я, возможно, свяжусь на выходных с Де Селби.

Он и впрямь заказал стакан виски, стакан «Виши» и смог даже хохотнуть.

— Выше нос, Хэкетт, — просиял он, — не давай столкновениям со странными исключительными людьми вроде Де Селби огорчать тебя или же гасить твою природную кипучесть. Не лучшая ты компания, когда на уме у тебя бремя. Нет нужды ни в каком бремени. Выбрось из головы.

Хэкетт слегка улыбнулся.

— Ты уж прости меня, — отозвался он, — но я всегда несколько удручаюсь, когда оказываюсь рядом с человеком, уже накачанным выпивкой. Все равно что драться одной рукой, а вторая привязана за спиной.

Они чокнулись, и тут Мик выдал нечто, удивившее его почти так же, как и Хэкетта.

— Хэкетт, — произнес он, — я впутался в эту сверхъестественную кутерьму куда больше твоего. Она так или иначе вскоре закончится. Но я кое-что понял — кое-что глубокое и ценное. Во-первых, иной мир и впрямь существует, хотя проблески его для меня были неоднозначны и искажены. Во-вторых, у меня есть бессмертная душа, о которой я нисколько не пекся. В-третьих, жизнь, которой я жил, была суетна и, безусловно, смехотворна.

Хэкетт хихикнул.

— Во ты сказанул-то.

— То же касается и тебя, хотя, да, ты не настолько лишен смысла, как я. В конце концов, ты задался целью выиграть турнир по снукеру.

— Что ж, снукер, значит, греховен?

— Нет, просто бессмыслен. Я собираюсь бросить свою дурацкую никчемную службу как можно скорее и вступить в ряды Церкви.

Возможно, все дело в пылком тоне и серьезности, однако Хэкетт присел.

— Ты… чепуху несешь, Мик, правда? В твоем возрасте?

— Я серьезно. Эта мысль все время крутилась у меня на задворках ума, независимо от того, насколько я был занят всяким прочим — крутилась, как неутомимый, незримый электрический мотор. Благодать Божья никогда не оставляла меня.

— Черт меня дери. Хочешь сказать, что, встреть я тебя через несколько лет, мне придется снимать перед тобой шляпу? Ты прекрасно знаешь, что шляп я почти не ношу.

Мик добродушно улыбнулся. Сколь бы серьезен он ни был, ему не хотелось придавать происходящему ни громоздкости, ни помпы и тем самым не оказываться на границе с нелепым. Несвоевременный смех мог разрушить нечто важное.

— Могу облегчить тебе думы, Хэкетт, — сказал он весело. — Очень мала вероятность, что ты встретишь меня после того, как я окажусь среди Господом помазанных. Более того — будет это невозможно вовсе.

— Почему? Ты собираешься стать заморским миссионером, проповедовать евангелие неграм в Занзибаре или где-то еще такого же рода?

— Нет. Это единственное, что я не буду делать вполсилы. Я уже достаточно взрослый, чтобы понимать, чего хочу. Собираюсь примкнуть к одному из закрытых орденов — и к самому строгому, если меня возьмут.

— И кто же это, когда в доме своем он?

— Реформированный орден цистерцианцев, широко известных как трапписты…

Хэкетт исторг странный клекот, переродившийся в громовой хохот.

— Черт, черт, — гоготал он, — я под это дело куплю себе последнюю выпивку. На сей раз виски. Два, миссис Л., — кликнул он. Миссис Лаветри, взявшись выполнять заказ, вымолвила:

— Время подходит, мистер Хэкетт.

Хэкетт мгновенно затих, задумался и оплатил заказанное без сдачи. Доверительно повернулся к Мику, жестом показывая, что предлагает пить за его здоровье.

— Занятно, как возникает повод для тоста — и возникает неизбежно, даже если отчаялся его найти. Тут хороши глупые слова вроде рока или судьбы.

— Может, Провидение — слово получше.

— Почти десять лет назад я сочинил ловкий стишок. Запер его у себя в голове и решил, что не стану им бахвалиться, пока не подвернется случай, когда он окажется чудодейственно уместным. Улавливаешь?

— Кажется, да.

— Меня не волновало, отращу ли я незаслуженную репутацию импровизатора. Это меня не тревожило нисколько. Я просто хотел снять вопрос, покрыть своим козырем чьего-нибудь туза. Сечешь?

— По мне — тщеславие это.

— Погоди! Вот он, подходящий случай. Ты говоришь, что собираешься к траппистам? Хорошо. Как раз для этого объявления и был давным-давно сочинен мой стишок. Тут же как есть Судьба голяком! Но какая жалость, что нет здесь громадной публики.

— Читай уже свое сочинение, будь добр, — велел Мик.

Хэкетт так и сделал, торжественным голосом, и Мик в конце, безусловно, расхохотался. Несколько вульгарно, однако ж не похабно.

Да, забавно. Но настроение у Мика, пока шел он домой, оставалось задумчивым. В сказанном Хэкетту он был совершенно серьезен. Дни его как мирянина сочтены.