Архив Долки

Глава 3

Парочка шагала по Вико-роуд к Долки, и Хэкетт слегка хмурился и помалкивал. Мик ощущал в себе озабоченность, в мыслях — беспорядок. Из солнечного вечера словно бы отчасти утек свет.

— Нечасто случаются у нас подобные развлечения, Хэкетт, — отметил он.

— Уж точно не каждый день нас угощают чудотворным виски, — отозвался Хэкетт сумрачно, — и при этом сообщают о нашем смертном приговоре. Не надо ль предупредить людей? Наших личных скво, к примеру?

— Это, что называется, сеять панику и недовольство, — напыщенно предостерег Мик. — Что тут хорошего выйдет?

— Люди могли бы сходить на исповедь, верно?

— Да и ты бы мог. Но люди над нами лишь посмеются. Что ж до тебя — скажут, ты был пьян.

— Это недельной выдержки пойло — восхитительная штука, — пробормотал Хэкетт, помолчав. — Чувствую себя хорошо, но все еще не уверен, не было ли там какого препарата. Гипнотическое что-нибудь, медленного действия, или чего похуже, что сразу добирается в мозг. Еще, глядишь, не успеем добраться до «Рапса» да как взбесимся. Нас, может, сержант Фоттрелл арестует.

— Черта с два.

— Я бы уж точно не стал присягать в суде за сегодняшнее.

— У нас завтра на раннее утро встреча назначена, — напомнил ему Мик. — Предлагаю о сегодняшних делах никому ничего не говорить.

— Ты собираешься завтра явиться?

— Еще как. Но в такой час из Бутерстауна^{7} придется ехать на велосипеде.

И они пошли дальше, молча, задумчиво.

Непросто описать гостиницу «Рапс», ее хозяйку миссис Лаветри или же тамошнюю своеобразную атмосферу. Когда-то, хоть и совсем не в нынешние времена, это было обычное публичное заведение под вывеской «Константин Керр, лицензированный виноторговец»; говаривали, что миссис Лаветри, вдова, переделала бар, упразднила оскорбительное название паба и переименовала владения в гостиницу «Рапс».

Откуда такое странное название?

Миссис Лаветри была женщиной чрезвычайно благочестивой и однажды имела разговор с соседом о красном фонаре, висевшем в церкви перед алтарем. Когда ей сообщили, что огонь в светильнике питается рапсовым маслом, миссис Лаветри набожно решила, что это священное масло, какое применял в чудодейственных целях святой Рапс, вмч[9], и решила, что дом ее должен встать под это знамя.

Вот устройство бара тех дней, когда Хэкетт и Шонесси были его клиентами:

Область, именуемая «Гадюшником», — просторная, с мягкими кожаными сиденьями вдоль стены и в зале, уставленная столиками. Как гостиницу заведение никто всерьез не воспринимал, хотя миссис Лаветри чинно утверждала, что наверху имеется «много добротных кроватей». Смелый чужестранец, если требовал еды, получал здесь поджарку из бекона с яйцом в беспорядочной кухне на задах. К тем порам миссис Лаветри уже давно копила на паломничество в Лурд^{8}. Была ль она глуха? Никто не знал наверняка. Сомнения возникли несколько лет назад, когда Хэкетт в открытую назвал ее «Миссис Лаваторий», на что она не обратила никакого внимания. Вероятно, тугая на ухо, она, быть может, к тому же подумала, что Хэкетта не выучили разговаривать как следует.

Когда Хэкетт и Шонесси вошли после визита к Де Селби, «Гадюшник», сиречь обитель завсегдатаев, занимали доктор Крюитт, очень старый, морщинистый и умудренный врачеватель, видавший многие виды в МССВ[10], но считавший ниже своего достоинства щеголять военным званием. Рядом с ним сидел незнакомый молодой человек, а миссис Лаветри размещалась за баром — вязала.

— Привет всем, и, слава богу, мы вернулись к цивилизации, — объявил о себе Хэкетт. — Миссис Л, дайте мне два тигля вашего патентованного ирландского солода, будьте любезны.

Та дежурно улыбнулась во все свое широкое невзрачное лицо и двинулась исполнять заказ. Хэкетт ей не очень-то нравился.

— Где вы были? — спросил доктор Крюитт.

— Гуляли, — сказал Мик.

— Вы, господа, дышали дурманящим воздухом, — заметил доктор. — Цвет лица ваш делает вам большую честь.

— Славный денек был, доктор, — учтиво добавил Мик.

— Мы вдыхали кислород, богословие и астральную физику, — сказал Хэкетт, принимая у миссис Лаветри два стакана.

— Ах физику? Понятно, — вежливо отозвался молодой незнакомец. Был он тощ, черноволос, безус, в толстых очках и тянул лет на девятнадцать.

— Не следует пренебрегать греческим словом «кинесис», — сказал Хэкетт учено, однако с налетом издевки.

— Хэкетт, — предостерегающе встрял Мик, — думаю, лучше бы нам держать свои дела при себе.

— Так вышло, что я изучаю в Тринити^{9} медицину, — добавил незнакомец. — Ищу тут себе нору.

— Зачем же выезжать в такую глушь, — спросил Хэкетт, — и каждый день таскаться в город и обратно?

— Это наш новый друг, — объяснил доктор Крюитт. — Позвольте представить мистера Немо Крабба.

Все обменялись кивками, Хэкетт приветственно поднял стакан.

— Предлагаете снять комнату в Тринити? — откликнулся Крабб. — Вот уж спасибо. Это мерзкое, полуразвалившееся жилье, а проживающему студенту положено опорожнять свой урыльник самостоятельно.

— В мое время в Египте у нас и того не было. Зато беспредельные пески и дикий кустарник.

— Кроме того, — добавил Крабб, — мне нравится море.

— Что ж, ясно, — буркнул Хэкетт, — чего б тогда не остаться прямо здесь. Это ж гостиница.

Миссис Лаветри недовольно подняла голову.

— Я уже сказала этому господину, мистер Хэкетт, — проговорила она резко, — что у нас битком.

— Да, но чего?

Вмешался миротворец доктор Крюитт:

— Миссис Лаветри, думаю заказать по глашину[11] всей компании, будьте так любезны.

Она кивнула, несколько умилостивившись, и поднялась со своего места.

— Клятая физика с химией — для меня чистое бедствие, — доверительно сообщил Крабб. — Это все отец мой, он настоял на всей этой медицинской чепухе. Она мне нисколько не интересна, и доктор Крюитт с моим отношением согласен.

— Несомненно, — кивнул медик.

— Он считает, что нынешние врачи всего лишь на побегушках у фирм, что изготовляют препараты.

— Господи, препараты, — пробормотал Хэкетт.

— И многие из них — очень опасные и непроверенные, — добавил доктор Крюитт.

— Никто не отменит великой победы доктора Глаубера, — отметил Хэкетт, вцепляясь в свежий стакан выпивки. — Я часто задумывался: поскольку glauben означает «мыслить», Glauber, стало быть, мыслитель? Вспомним задумчивое настроение присевшего^{10}.

— Нет, не означает, — отрывисто бросил Мик, ибо кратко изучал немецкий[12].

— Вообще-то, настоящий интерес у меня — к поэзии, — сказал Крабб. — Полагаю, у меня есть нечто общее с Шелли и Байроном. Море, в смысле, и поэзия. Море само по себе поэма.

— Метр у него тоже имеется, — произнес Хэкетт насмешливо. — Что может быть лучше крепкого ветра и двенадцатиметровой яхты в заливе.

Тут донесся тихий голос отворотившей лицо миссис Лаветри:

— Я очень люблю поэзию. Эта вот вещица, «Гончая небес»^{11}, великолепна. В девичестве я отрывки из нее помнила наизусть.

— Кое-кто полагает ее брехней собачьей.

— Думаю, — подал голос Крабб, вы, друзья мои, считаете мое имя странным. Немо.

— Оно и впрямь странное, — согласился Мик тоном, какой мыслился добродушным. — И, если позволите, я бы сказал, что ваш отец был человеком странным.

— То была моя мать, насколько мне известно.

— Вы его всегда вольны сменить, Крабб, — предложил доктор Крюитт. — По закону человек может именовать себя и представляться любым именем, каким пожелает.

— Это напомнило мне об одном бедолаге по фамилии Писс, — сообщил Хэкетт. — Ему она не нравилась, и он официально сменил ее на Тошнитт.

— Убедительно прошу вас не паясничать, — отозвался без улыбки Крабб. — Странное дело, но мне имя Немо нравится. Вообразите его задом наперед[13].

— Да, и впрямь, — снизошел Хэкетт.

— Поэтично, а?

Возникло краткое молчание, которое прервал доктор Крюитт.

— Что наводит на мысль, — сказал он задумчиво, — не ужасно ли быть евреем с фамилией Сехут?

— Давайте-ка еще по одной, сиссим Л., — паясничая, сказал Мик, — прежде чем я отправлюсь к себе в прекрасный Бутерстаун.

Она улыбнулась. Его она по-своему обожала. Но услышала ли она эту его импровизированную игру слов? Хэкетт царапал записку.

— Миссис Л., — сказал он громко, — не похлопочете ли, чтоб Тейг Макгеттигэн получил это нынче вечером? Это срочно, ко встрече с одним человеком завтра поутру.

— Похлопочу, мистер Хэкетт.

Вскоре они ушли и отправились на трамвае домой^{12}. Хэкетт сошел неподалеку, в Монкстауне^{13}, где обитал.

Мик чувствовал себя неплохо и размышлял о завтрашнем. В конце концов, Де Селби всего лишь разговаривал, не более. Разговор вышел по большей части поразительный, однако Де Селби пообещал кое-что настоящее, в час ненамного позже рассвета. Допустим, явится он со всем снаряжением, рискованно ли дальнейшее? И придет ли ненадежный Хэкетт?

Он вздохнул. Время, даже если такового не существовало, покажет.