Архив Долки

Глава 20

Мысли у Мика в голове, казалось, двигались рывками, подобно здоровенному трамваю, который вез его в Долки, но мыслям тем недоставало привычности и предопределенности Старого доброго трамвая.

Его видение происходящего в том, что должно быть продуманной, завершающей вылазкой в его жизни, было несколько раздерганным. Два предыдущих эпизода оказались суровыми, но не вовсе неудовлетворительными: он смягчил угрозу Де Селби, возможно — навсегда, и привел Джеймза Джойса, духовно, в место, где более чем ожидаема некая тень утешения, коего он искал. Даже если выяснится, что он и впрямь не в своем уме, святые отцы за ним присмотрят.

Отчего же тогда быть ему сейчас смутно озабоченным об оставшихся на вечер делах? Они касались в кои-то веки в основном его лично и его будущего. Он попросту скажет Мэри твердо, даже простецки, что на нее у него больше нет времени и что все кончено. Память или, вернее, воспоминания о давно миновавшей нежности — всего лишь сентиментальность, глупая школярская безалаберность: все равно что ходить с нечистым носом. Он теперь взрослый мужчина и вести себя должен соответственно. Впрочем, с чего он решил, что у цистерцианцев была в Дублине обитель? Дурацкий недосмотр, ибо Мик оказывался из-за него в положении человека, готового сим же вечером уйти, однако неведомо куда. А что же мать? Если он оставит работу и подастся в монастырь, как она выживет? Решено: жить будет со своей младшей сестрой, у коей, пусть и не богатой, имелась дочь, а еще она заведовала пансионом.

Превыше всего требовалось спокойствие.

Знание людей и вращение в какой попало компании усложняли и без того вовсе не простую задачу бытия. Может, и есть некоторая правда в презрительной насмешке, что, дескать, монахи и монахини — попросту трусы, сбежавшие от испытаний жизнью, готовы до самой смерти спать, есть, молиться и возиться со всякой ребячески бессмысленной «работой». Ужель монастырь — лишь уловка ради уединения и обособленности, подобно лихорадочному карантинному госпиталю? Нет, это дом самого Господа. Подобные мысли по происхождению своему нечистоплотны. Какой постижимый прок мог он, Мик, извлекать, к примеру, из общения с Хэкеттом? Или, уж раз на то пошло, с Мэри? Первый развивал в нем алкоголизм, вторая — вожделенье. А десяток людей, с какими он якшался по службе? Жалкие, суетные ничтожества, безликие созданья и — что еще хуже — зануды. Может, и окружающие считали занудой его самого? Какая разница? С чего ему тревожиться о том, что там себе думают окружающие? Он будущий траппист, ему предстоит поворотиться спиной к любым удовольствиям, но не так-то просто это дастся, поскольку о том, что можно было б назвать удовольствием, он практически не знал ничего.

Когда транспорт его наконец, грохоча, замер, он смутно различил пониже Долки-стрит — кое-где в лавках уже зажглись ранние огоньки. Бредя вниз по лестнице, он осознал, что впал в скверное настроение. Отчего? О, ничего особенного — ничего, что добрая приличная выпивка (не джин) не смогла бы исправить, прежде чем он займется в «Рапсе» Мэри. У ближайшей лицензированной стойки он разглядывал янтарный талисман стакана с виски и вновь утвердился в решении о том, что держаться ему следует на высоте. Будь проклят «Финнегана подымем», впрочем, и весь прочий бессвязный хлам! Каково учение Церкви по вопросу литературной развращенности? Этого он не знал, однако, вероятно, мог бы выяснить — в каком-нибудь буклете Общества католической истины, два пенса за штуку.

Постепенно снизошла на него уравновешенность настроенья. Его миссия проста и почетна, первостепенная цель — спасение собственной души. Что тут плохого? Ничего. Но необходимые объявления можно было б сделать обходительно, нисколько не теряя в силе их. Сварливые либо грубые манеры никого не впечатляют — если не считать, быть может, тварей неразумных. А что, если Мэри закатит сцену? Такое и помыслить нельзя. Ее равновесие, интеллектуальная зрелость и образованность, допустим, и напускные, однако не отринешь же пожизненную влюбленность, как старый пиджак. Никакой сцены не будет, и, словно чтобы отметить это предречение, он заказал последний стакан того, что он мог бы отдаленно поименовать своим удовольствием, кое вскоре предстоит оставить навсегда. Цистерцианцы? Все просто: взгляд в телефонный справочник завтра поутру покажет, где ближайшее обиталище этих святых людей. Он пробормотал про себя мудрую ирландскую поговорку: Божья помощь ближе двери.

Отворив дверь в гостиницу «Рапс», он почуял, что ввалился в особое молчание, а также и то, что тут сейчас обсуждают его самого. Мэри и Хэкетт сидели вдвоем отдельно от всех, в дальнем углу. По вальяжности Хэкетта и его остекленевшим глазам было ясно, что он уже давно накачивает себя выпивкой. Мэри пьяной не была — Мик ни разу не видел, чтобы она по этому пути прошла хоть сколько-нибудь вглубь, — но лицо у нее смотрелось бледным и взволнованным. Миссис Лаветри размещалась за стойкой, молчаливая и до странного присмиревшая. Мик кивнул всем любезно и невозмутимо, уселся за стойку и пробормотал, что хотел бы виски.

— Входит принц датский! — проговорил Хэкетт, в громком голосе — муть.

Мик не обратил внимания. Получив свой напиток, он повернулся к Мэри.

— Как сложился у тебя день, Мэри? — спросил он. — Хорошо ль, скучно или попросту непримечательно?

— О, да как-то так себе, — ответила она довольно безжизненно.

— Вечера удлиняются, — сказала миссис Лаветри.

— Чем занимался, бес? — просипел Хэкетт.

— Мне есть что тебе сказать, Мэри…

— Да неужели, Майкл?

Майкл! Он от этого слова оцепенел. Его звали Мик. Даже кондуктор на железной дороге звал его так, да и многие трактирщики. Его назвали Майклом — и кто! Мэри! Ну-ну. Вот уж странная прелюдия к пьесе, которую он сам сотворил.

— Ты слышал? — спросил Хэкетт запальчиво, усаживаясь поровнее. — Хорош трепаться-то. Объяснись-ка. Покажите ему вечернюю газету, миссис Лаветри.

Квелая миссис Лаветри переместила газету со своих колен на стойку. Главный заголовок ничего Мику не сообщал, однако поперек двух других колонок крупными буквами значилось: «УЖАСНЫЙ ПОЖАР В ДОЛКИ — выгорело маленькое имение». Его оторопелый взгляд метнулся к шрифту помельче, и вскоре стало ясно, что речь о пристанище Де Селби. Репортаж сообщал, что хозяин, как выяснилось, находился в Лондоне. Пожарной бригаде из Данлири серьезно помешало низкое водяное давление и недоступность источника возгорания. Здание и все его содержимое полностью уничтожены, пострадали от огня даже некоторые деревья. Почти не заметив, Мик заглотнул остатки своего напитка. Ничего себе щекотливое положение, каких не бывает. Вот он, сидит себе тихо у стойки, дальновидный гений, спасший ДСП. Господи!

— Мог бы и нам рассказать. Тут все, включая Мэри, знают Де Селби. Это он тебя подговорил дом спалить? Выкладывай как на духу, Мик, ради всего святого. Мы тут все друзья.

— Ну не ужас ли? — благочестиво и тихо спросила миссис Лаветри. Двинув к ней свой стакан, Мик спросил, когда это произошло. — Нынче рано поутру.

— Выкладывай, что за чертовня происходила, — грубо потребовал Хэкетт. — Я понимаю, что выяснять подробности — работа бедолаги сержанта Фоттрел-ла, но давай-ка хоть намекни. Старая добрая афера страховки ради?

Ответ Мика был в лоб.

— Заткнись, Хэкетт. Ты пьяный сливин.

В голосе у него явно слышалось напряжение, ибо воспоследовала гробовая тишина — или по крайней мере краткая пауза, наполненная лишь глотками Хэкетта из стакана. Но въедливый тон Мэри никуда не делся.

— Ты заикнулся, будто тебе есть что сказать.

— Да.

Почему б не сообщить обо всем прямо при Хэкетте, пусть это и вовсе не его дело? С Хэкеттом не надо считаться, хотя свидетель тут не повредит.

— Да, Мэри, — сказал он. — Мне есть что тебе сказать, важное, но это не конфиденциально и я могу выложить все прямо здесь.

— Ты нынче очень чванный, что б там у тебя на уме ни было, — пробурчал Хэкетт.

— Неужели, Майкл, — повторила Мэри ледяным голосом. — Что ж, и у меня есть что тебе сказать существенного и, думаю, скажу я первой. Даме — фору.

— Ох ты, хватит уже этих фейерверков, оба-два, — сказал Хэкетт. — Хватит уже.

— Да, Мэри?

— Я хотела сказать, что Хэкетт сегодня предложил мне выйти за него замуж. Я согласилась. Мы старые друзья.

Мик почувствовал, что обмяк. Смотрел не мигая, соскользнул с табурета, взял себя в руки, сел вновь.

— Так точно, Мик, — затараторил Хэкетт, — мы старые-старые друзья — и не молодеем. Вот и решили взять быка за рога и куролесить веки вечные. Без обид, Мик, но вы с Мэри даже помолвлены не были. Ты ей кольцо так и не подарил.

— Это не имело бы значения, — вставила Мэри.

— Мы ходили по спектаклям, пабам и танцам недели, недели… недели напролет. Есть в Мэри вот что: она живая. Ты никогда этого не подозревал, а если и так — держал это открытие в тайне.

Мэри резко встряхнула Хэкетта.

— Незачем об этом, — сказала она. — Его натура отличается от твоей, вот и все. Давай-ка не паясничай тут.

— Тоже верно, — сказал Хэкетт, допивая свое с вялым шиком. — Тоже верно. Когда ты хотела гулять, он сидел дома и готовил похлебку для своей бедной матушки.

Мик вновь невольно сполз с табурета.

Еще раз помянешь мою мать, — прорычал он, — я тебе разобью твою гнусную пасть.

Мэри нахмурилась.

— Миссис Л., — кликнул Хэкетт, — дайте-ка нам еще выпить, всем. Нелепость какая — таким, как мы, ругаться, будто малышня. Ладно, Мик, остынь.

Мик вернулся на свой стул.

— То, что я хотел сказать, Мэри, — объявил он медленно, — теперь уже не имеет значения. Не имеет значения.

Мэри, подумал он, побелела. Может, это игра света, однако взгляд ее уперся в пол. Мик почувствовал, что до странного тронут.

— Расскажи нам вот что, — начал Хэкетт с сальной дружелюбностью, — про этого твоего Джеймза Джойса, если уж Де Селби как предмет разговора вычеркнут.

Мик почувствовал, что обезоружен, если можно так выразиться. Он даже немо принял у Хэкетта выпивку. Что он способен был сказать? Что тут было говорить?

— Да, — произнес голос Мэри. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Они неловко выпили в молчании.

— Джойс, — сказал Мик наконец, — где бы ни находился и как бы ни чувствовал себя, был в свое время великим писателем. Интересно, как бы он обошелся с историей про меня и Мэри.

Эта его речь, как он сам ее услышал, прозвучала странно и нелепо. Мэри была бледна, встревожена. Хэкетт же попросту пьян. Он заговорил вновь.

— Мик, своего мистера Джойса можешь оставить себе. Знаешь, кто мог бы написать книжку получше?

— Кто?

— Да вот Мэри.

— Ну, я знаю, она одаренная.

— А, вот это слово. Одаренная.

Тут заговорила она.

— Вряд ли это история, какую я бы хотела попытаться написать. Следует писать вне себя. Я сыта по горло сочинителями, какие пытаются навести лоск вымысла на собственные неурядицы и беды. Это разновидность предательства — и обычно очень скучно.

Повисла еще одна протяженная пауза. Конечно же, они вели себя абсурдно — болтали о книгах с эдаким исследовательским спокойствием сразу после скверной свары, в кою вовлечены были чувства, с отдаленной возможностью насилия. Все было искусственно, поддельно. Мик уже начал жалеть, что пришел, что заговорил, что столько выпил. Хэкетт хмурился: возможно, потерялся в лабиринте собственных путанных мыслей. Мэри головы не подымала, лицо слегка отвернуто от Мика. Последний же чувствовал, что всем неловко. Тишину возмутил Хэкетт, и говорил он, казалось, преимущественно с самим собой.

— Мэри, — пробормотал он, — давай забудем про наш давнишний уговор. Нам было хорошо, но от меня никакого проку. Я пьян. Я вовсе не в твоем стиле.

Она повернулась, глянула на него, но ничего не сказала.

— Этот чертяка, тут вот, — он годный, — продолжил бормотать Хэкетт, — и ты это прекрасно понимаешь. Глянь на него. Он краснеет.

Вполне вероятно и впрямь. Мик был расстроен, чувствовал себя дураком. События словно бы извращенно вывернулись наизнанку, поскольку, мнилось ему, это он виноват, что Мэри чувствует себя свиньей. Несуразная попытка облегчить положение: Мик попросил у миссис Лаветри еще по одной выпивке, для всех. С этим он разобрался сам — добыл поднос и подал всем лично. Тост произнес громко:

— За нас!

С ним молча согласились.

— Ты же не всерьез, Мэри? — шепнул он.

— Нет, Мик. Ты просто чертов дурак.

— Но замуж-то ты пойдешь за чертова дурака?

— Видимо, да. Хэкетт этот мне нравится, но не настолько.

— Вот спасибо, клуша ты эдакая. — Хэкетт улыбнулся.

Вот и все, что следовало рассказать. Молчание их, пока ехали они домой на трамвае, было взаимно признано и оберегаемо. Что же в конце концов произошло? Ничего особенного. Они по глупости потеряли друг друга, но всего на несколько часов. Мэри заговорила:

— Мик, так что за жуть ты собирался мне сегодня поведать?

Вопрос неизбежный, подумал Мик, но обращаться с ним надо осторожно.

— О, это о матери, — сказал он. — Она слабеет и решила уехать в Дрогеду, жить с сестрой.

Мэри слегка стиснула ему запястье.

— А, величественная старая дама! А что же домик? Я так понимаю, там мы и поселимся? Ничто не сравнится с крышей над головой. Старомодный взгляд, но крыша — это надежность, и для нас, и для семьи.

— Для семьи?

— Да, Мик. Уверена, у меня будет ребенок.