Архив Долки

Глава 19

Мик, проходя через Грин к больнице, взглядом проник сквозь плетенье кустов и железной ограды. Да, Джойс уже был на месте, и Мик замер, чтобы разглядеть его трезво в чахлом вечернем свете прежде, чем Джойс поймет, что за ним наблюдают. Теперь уж не был он незнакомцем, и все же в его одинокой фигуре было нечто слегка удивительное. Он выглядел как зрелый человек, расслабленный, из-под небольшой шляпы виднелась стальная седина — символ медленного отлива жизни, а также опыта, мудрости и — кто знает? — невзгод. Вид у него был опрятный, чистый, при нем — прогулочная трость. Щеголь? Нет. Посадка головы его средь суеты уличного движения и прохожих выдавала неуверенность зрения. Если б чужой человек попробовал определить Джойса социально, он бы, пожалуй, опознал бы в этом человеке тип ученого — математика, быть может, или же усталого пожилого госслужащего, но уж никак не писателя и тем более не писателя великого, который (предположительно) несколько не в себе. Мик не сомневался, кстати, что Джойс и впрямь сочинял буклеты для Общества католической истины, ибо подражание и передразнивание для интеллектуально одаренных — обычные навыки: действительно, точность играемой роли, предписанной какой-нибудь жуткой умственной ипостасью, свойственна большинству людей, не здравых рассудком. Кто ж не взирал и не восхищался с жалостью подлинным поведением, речью и замашками какого-нибудь Наполеона, Шелли или даже Микеланджело?

И все-таки этот самый Джойс мог быть как-то связан с созданием «Улисса» и «Финнегана подымем», и уж точно куда плотнее, чем, возможно, галлюцинаторное приписывание авторства Силвии Бич. Не исключено, что обе книги — монументальные труды нескольких поразительно одаренных умов, но срединный, объединяющий ум, похоже, незаменим. Не облыжные обвинения в авторстве сбили Джойсу ум набекрень, а одинокое усилие угнаться за надуманной репутацией — вот что в конце концов вывело ему рассудок из хрупкого равновесия. И все же кое-что радостное о Джойсе сказать было можно: никакого в нем вреда. Даже и неприятностей от него никаких — и уж точно угрозы ему самому или окружающим. Его желание сделаться католическим священником (и, увы, в одном из наиболее разборчивых орденов) — блажь, конечно, однако великая будет милость со стороны иезуитов, если они его примут. В их нескольких домах по всему Дублину и по всей Ирландии (если пойти дальше) наверняка имеется какой-нибудь закуток, некая маленькая опрятная синекура, где он сможет обрести покой. Вновь пришел на ум их девиз: Ad majorem Dei gloriam[39]. Это их долг — помогать тому, ныне падшему, кого они когда-то взялись просвещать. Джойсово помрачение касательно «Финнегана подымем» было непроглядно — и желательно, подумалось Мику, чтобы движенье его мыслей было полностью направлено прочь от книг и писательства. Он, Мик, обязан попытаться так и сделать, а также подчеркнуть невозможность (это Джойс, кажется, признавал и сам) имени Джеймз Джойс в общении с духовенством. Самое распространенное имя в Дублине и Уиклоу — Бёрн. Пусть будет отставным учителем Джеймзом Бёрном, с опытом жизни на континенте. Ну не блистательная ли мысль навестила Мика прямо там, на Грин? Он уже упомянул это имя в телефонном разговоре с отцом Гравеем.

Мик пересек улицу и коснулся руки Джойса прежде, чем тот обернулся и узнал его.

— А, — сказал он, — добрый вечер. Славный сухой денек выдался.

— Так и есть, — отозвался Мик, — и, надеюсь, будут у нас успешные сумерки, если вы понимаете, к чему это я. У нас до встречи с отцом Гравеем есть немного времени.

Джойс невесело улыбнулся.

— Надеюсь, отец Гравей — не из породы суровых святых отцов, — вымолвил он.

— Нет, — сказал Мик. — Я говорил вам, он англичанин, и единственная опасность лишь в том, что он бывает бестолков.

Он взял Джойса под руку и повел его за угол, на. Лисон-стрит.

— Хочу обрисовать вам, — сказал он, — кое-какие простые положения. Можем потолковать и на Грин, однако, вероятно, вкратце лучше бы у Грогана^{137}.

Они вошли в публичное заведение, и тут Джойсовы осторожные повадки явили его оторопь.

— Слушайте, — сказал он, — больше всего я бы сейчас желал немножко выпить, но отправляться на собеседование, касающееся службы Богу, с алкоголем во вздохе — не опрометчиво ли?

Мик подтолкнул его к сиденью в закутке и нажал на звонок вызова обслуги.

— Во-первых, — отозвался он, — отец Гравей сам, как и большинство иезуитов, нисколько не теряется, когда обнаруживает стакан солодового у себя в руке. Во-вторых, мы примем немного джина, а не виски. Джин не пахнет — ну или так о нем говорят. Зато он помогает языку и воображению. Сам я выпью с вами вместе вопреки своей воле, поскольку намерен бросить полностью — возможно, с сегодняшнего дня.

Он заказал два стакана и тоник.

Джойс молча уступил, но сложилось впечатление, что он отродясь о джине не слыхивал. Возможно, «Женевер»^{138} было б названьем получше.

— Значит, так, — сказал Мик собранно, — ваше имя отныне Джеймз Бёрн. Ваше имя — Джеймз Берн. Поняли? Сможете запомнить?

Джойс кивнул.

— Бёрн — фамилия моих родственников с материнской стороны^{139}. Разумеется, запомню. Джеймз Бёрн. — Он мощно отхлебнул, обманутый тоником, и уверенно кивнул. — Да, меня зовут Джеймз Бёрн.

Хлебнул еще раз, по-прежнему кивая, позвонил и заказал еще по одному. Мик слегка занервничал.

— Не принимайте эту безобидную малость слишком поспешно, — посоветовал он. — Далее: вы — учитель на пенсии, с некоторым опытом жизни во Франции.

— Точно. Я любой перекрестный допрос выдержу, какой хотите, на эту тему.

Казалось, он спокоен, уверен в себе, даже счастлив. Отзывчив он был более обычного, и Мик искренне почувствовал, что Джойс сможет произвести впечатление на совершенно беспристрастного человека вроде отца Гравея. Возникнет ли вопрос о свидетельстве о рождении? Вероятно, однако с этим можно до поры повременить.

Стуча в обширную, невыразительную дверь большого дома № 35 по Нижней Лисон-стрит, выглядели они достаточно почтенно. Дверь открыл нечесаный неприветливый юнец и пригласил их пройти по коридору в приемную, коя была (подумалось Мику) вульгарной, угрюмой и, несомненно, грязноватой. Святость и чистота не всегда дружат, отметил он, но почему юноша, отправившийся на поиски отца Гравея, сам в то утро не умылся и не привел себя в порядок, совершенно не ясно.

— Я усматриваю здесь подлинные приметы аскезы, — сказал Джойс любезно.

— Да, — согласился Мик. — Недалеко отстоящей от пустынь древности. Могу утешить вас: святые отцы питаются очень хорошо, а за ужином принимают красное вино.

Джойс знающе улыбнулся.

— Но, полагаю, это не обязательно. Во дни мои во Франции я столовых вин избегал. Это дурацкое французское заблуждение — что безопасную питьевую воду добыть невозможно.

Дверь беззвучно отворилась, и пред ними предстал отец Гравей. Мик уловил, что отец только что трапезничал и был в хорошем настроении.

— Так-с, — произнес он, протянув им обе руки, — добро пожаловать в наш скромный дом.

Состоялось формальное рукопожатие, и священник уселся.

— Отец Гравей, — сказал Мик, — вот он, мой друг Джеймз Берн. Он много лет преподавал за рубежом, однако ныне вернулся в лоно, так сказать.

— А, мистер Бёрн, очень приятно.

— Я здесь, отче, — добавил Мик, — лишь чтобы представить вас друг другу и далее отбыть. Джеймз желает немного потолковать с вами.

— Разумеется. Мы здесь слуги и нисколько не стыдимся этого звания. Мы даем советы, лишь когда о них просят… — Он умолк и хмыкнул. — А иногда и без спроса.

— Вы очень любезны, отче, — сказал Джойс. — Мне, благодаря вам, уютно. Вы меня успокаиваете.

Возникла пауза, словно все ждали, когда кто-нибудь из них скажет хоть что-то, намекающее на цель этого визита. Наконец отец Гравей ловко открыл дверь.

— Если тревожат вас дела духовные, мистер Бёрн, — сказал он, — я, разумеется, пообщаюсь с вами один на один.

— Я в любом случае ухожу, — поспешно произнес Мик.

— Вы имеете в виду исповедь? — нервно спросил Джойс. — Боже, нет, дело не в ней. Слава богу, в этом я вовсе не нуждаюсь. Но да, верно, дело мое, скажем так, духовное.

Отец Гравей кивнул ободряюще.

— Видите ли, отче, — встрял Мик, — мистер Бёрн желает примкнуть к вашему дому. Он стучится в вашу дверь.

Джойс пылко закивал.

— Что ж… ясно, — сказал отец Гравей, со всей очевидностью растерянный.

— Он не так стар, как может показаться, — услужливо добавил Мик.

Отец Гравей пристально рассматривал свои изящные руки.

— Что ж, положение в общих чертах таково, — начал он. — Оставляя в стороне сам по себе священнический труд, община отвечает за всю свою интеллектуальную работу, в том числе литературные дела, преподавание и внутренние административные задачи Общества, и местные, и международные. Мы самодостаточны, почти — дерзнул бы я сказать — почти по правилам первобытной Церкви. Чтобы удовлетворять простые временные нужды, мы привлекаем мальчиков из заведений, мальчиков обыкновенно слегка ущербных умственно, однако подобные условия обычно помогают им и идут на пользу. И, господа, постель я себе стелю сам.

Джойс слегка взмахнул руками, невпопад.

— Отче, — произнес он еле слышно, — дело не в том, что я нищ или что-нибудь в этом духе. У меня довольно приличная работа в сфере питания. Просто в духовном отношении я… без руля и без ветрил. Желаю служить Всевышнему по собственному изволению и впрямую. Хочу примкнуть к одному из домов Общества и… знаете ли, работать там.

— Понятно, — сказал отец Гравей снисходительно. — Но по нашим правилам принять такого человека, как вы, мистер Бёрн, не очень-то просто. Мне нужно переговорить с отцом Болдуином из замка Ратфарнэм, это другой наш дом, и, вероятно, с Миллтаун-парком^{140}. Мы довольно простецкие люди, мистер Бёрн. Откровенно говоря, мы не по садоводческой части.

Джойс и Мик переглянулись.

— Слава богу, мы всегда рядом с какой-нибудь общиной добрых монахинь, которые с радостью снабжают нас прекрасными цветами для алтарей.

— Вообще-то, отче, — влез Мик, — не этого рода дела у мистера Бёрна на уме.

— Что ж, возьмем замок Ратфарнэм, — продолжил добрый священник. — Там всегда найдется что полоть, и заниматься этим надо, но я знаю, что ректор приучает отцов в этом участвовать, ибо свежий воздух полезен духовенству в той же мере, в какой и их пастве. Но настоящее садоводство — совсем другой коленкор. Вы опытный садовник, мистер Бёрн?

Мик заметил, что оттенок лица у Джойса сделался слегка бледнее обычного.

— Конечно же нет, громко сказал он.

— Я знаю, у них там имеется садовник на полной ставке, хотя он теперь уж староват. Есть ли у вас еще какие-нибудь рабочие навыки или умения, мистер Бёрн? Шеллачная полировка, плотницкое дело, переплетное?..

— Нет, — отрывисто произнес Джойс.

— По латуни что-нибудь?

— Нет.

Отец Гравей терпимо улыбнулся.

— Так-так, мистер Бёрн, — сказал он, — говоря словами солдата, мы еще не разбиты. Буду с вами предельно откровенен и скажу, что есть кое-что, донимающее Общество во всех домах в этой стране…

— Не соперничество ли с Христианскими братьями?^{141} — спросил Мик, широко улыбнувшись.

— Ах нет. Кое-что куда сокровеннее. Я об исподнем Отцов.

— Небеси святые, — проговорил Джойс.

— Нет нужды теоретизировать о том, — продолжил отец Гравей в своей добродушной манере, — как Всемогущий распределил некоторые навыки между полами. Попросту говоря: вязанье, шитье и иное подобное рукоделье — исключительно достижения женщин. Исподнее отцов вечно в состоянии, близком к распаду, однако правила наши запрещают наем женщин, даже на самые грубые работы. Моя собственная нательная рубашка вас бы сейчас повеселила. Вся в дырах.

Джойс, похоже, совершенно растерялся — и смутился.

— Но, отче, разумеется же, монахини могли бы вам помочь — даже, в смысле, в благотворительном порядке.

— Нет-нет, мистер Бёрн, правила наши не позволяют никаких связей в такой вот хозяйственной сфере. Красивые цветы для алтаря — это пожалуйста.

— Но, отче, — вмешался Мик, — не могли бы выпускники иезуитских колледжей помогать в этом деле? Забирать вещи к себе, в смысле. В конце концов у всех у них есть жены и дочери.

— А также матери и сестры, — добавил Джойс.

Отец Гравей задумчиво улыбнулся.

— Общество Иисуса, господа, — это еще и самоуважение.

Все торжественно примолкли.

— Но, небеси, отче, должен же быть способ с этим…

— Если б мы знали, — отметил отец Гравей, — почему пот настолько едок, мы бы, вероятно, чего-то добились. Верьте слову: моя нательная рубашка — гнилье.

Лицо Мика затуманилось отчаянием.

— Так что же вы все-таки предпринимаете?

— Ну, почти все отцы знают, как штопать носки. Отец д’Арбуа, местный француз, совершает героические подступы к исподнему — и один из наших слуг-мальчиков подает немалые надежды. Но, слава богу, есть во всем этом просвет. Отец Ректор очень щедр на обновы. В отношении здоровья отцов он очень внимателен. Сдается мне, он на короткой ноге с приказчиком из «Тодда Бёрнза»^{142}.

Джойс, доселе совершенно ошарашенный, теперь облегченно улыбнулся.

— Отец Гравей, — сказал он, — эта хозяйственная незадача, может, и кажется чудовищной, однако меня нисколько не смущает.

— Правда, мистер Бёрн?

Священник уставился на него задумчиво, затем перевел взгляд на Мика.

— Знаете, мистер Бёрн, — сказал он, — ни в коей мере не желаю быть самонадеянным, но, думаю, вы мне подбросили одну мысль. Эта ничтожная неувязка в равной мере имеется и в других наших домах. Не в колледжах по стране, разумеется, — не в Клон-гоузе, Мангрете, Галуэе. Кастелянши и обслуга там есть, но вспомним о доме Манреса в Доллимаунте, о Лойоле в Доннибруке^{143}, о замке Ратфарнэм, о Миллтаун-парке. Улавливаете, мистер Бёрн? Исподнее отцов во всех этих учреждениях просто в лоскуты.

Мик озабоченно завозился.

— Мистер Бёрн, отче, — сказал он, — не связан ни с какими кланами прачек или с чем-то еще в этом роде.

Отец Гравей терпеливо улыбнулся.

— Боже упаси, — сказал он мило. — У меня всего лишь возник зародыш мысли, которую я выложу прямиком и в лоб отцу Ректору.

— И что же это за мысль? — спросил Мик.

— Вполне простая. Вот: мистер Бёрн, номинально принятый в нашу обслугу, должен стать во главе починки и восстановления исподнего отцов во всех дублинских жилых заведениях.

— Боже праведный! — задохнулся Мик.

— Чтобы делал сам, что ему под силу, кропотливо обучаясь этому непростому ремеслу, и передавал наше белье девушкам неблагополучного класса, каких привечают у себя добрые монахини Доннибрука и Мерриона, как уж Господь и здравый смысл им управят. Господа… — Отец Гравей безмятежно улыбнулся гостям. — Господа, что скажете?

Мик уставился перед собой, оглоушенный, а Джойс, казалось, неестественно замер в кресле, словно мертвый. Затем послышался его голос, ошалевший, глухой:

— Что это вообще? Я… штопать… иезуитские… подштанники?

Отец Гравей вопросительно переводил взгляд с одного на другого, сам несколько растерянный. Он только что вполне удачно, как ему думалось, разрешил вопрос, который казался им довольно-таки неразрешимым. В сложившихся условиях паралича Мик яростно размышлял. Внезапно он встал.

— Отец Гравей, — сказал он серьезно, — мне сейчас надо уйти, не трудитесь провожать. Мистер Бёрн в мое отсутствие подробно объяснит, какого рода работой он желал бы заняться. Вкратце так: он желает начать изучение вопроса, как ему оказаться рукоположенным в священники… в иезуитские священники, само собой.

Отец Гравей, в свою очередь, едва устоял на ногах.

— Что вы сказали? Что? Матерь божья да глянет на нас милосердно!

Джойс продолжал сидеть, недвижим.

— Что во имя небес вы имеете в виду? — потребовал ответа отец Гравей.

Мик помусолил шляпу и пристроил ее себе на голову.

— Именно то, что сказал, отче. До свиданья, всех благ и вам, и мистеру Бёрну. До свиданья, Джеймз. Увидимся погодя.

С невыразимым облегчением оказался Мик на улице, хоть и в смешанных чувствах — и с затхлым ощущением вины. Он что же, цинично выставил Джойса дураком? Не по своей воле уж точно, но, возможно, было б разумнее оставить рассказ доктора Крюитта о том, что Джойс жив и в Ирландии, без внимания. Умственные неурядицы последнего, вероятно, теперь умножатся, а не рассеются. Кто же знает? В любом случае отныне он в руках, приученных помогать и дарить утешение во множестве его видов: он более не жалостно беспомощен, не подвешен в воздухе. И отныне ярлык «Задача» в голове у Мика можно сменить на «Решено» или даже «Сбыто с рук».

Что оставалось? Визит в гостиницу «Рапс» в Долки, немедля, дабы разобраться с Мэри и наконец захлопнуть эту дверь, из-под которой сквозит.

Шаги его, покуда направлялся он к трамваю, были медленны, а лицо — озабоченно.