Архонт

Глава девятая

Агате снились кошмары, в которых зверствовали маньяки. Она во сне словно бы глядела кровавую кинохронику.

Какой-то щуплый лысоватый мужчина с дикой улыбкой на сальном лице душил девушку. Его пальцы сжимались на тонкой шее, сжимались. Несчастная, выпучив глаза, дёргалась и сдавлено хрипела. А потом новый сюжет: крупный, как медведь, старик возле мусорных баков убил стамеской молодую женщину, затем той же стамеской раскурочил ей грудь и вынул сердце. «Та-айна, – стонал убийца. – Мне нужна та-айна…» Морщинистое лицо старика походило на сделанную из дубовой коры маску. Невероятно злобную маску.

Сцены менялись, вызывая у спящей Агаты мучительные стоны.

Мужчина в чёрном плаще и надвинутым на глаза капюшоном забивал молотком парня в подворотне – убийца раз тридцать опустил своё орудие на голову несчастного, превратив её в невообразимое месиво. В следующей сцене молодой маньяк, весело насвистывая, истязал двух привязанных к столбам девушек – он скальпелем делал на их обнажённых телах надрезы. Тысячи надрезов. А девушки кричали, кричали, обезумев от ужаса…

Она проснулась посреди ночи в холодном поту, села на кровати и сокрушённо обхватила голову руками. Сердце колотилось, перед глазами мелькали обрывки кошмара, по коже пробегали «мурашки».

– Ну и что, нахрен, это было? – болезненно промолвила Агата, ощущая неприятную сухость во рту. – Какой же бред.

С обидой и страхом она задалась вопросом: с чего бы, чёрт подери, рассудок выдал такую подлость? Откуда вообще взялись эти образы? Нелепость какая-то! Раньше все кошмары были связаны с Колюней, и это логично, отчим ведь источник страха. Но откуда взялась эта безумная хроника убийств? Где тут логика?

– Какой же бред! – повторила Агата, содрогнувшись.

Она взглянула на ночник с опасением, что он сейчас замигает, и оживут тени прошлого, а на улице завоет автомобильная сигнализация. Как в ту ночь, несколько лет назад. Но мягкий свет ночника оставался ровным, а за окном лишь тоскливо завывала вьюга.

«Всё в порядке, – успокаивала себя Агата. – Просто вчера было слишком много впечатлений. Это усталость. Всего лишь усталость…»

В памяти вдруг возродились события, произошедшие давешним вечером в туберкулёзном диспансере. Вспомнились изуродованные люди и чудовище с вибрирующей головой. Агата снова содрогнулась, чувствуя, как почти выровнявшееся сердцебиение вновь участилось.

Она посмотрела на рисунки на стене. Тиранозавр и Викинг. Безмолвные стражи. Те, кто никогда не подводил и не подведёт. У неё возникло острое ощущение, что их помощь ещё не раз понадобится. Теперь, когда в ней поселилась вера в магию, она взирала на воображаемых друзей другими глазами, как на источник удивительной тайны, которую ещё предстоит разгадать.

Ей вспомнились слова Глеба: «Будем считать, эксперимент не удался». Вчера, когда вернулась домой, она всерьёз задумалась над этими словами. Не удался? Собирались вызвать некого Хранителя Тайн, а на самом деле нифига не вышло? А может, не всё так просто? Возможно, что-то не разглядели? Слишком быстро Глеб сделал вывод. Но что они могли не разглядеть? Никаких внятных предположений. Только смутная тревога с мистическим оттенком.

Многое с Глебом предстояло обсудить. Вчера было какое-то пресыщение новыми впечатлениями и на обстоятельный разговор о том, что случилось в диспансере просто не осталось сил. Нужна была передышка. Договорились встретиться завтра. А Павел… да пошёл он к чертям собачьим! Скучный он и какой-то пустой. Агата твёрдо решила больше с ним не связываться. Вчера, уже в городе, она заглянула в его глаза и внезапно испытала отвращение, будто в кучу с дерьмом вляпалась. Чем было вызвано такое чувство, Агата не могла понять – это зародилось на уровне подсознания, словно некая тень откровения. И именно в тот момент Агата решила, что больше не позволит очкарику преследовать её. Хватит уже этой его дурацкой игры в тайного воздыхателя. В следующий раз приметит, что он плетётся за ней как хвост, и не станет церемониться – отошьёт мелкого шпингалета. Раз и навсегда. Возможно, даже с помощью крепких затрещин. В её новой жизни ему не было места.

* * *

Тот, кто вышел из темноты назвался Надзирателем.

Павлу это имя нравилось, оно ассоциировалось у него с силой и властью.

Надзиратель назвался другом.

И Павел ему поверил. Поверил с каким-то безоговорочным фанатизмом.

Надзиратель явился после того, как долговязый недоумок Глеб спалил бумажку с какими-то закорючками. Павел тогда странным образом оказался в темноте. Это было не просто «место», а вселенная, наполненная мраком. Мрак скрежетал, стонал, выл, рыдал – тысячи голосов и тысячи каких-то невидимых механизмов явно циклопических размеров. Павла буквально раздирало от желания вырваться из этого мрака. Как он тут оказался? Где он? Мысли были тягучими – медленно рождались и тянулись, тянулись. Ни холода, ни жара. Павел даже собственного тела не ощущал. Полная беспомощность. Абсолютное уныние. За что? Ему мерещилось, что проходят года, века, что того мира, который он знал, давно уже нет – сама тьма словно бы внушала это. Жестокая тьма. Хотя бы искорку увидеть, хотя бы отблеск какой… всё бы отдал за это. Всё! Но что он может отдать, ведь у него больше ничего нет? Он сам теперь потерянное во времени и пространстве ничто. Пустота… пустота… ну почему такая пустота?

В темноте возникло бледное и какое-то нестабильное пятно. Оно вибрировало и будто бы пыталось трансформироваться во что-то определённое. Но вот пятно обрело овальную форму, на нём прорезались и сразу же исчезли щели глаз. А потом Павел, не помня себя от переизбытка эмоций, увидел, как бледный вибрирующий овал начал обрастать светлой тканью. Удивительным образом появился капюшон, тряпичная маска, прикрывающая пол лица, в тени капюшона снова возникли узкие, горящие изнутри голубоватым светом, глаза. Какое-то время, показавшееся Павлу вечностью, голова будто бы висела в тёмном пространстве, затем начало проявляться тело, облачённое в светлый, перехваченный широким кожаным поясом плащ. Материализовались кожаные нарукавники-перчатки, штаны, сапоги. Блеснула сталь изогнутого клинка – человек играючи перекинул оружие из руки в руку.

Это был ассасин. Настоящий. Точь в точь, как в любимой видеоигре Павла, которую он прошёл три раза и намеревался в скором времени пройти ещё раз. Абсолютно такой же каким он видел самого себя в своих фантазиях. Невероятно! Павел мысленно несколько раз повторил «невероятно», пока не сообразил: здесь это слово не имеет смысла. Тут территория абсолютного бреда, а он всего лишь сторонний наблюдатель, не имеющий власти над самим собой. И чего ожидать дальше?

А дальше он услышал спокойный мужественный голос, который чётко выделялся на фоне общего звукового хаоса:

– Зови меня Надзиратель. Ты не бойся меня, я твой друг, – ассасин снова перекинул клинок из руки в руку. – Я наблюдал за тобой. Да-да, не удивляйся. Моими глазами были глаза всяких ничтожных тварей. Я наблюдал за тобой, наблюдал и восхищался. Ты мне веришь?

– Да, – то ли произнёс вслух, то ли подумал Павел.

Голос ассасина завораживал, он вызывал какие-то туманные воспоминания о чём-то далёком, давно забытом, а возможно, даже о том, что когда-то привиделось во сне. Павел всегда забывал свои сны сразу же после пробуждения, но порой от них оставался эмоциональный осадок в виде странной смеси тоски и какой-то детской радости. Будто бы там, в стране грёз, осталось нечто волшебное, прекрасное. То, чего в реальности нет и в помине. Голос Надзирателя возрождал те же эмоции. И весь этот скрежет, вой, стоны, крики стали словно бы незаметны, хотя по-прежнему звучали в тёмном пространстве. Голос приковывал к себе и крепко держал на поводке. Его хотелось слушать и слушать. Ему невозможно было не верить.

– Это всё что мне нужно… чтобы ты мне верил. Ты настоящий воин, Павел. Уж я-то в этом знаю толк. Я видел, как ты уничтожил тех алкашей. Какая тонкая работа! Ловко, очень ловко… Ты тогда сделал первый серьёзный шаг, на который мало бы кто решился. Это говорит о силе духа, о неординарном мышлении, о презрении законов, которые выдумали глупые моралисты, ничего не смыслящие в настоящем правосудии. А ты наплевал на них и выступил в роли судьи, ведь ты в отличие от большинства видишь самую суть, а не только то, что на поверхности. Это дар, Павел, настоящий дар. Плыть против течения всегда сложно, но ты выбрал этот путь, решился, хотя и знал, что люди не одобрят твоих деяний. Но что нам люди? Им свойственно закидывать камнями тех, кого они не понимают. Люди в большинстве своём лицемеры. Я видел, как они глядели на тех отравленных алкашей, на их рожах было сочувствие, а в душе они радовались, что мир без этих уродов стал чище. Я всё это видел, друг мой.

Надзиратель говорил с таким пылом, с такой уверенностью, что Павел внутренне затрепетал. Именно такие слова он и желал когда-нибудь услышать от понимающего его человека. И вот услышал. А тот, кто назвался другом, продолжал, повысив голос:

– В тот момент, когда подыхали те ничтожества, я наблюдал за тобой и говорил себе: вот человек, знающий, что такое настоящая справедливость. Вот человек, которому я могу доверить тайные знания. Ты только не сомневайся во мне, и все твои мечты сбудутся. И королева будет твоей. Вот увидишь, так и будет! Каждое моё слово – истина. Никто и никогда ещё не смог уличить меня во лжи.

– Я верю! – выкрикнул Павел, растроганный и взволнованный до крайности.

Вот чего он всегда хотел: чтобы кто-то оценил его по достоинству, увидел в нём не просто восемнадцатилетнего парня в очках, а личность, способную на серьёзные поступки. А друг видел, видел в нём личность!

– Тебя все недооценивают, – говорил Надзиратель печальным тоном, – но скоро всё изменится. Это однообразие… несбыточные мечты… надменность королевы… нет, так не должно быть и не будет. Ты как никто заслуживаешь лучшей доли. Как никто, слышишь? И я просто обязан помочь тебе. Это мой долг. Позволь помочь тебе, и никто больше не посмеет посмотреть на тебя как на пустое место. Мы всё изменим, вместе, – он раскинул руки, будто желая обнять тёмное пространство. – Мы будем вместе наказывать ничтожеств, друг мой. Мир для тебя станет цветным, ты сможешь видеть чудеса, которые не способны видеть простые смертные. И кто тогда осмелится сказать, что ты такой же, как твой отец? Кролик никогда больше не вернётся! Он останется в прошлом, где ему и место! Вместо него родится хищник. Он уже рождается, я же вижу, но ему необходима помощь. Я пришёл, чтобы помочь.

– Помоги же мне! – изнывая от сотен тёмных желаний, простонал Павел. – Помоги-и!

– Ты желаешь этого всем сердцем? – голос Надзирателя поглотил все посторонние звуки.

– Желаю! Клянусь! Я желаю, желаю!

– Впусти меня в свой разум! Просто скажи «да»! – голова ассасина завибрировала, смазалась. Он вытянул вперёд руки, будто подзывая Павла к себе. Клинок вспыхнул и растворился во тьме. – Скажи «да»!

– Да, да, да!..

Надзиратель вздрогнул, его тело стало дымным, блеснуло множество серебристых нитей.

– …да, да, да!.. – продолжал вопить Павел.

Ему казалось, что он вот-вот пересечёт черту, за которой сбываются все мечты. Такое щемящее чувство, пронизанное предвкушением предстоящих перемен. Только бы все это не оказалось сном! Только бы…

С трепетом он глядел, как к нему приближается Надзиратель, от размытого тела которого, бешено извиваясь, тянулись серебристые нити. Скрежет, вой, стоны снова вышли на передний план, но теперь к этим звукам добавился то ли многоголосый хохот, то ли вороний грай. Перед глазами Павла замелькали искажённые звериной злобой лица. Они врезались в него, стремительно вылетая из глубин мрачного пространства, словно призрачные снаряды. Он ощущал, как в разум проникает… нет, врывается что-то постороннее, разбивая цепи его собственных мыслей, усиливая эмоции. Откуда-то прокрадывался голос: «Спокойно, спокойно. Ничего не бойся…»

Но он боялся. И ликовал. В голове был полный сумбур, но на его фоне вдруг возникла чёткая ассоциация: его разум – дом, в квартиры которого торопливо, будто норовя от кого-то спрятаться, забегали жильцы и закрывали за собой двери.

«Спокойно, спокойно. Ничего не бойся…»

Буря в голове, наконец, начала стихать, и Павел снова мог здраво мыслить.

«Ты молодец, молодец, – успокаивал голос Надзирателя. – Я горжусь тобой. Ты справился».

Справился с чем? Павел не понимал. Всё это было за гранью. Но похвала вернула поток его мыслей в позитивное русло. Неважно с чем он справился, главное, новый друг им доволен. И снова, напрочь вытеснив страх, в сознании вспыхнуло волнительное предвкушение.

«Мы встретимся ночью, когда ты уснёшь, – говорил друг каким-то убаюкивающим тоном. – Но до поры ты не должен никому ничего рассказывать обо мне. Даже королеве. Сделай вид, что ничего не случилось. Я могу доверять тебе?»

– Конечно!

«Отлично. Кролик скоро сдохнет и больше не вернётся».

– Мне это нравится. Мне очень нравится. Кролик сдохнет и больше не вернётся, – повторил Павел завороженно.

«Встретимся ночью… ночью… ночью…»

Как-то сама собой представилась закрывающаяся дверь, на которой висела табличка с надписью: «До встречи во сне».

Внезапно словно бы поднялся чёрный занавес, и перед взором предстала истинная реальность: помещение с закопчёнными стенами, тощий тип с фонариком в руке, встревоженная Агата, холод, гул ветра…

С тех пор прошло несколько часов – время, наполненное для Павла томительным ожиданием. Весь вечер он не находил себе места, считал минуты, а после девяти улёгся в кровать, не раздеваясь, и попытался уснуть. Но сон не шёл. Да и как можно уснуть в таком возбуждённом состоянии? Даже обидно.

Часовая стрелка доползла до десяти, потом до одиннадцати… А вот уже и полночь. Злясь на капризы собственного организма, Павел поднялся. Что делать? Как успокоиться? А Надзиратель ведь ждёт.

За окном мела пурга. На стене тихонько тикали часы. Павел тяжело вздохнул, вынул из-под кровати большую картонную коробку и открыл крышку.

Семь ценных вещиц. Они всегда помогали настроиться на позитивный лад. Стелька от обуви, грязный надорванный носовой платок, сломанная авторучка, красный протёртый носок, старая зубная щётка, пустая бутылочка из-под шампуня, сломанный дешёвый мобильный телефон. Когда-то эти вещи принадлежали Агате. Она их выбросила вместе с прочим мусором, а Павел, покопавшись в помойке, подобрал и хранил теперь как ценные реликвии. Ну, ещё бы, ведь это были Её вещи!

Старой зубной щёткой королевы Павел иногда чистил зубы – не часто. Часто пользоваться такой реликвией – кощунство. Сломанный мобильник иногда подносил к уху и представлял, что беседует с Агатой – вернее, он говорил, а она как будто слушала. Да и остальным реликвиям находил применение. И вот сейчас его посетила мысль, что эти вещи помогут успокоиться.

Протёртый носок он нацепил на правую ногу. Возле подушки расположил мобильник, бутылочку из-под шампуня и стельку, а затем улёгся на спину, приложив к лицу носовой платок. Сделал глубокий вдох. Как и сотни раз до этого, он внушил себе, что этот грязноватый платок источает чудесный аромат. Запах королевы. Такое внушение далось ему без труда. С наслаждением нюхая носовой платок, он твердил себе, что скоро Агата станет его. А как же иначе, ведь это пообещал новый друг. Надзиратель много чего наобещал, и какое же было наслаждение ему верить.

Вдох, выдох…

Частичка королевы осела в лёгких, впиталась в кровь.

Вдох, выдох…

Ещё частичка, и ещё.

Павел уснул.

– А я тебя заждался, – в голосе Надзирателя не было и тени упрёка. – Но вот и ты.

Павел изумлённо огляделся: вот так сон! Это был какой-то сумрачный мир: свинцовое небо, по которому ползли тёмно-серые рваные клочья, лишь отдалённо напоминающие облака; чёрная, словно бы покрытая коркой вулканического стекла земля. Друг стоял на фоне длинной кирпичной стены, в которой зиял аркообразный проём.

– Прости, – произнёс Павел, радуясь, что снова видит друга. – Я никак не мог уснуть.

– Ну-ну, тебе ли извиняться? – Надзиратель подошёл и доверительно положил ладонь на его плечо. – Ты должен понять одно… ты всегда и во всём главный, а я… я всего лишь твой слуга.

Как же это было трогательно. Поддавшись эмоциям, Павел обнял друга. Он обожал его так же, как и королеву. Слуга? Нет, нет, и нет! Ему пришла в голову абсурдная, но восхитительная мысль: Надзиратель ни кто иной, как его отец! Настоящий! А те трусливые кролики, называющие себя его родителями – самозванцы. Во сне можно допустить такую мысль и поверить в неё. Во сне всё можно.

– Не говори так, хорошо? – чувствуя себя ребёнком, попросил Павел. – Ты не слуга.

Надзиратель погладил его по голове и мягко отстранился. В тени капюшона глаза друга казались Павлу полными тайн озёрами.

– Как скажешь. Но ты не забыл, каковы наши планы?

– Нет, конечно, нет! Мы собираемся всё изменить.

– Верно, – кивнул Надзиратель. – И начнём мы прямо сейчас.

– Во сне?

– Именно так. Ты в чём-то сомневаешься?

– Нет-нет! – поспешил заверить Павел. – Скажи, что делать.

Надзиратель долго глядел ему в глаза, будто паузой желая подчеркнуть значимость момента, затем как-то театрально вскинул руку и указал пальцем на проём в стене.

– Это, друг мой, лабиринт. Ты должен пройти его.

Павел уставился на идеально ровную стену из красного кирпича. Лабиринт? Само это слово пугало. Блуждать по лабиринту означало постоянно упираться в тупики. А в компьютерных играх в лабиринтах таились монстры и смертельные ловушки. А ещё был миф о Минотавре…

– Не бойся, – подбодрил Надзиратель, – ты пройдёшь его с лёгкостью. И поверь, я никогда не предложу сделать то, что может подвергнуть тебя опасности.

– Я… я верю, – выдавил Павел.

– Лабиринт наградит тебя тайными знаниями. Начни свой путь, и обещаю, уже этим утром ты проснёшься новым человеком. Кролик навсегда останется в прошлом. Королева будет смотреть на тебя с восхищением. Просто зайди в лабиринт и иди, иди…

И Павел пошёл с какой-то злой решительностью. Лабиринт? Ради того, что обещал друг, можно хоть через сам ад пройти!

– Утром я стану другим! – твердил он, приближаясь к стене. – Агата будет мной восхищаться! Кролик сдохнет, кролик сдохнет!..

С этими словами Павел вошёл в проём и, не оглядываясь, бодро зашагал по сумеречному коридору, над которым равнодушно нависало свинцовое небо. Свернул направо. Налево. Упёрся в тупик. Вернулся и обнаружил ранее не замеченный коридор. Миновал коридор. Свернул налево. Затем направо…

* * *

Думая о том, как приятно иметь дело с кретинами, Надзиратель открыл глаза Павла, улыбнулся губами Павла, заставил тело Павла подняться с кровати. Покрутил головой, несколько раз клацнул зубами. Ну что же, его эта тушка вполне даже устраивала.

– Предсказуемый попался кролик, – произнёс он голосом Павла, и сразу же заметил, что говорить вслух ему нравится: голосовые связки так приятно вибрировали. А потом обратился к тем, кого держал на серебристых поводках: – Ну что, ребята, рады? – засмеялся, наслаждаясь материальностью плоти. – Свобода! Эх, и повеселимся же мы теперь, да пёсики? Эх, и повеселимся же!..

Он неуклюже прошёлся по комнате, прислушиваясь к своим ощущениям. Вдохи и выдохи, сердцебиение, слюноотделение, лёгкий хруст в суставах, запахи, температура, позывы мочевого пузыря – всё это было ново, всё это возбуждало. Надзирателю никогда ещё не доводилось так основательно вселяться в тушки людей, так, чтобы ощущать плоть, чувствовать себя полноценным хозяином. Это было… он выудил из лексикона Павла подходящее слово: круто! Это было круто! Какой контраст! Недавно витал в пространстве тонкого мира бесплотным духом, а теперь… Это походило на воскрешение!

Надзиратель напрягся, сосредоточился и обмочился. Тёплая влага, пропитав пижамные штаны, поползла по ногам. Приятно. И внутри стало комфортно. Он мысленно натянул серебристые поводки.

– Эй, парни, а я обоссался! – и захихикал, шлёпнув ладонями по мокрым штанам, и корча такие гримасы, какие ни разу не составлял на своём лице Павел. – Это круто, парни! Чувствуете? Я струю пустил!

Конечно, они чувствовали. Те, кого он держал на поводках, всё чувствовали, всё видели, всё слышали, ведь и им нашлось местечко в тушке молодого человека. Эгрегоры, энергетические сущности, в отличие от своего хозяина Надзирателя, знали возможности плоти, помнили каково это, ведь когда-то сами были людьми.

Продолжая хихикать, он поднёс пальцы к носу. Понюхал. Запах мочи хороший или плохой? Вроде бы нравится, но всё познаётся в сравнении, а сравнивать-то пока особо не с чем. Сколько же всего ещё предстоит обнюхать, ощупать, попробовать. Надзиратель лизнул пальцы. Не плохо, не плохо… как называется такой вкус? Солёный! Точно солёный, ведь Павел и эгрегоры знали, что моча солёная, а значит, это теперь знал и Надзиратель. Солёный – это вкусно. А есть ещё сладкий вкус, горький, кислый… всё нужно попробовать. Всё!

Моча остыла и теперь мокрые штаны доставляли дискомфорт. Что делать? То же, что сделал бы и Павел – переодеться. Надзиратель резво разделся догола, взял из шкафа трусы, серые отутюженные брюки, синюю шерстяную рубашку и надел всё это на себя. Отлично. Так гораздо лучше. А как ему понравилось пуговицы на рубашке застёгивать! Он их застегнул, наслаждаясь процессом, расстегнул, снова застегнул…

– Вот это да-а! – восхищался он, протискивая очередную пуговицу в петлю и непрерывно гримасничая. – Слышите, парни? Вот это да-а! Мне это никогда не надоест.

Но минут через пять ему надоело. Теперь его внимание переключилось на очки на прикроватной тумбочке. С любопытством покрутив их в руках, он нацепил их на нос, проморгался и понял: с ними гораздо, гораздо лучше! Всё вокруг стало более чётким. Одна проблема: эти глаза не различали цвета. Жаль, конечно, что тушка оказалась слегка дефектной, но это не критично. К тому же, тело можно заменить на другое, хоть это и не просто… Впрочем, пока и такое сойдёт. Главное, что он, Надзиратель и его Стая теперь свободны от ограничений астрального мира. Главное, что удалось сбежать!

Цокнув языком и отметив, что цокать приятно, он вышел из комнаты, проследовал по коридору и приоткрыл дверь в спальню родителей Павла. Они крепко спали. Два ничтожества, которых даже собственный сын не уважал. Папа-кролик похрапывал, а мама-крольчиха улыбалась во сне. Зачем им жить? Не-ет, им жить не обязательно, им жить вовсе и не нужно. Недолго думая, Надзиратель решил от них избавиться, чтобы не мешались потом под ногами. Но каким образом?

«Молотком! – с пылом подсказал один из эгрегоров Стаи. – Молотком по башке, хозяин! Раскрои их тупые черепушки, раскрои!»

Ну что же, можно и так. Где в этом жилище молоток? Память Павла подсказала: в кладовке на второй полке.

Через минуту он вошёл в спальню с молотком в руке.

«Раскрои, раскрои их тупые черепушки!» – возбуждённо скулил эгрегор, и чтобы тот заткнулся Надзиратель мысленно одёрнул поводок. Ну а теперь за дело! Ступая по мягкому ковру, он обошёл двуспальную кровать, не медля размахнулся и, с непроизвольным резким выдохом, впечатал боёк в висок папы-кролика. Размахнулся и ударил ещё раз, и ещё… Ему нравился этот звук. Хруст. Хруст кости. Даже лучше чем цоканье.

Эгрегоры дёргались на своих поводках, ликовали и вопили: «Ещё, хозяин, ещё! Бей их, бей!..»

И он бил.

А вот и мама-крольчиха проснулась. Увидела что творится, выпучила глаза от ужаса, попыталась закричать… но не успела – боёк молотка проломил ей череп. Надзиратель нанёс ещё несколько ударов и бросил молоток на кровать к ногам мертвецов. Хруст, конечно, хорошо, но нужно и меру знать. К тому же резкие движения выдавили из кожи пот, а это было почему-то неприятно.

Он коснулся пальцами месива, в которое превратилась голова папы-кролика. Кровь. Какая она на вкус? Некоторые эгрегоры Стаи были когда-то людоедами, и уверяли, что нет ничего вкуснее, чем сочащаяся свежей кровью плоть. И вот, наконец, представился случай самому убедиться, так ли это. Он сунул окровавленные пальцы в рот, прислушался к своим ощущениям… Солёная, как и моча, но вкус гораздо, гораздо лучше! Мощный вкус, какой-то будоражащий. Не врали людоеды, не врали. Вон они как причмокивают. Он натянул поводки, чтобы не причмокивали.

А не попробовать ли теперь что-нибудь сладкое, горькое и кислое? Прямо сейчас. Очень ведь любопытно.

Он покинул спальню и проследовал на кухню. Вынул из холодильника баночку горчицы, половинку лимона и положил на стол, на котором уже стояла сахарница.

Всё готово, пора начинать пробу. Волнительно, очень волнительно.

Чайной ложечкой он зачерпнул сахарный песок и отправил его в рот. Хруст на зубах – неприятно. А вот вкус просто отличный! Сладкое – это хорошо!

Теперь черёд лимона.

Надзиратель лизнул цитрусовый и скривился. Кислый – это плохо. Гадость. Даже по коже какая-то зудящая волна пробежала.

Он брезгливо отложил лимон и открыл баночку с горчицей. Зачерпнул ложечкой густую массу, понюхал. О-о, а ведь запах-то крутой, а значит и на вкус должно быть круто. Решительно он отправил горчицу в рот, пожевал… а потом вытаращил глаза, покраснел и с пронзительным воплем выплюнул горчицу на пол. Он отплёвывался, корча всевозможные гримасы и почти ничего не видя из-за выступивших слёз. Горькое – это плохо, плохо, плохо, это просто ужасно! Даже дыхания не хватало. Во рту полыхал пожар. Почему никто из эгрегоров не предупредил, что горчица – мерзость?! Ведь знали, подлые шакалы, они всё знали!

Наказать, тварей, наказать!

Он натянул поводки так, что Стая захрипела, задёргалась. Надзиратель посылал через серебристые нити мощные импульсы концентрированного, ничем не замутнённого страха. Эгрегоры получали порции тех же страданий, что когда-то испытывали их жертвы. Но была ещё и боль. Особенная ментальная боль, от которой могут мучиться лишь энергетические сущности.

Наконец Надзиратель ослабил поводки, немного успокоился. Пожар во рту почти погас, остался лишь неприятный привкус. Стая жалобно скулила, оправляясь после наказания.

Стрелки на настенных часах показывали половину второго ночи. Взяв баночку с горчицей, Надзиратель уставился на неё с презрением, как на злейшего врага.

– А ведь не всё так просто, – он наморщил нос и бросил баночку на пол. – Ну что ж, будем учиться.

«Будем, будем, – заискивающе отозвалась Стая. – Мы будем тебе подсказывать, хозяин».

Надзиратель скривил губы в каком-то странном подобии улыбки, и высыпал содержимое сахарницы на стол. Зачем нужна ложка, если можно есть прямо так? Он наклонился и, похрюкивая от удовольствия, принялся набивать рот сахарным песком. Сладкое – это хорошо! Это очень, очень хорошо!

Он ел, а в это время сущность Павла, жалобно призывая на помощь друга, удалялась всё дальше и дальше в глубины лабиринта подсознания.