Архонт

Глава одиннадцатая

Холод – это плохо. Даже хуже чем горчица. Холод заставляет трястись и клацать зубами.

Сначала Надзиратель вышел на улицу в том, в чём обычно выходил зимой Павел: пальто, вязаная шапка, шарф… Вышел и сразу же замёрз, да так, что аж мысли сковало – они стали вялыми, скучными. А холод полз по коже, стягивал жилы…

Пришлось вернуться в квартиру.

Отогревшись, Надзиратель вытащил с антресоли валенки, толстый тулуп на меху. Собрал все тёплые вещи и теперь оделся так, словно собирался на зимовку в Антарктиду: две пары шерстяных носков, две пары штанов, два свитера, вязаная шапка, а на неё – пушистая ушанка, шерстяной шарф, тулуп – у тулупа оказалось всего две пуговицы, пришлось его подвязать поясом от халата мамы-крольчихи, ещё один шарф, валенки. Вся эта одежда жутко сковывала движения, но зато не холодно.

На этот раз Надзиратель вышел на улицу с каким-то злым торжеством, ведь он нашёл способ обмануть мороз.

Теперь можно и развлечься. Стая умоляла о «веселье», а он и не возражал. Ему самому не терпелось поиграть с людишками, насладиться своей властью над ними. Никто теперь ему не указ. Есть только он и Стая. И полная свобода действий.

Надзиратель направлялся к бару. Ему нужны были ничтожества, слабаки, чей разум неспособен сопротивляться. Эгрегоры возбуждённо дёргались на поводках, ликовали. Его Стая была отборная, свора не каких-нибудь заурядных убийц, а тех, кто в этом мире оставил значительный тёмный след.

Клаус Зигер – в восемнадцатом веке он состоял в тайном мистическом клубе, члены которого верили: человеческая кровь – путь к бессмертию. Клаус был лучшим охотником клуба, он убивал с наслаждением, получая от убийств сексуальное удовлетворение. Кровь жертв сцеживал в бидоны и доставлял их в особняк, где вместе со своими единомышленниками устраивал кровавые пирушки, которые неизменно заканчивались оргиями. Клаус умер от чахотки в возрасте тридцати восьми лет, а клуб существует до сих пор.

Кристиан Блейк – зверствовал в начале двадцатого века. Он состоял в труппе цирка уродов и был известен как «Человек-жаба» из-за своего невероятно уродливого лица с широко расставленными навыкате глазами. Цирк колесил по Америке, а Кристиан душил людей. Умер от того, что за обедом подавился костью.

Энгус МакКриди – ирландский католический священник. В середине прошлого века он убивал и насиловал прихожанок своей церкви. Именно в таком порядке – убивал, насиловал. И оставлял себе на память локоны их волос. Местные жители его вычислили и сожгли заживо. Надзиратель ценил этого насильника меньше, чем остальных эгрегоров Стаи, а потому наказывал чаще.

Семён Ежов, более известный как «Камышовый убийца». Тот ещё психопат. В 1978-ом году в деревне Камыши он устроил настоящую резню – утром проснулся, сделал зарядку, плотно позавтракал, а потом взял топор и пошёл по домам. Восемь человек изрубил, пока его не заколола вилами дочка одной из жертв. Люди потом шептались, что в него вселился демон, но Надзиратель-то знал, что это чушь собачья. В Ежове всегда была тьма, она зрела, как чирей, и в то летнее ясное утро её концентрация достигла предела и нашла выход. Этот эгрегор был самым беспокойным в Стае. Он и сейчас едва ли не рвался с поводка, предвкушая новую кровь. Надзиратель его слегка утихомирил, послав через серебристую нить импульс ментальной боли – псы должны знать своё место!

Тадеуш Зибровский, Феликс Мазур, Петро Степаненко – эти были маньяками классическими. Их график убийств соответствовал лунным циклам. Они убивали исключительно женщин, которые внешне напоминали им их матерей. Зибровский и Степаненко умерли в тюрьме, Мазур был расстрелян.

Боб Раскин, Курт Фиц, Жерар Паре, Борис Гробовой – людоеды, и они обожали рассказывать об исключительных качествах человеческого мяса. Надзиратель называл их «Бешеной четвёркой». Раскин, Фиц и Паре считали себя утончёнными гурманами, они пожирали только молоденьких девушек – готовили из их мяса кулинарные «шедевры». А вот Гробовой стал людоедом с голодухи. В 1971-ом он совершил побег из колонии строгого режима, прихватив с собой «консерву» – такого же, как и он заключённого. Бедолагу Гробовой убил на восьмой день побега и питался его мясом в течение двух недель. Беглеца не поймали, позже он даже умудрился удрать в Колумбию. Но опыт каннибализма оказался с последствием: Гробовой больше не мыслил своей жизни без человеческого мяса.

«Безумная четвёрка»… По странному совпадению все эти людоеды умерли от одной и той же болезни: лейкемия.

Малколм Крид – этот считал себя художником. В тёмных подворотнях Лондонского Уайтчепела он охотился на своих жертв, забивал их молотком, дробил суставы, а затем придавал трупам чудовищную противоестественную форму. Это он называл истинным, чистейшим искусством. В конце концов, Крид потерял связь с реальностью и однажды вместо утреннего чаю налил себе в чашку уксусную эссенцию, залпом её выпил и помер в страшных мучениях.

Чудинов Андрей Петрович – новичок в стае. Сдох всего семь месяцев назад. Все звали его Лиром из-за его любви к творчеству Шекспира. Он убивал тех, кто, по его мнению, были и не люди вовсе, а чудовища. Лир умел втираться в доверие, все с кем он имел дело, отмечали: у него очень добрые глаза и внешне он походил на Деда Мороза. Его жертвами становились и мужчины, и женщины, и дети. Он вскрывал грудные клетки и вынимал сердца, пытаясь обнаружить в них какую-то вселенскую тайну. Его убила одна сильная ведьма – она отрубила ему ступни, кисти рук и оставила ползать по пустынной заброшенной свалке.

Вот такая у Надзирателя была стая. Одна из целого легиона подобных стай тонкого мира. Если при жизни в этих психопатах и теплилась хотя бы частичка чего-то светлого, то она давно сгорела в астральном пламени. Надзиратель сейчас держал на поводках безумие, агрессию, первобытную дикость, хитрость, коварство. Он знал, что эгрегоры мечтают о полной свободе, но нет, они её не получат. Никогда! Их участь – быть его псами. Их свобода – степень натяжения поводка.

О, а вон и настоящий пёс – жилистый, мощный, с мелкими тупыми глазёнками. Славный пёсик. Как называется? Бультерьер.

– Буль-терь-ер, – произнёс Надзиратель вслух и засмеялся. Отчего-то это слово ему показалось смешным. – Буль-терь-ер.

Толстая, одетая в красный пуховик тётка, выгуливала бультерьера в подлеске между домами. Её лицо выражало недовольство. Очевидно, она с нетерпением ожидала, когда же её питомец соизволит, наконец, сделать все свои собачьи «дела», чтобы поскорее вернуться в тёплую квартиру. Бультерьер как-то лениво обнюхал заснеженные кусты, меланхолично поднял заднюю лапу и облегчился. Тётка деланно закатила глаза: ну наконец-то! Теперь можно и домой.

Но Надзиратель решил её планы нарушить. С широкой, какой-то совершенно ненормальной улыбкой, он ослабил серебристую нить одного из эгрегоров.

– Буль-терь-ер.

«Да, как скажешь, да!»

В тот же миг бультерьер напрягся, повернул голову вправо, влево, будто разминая мощную шею, а потом уставился на свою хозяйку, оскалился, зарычал. Из его пасти вырвалось облачко пара, мелкие глазки блестели как смоляные капли, с нижней челюсти потекла пенистая слюна.

– Ты это что, Марс? – возмутилась хозяйка, слегка дёрнув поводок. – Сдурел что ли совсем? Ты на кого, чёрт клыкастый, рычать вздумал, а? – она, очевидно полностью уверенная в своей власти над питомцем, погрозила ему пальцем в кожаной перчатке. – Плохой, плохой пёс! А-ну фу, я сказала! Фу, фу!..

И тут бультерьер, хрипя и брызжа слюной, на неё бросился – прыгнул и сомкнул «акулью» пасть на её предплечье, замотал головой. Тётка тонко взвизгнула, а затем уж и заорала во всю глотку. Пёс разжал челюсти и сразу же вцепился ей в ногу. С диким азартом он вгрызался, дробил кость. Его хозяйка, задыхаясь от собственного крика, ударила его несколько раз кулаком и завалилась на снег.

– Помогите, помогите! – истерично вопила она, размахивая руками.

Бультерьер бросился ей на грудь, начал остервенело терзать пуховик – ошмётки красной материи и белого наполнителя летели в разные стороны.

Надзиратель был доволен: вот она власть! Этот мир просто создан для него. Тут весело. Так весело! И это только начало. Он хлопал в ладоши и смеялся – точнее, издавал звуки похожие на похрюкивание, глядя, как за беспокойной вуалью метели корчится и вопит толстая тётка.

Бультерьер вцепился в её лицо – мощный рывок – и выдрал кусок плоти, разметав по снегу кровавые брызги.

Какой-то парень лет пятнадцати увидел эту расправу, но на помощь прийти побоялся. Он судорожно вытащил из кармана мобильник, набрал номер полиции, затем пятясь и дрожа всем телом, срывающимся голосом принялся объяснять дежурному, какой кошмар твориться прямо сейчас, на его глазах. Он был готов в любую секунду броситься наутёк, если вдруг бешеный зверь выберет его следующей жертвой.

Женщина сучила ногами, больше не издавая ни звука. Её лицо превратилось в сплошное кровавое месиво. Когда бультерьер разорвал горло своей хозяйке, Надзиратель приказал эгрегору возвращаться: хватит пока. Хорошего понемногу.

Уже не одержимый бультерьер застыл над умирающей хозяйкой, но скоро беспокойно засуетился, забегал кругами, не находя себе места и жалобно скуля. А потом остановился, вскинул окровавленную морду и издал долгий, полный боли и тоски, вой.

Улыбка стёрлась с лица Надзирателя. Ему не нравился этот вой. Вой – это плохо! От него внутри что-то неприятно вибрировало.

«Вкусная, вкусная! – радовался вернувшийся эгрегор. – Бегемотиха такая сладенькая!»

«Я бы её целиком сожрал, со всеми потрохами», – завидовал другой.

– Тишина! – приказал Надзиратель.

Он стряхнул с шапки снег и продолжил путь к бару, а бультерьер продолжал выть возле тела своей хозяйки. Спустя несколько минут послышался другой вой – вой полицейской машины. И этот звук Надзирателю тоже не нравился.

Нервно гримасничая, он вышел к торговому центру. Редкие прохожие спешили по своим делам, группа дворников в оранжевых спецовках орудовала лопатами, расчищая тротуары. Сверкая мигалкой, по проспекту ползла снегоочистительная машина. Возле одного из продуктовых павильоном два бомжеватого вида типа что-то угрюмо обсуждали и с какой-то тоской поглядывали на прохожих. Согбенные фигуры, поросшие многодневной щетиной помятые лица.

То, что нужно. От них так и веяло душевной слабостью, внутренним мраком, смирением перед собственным падением. Первые подходящие тушки. Надзиратель отдал приказ двоим эгрегорам и те, после короткой борьбы с мутным разумом типов, вселились в их тела. Так легко, ни малейших проблем. Он мог бы просто ослабить все поводки и отпустить Стаю саму искать себе тушки, но ему хотелось лично выбрать первых потенциальных одержимых. В этом он видел порядок, контроль, главенство лидера. Глядя на новоиспечённых одержимых, он рассудил: в этом мире недостатка в материале не будет. Сгодятся не только алкаши, наркоманы и психически больные, но и религиозные фанатики, сектанты, которые вторжение в их разум расценивают как проявление чего-то божественного. Есть в этом городишке такие? Конечно же, есть, и их наверняка не меньше, чем наркоманов и алкашей. Настанет и их очередь.

* * *

В бар Надзиратель зашёл и сразу же скривился. Тут был мерзкий запах – застарелый какой-то, въевшийся, с кислинкой, с оттенком хлорки и табачного дыма. Это был запах падших, запах общества отверженных. Нюхательным рецепторам и желудку эта вонь была не по нраву. Большой минус человеческой тушке, огромный минус! В брюхе как будто холодный клубок змей заворочался, а к горлу подкатила горечь, и захотелось плеваться, плеваться…

Около двух десятков человек за деревянными столами опохмелялось пивом. За убогой барной стойкой листала глянцевый журнал болезненного вида женщина. Возле туалета пожилая уборщица лениво мыла полы и при этом непрерывно ворчала. Это было дешёвое, неопрятное заведение, которое городские власти давно грозились закрыть, но почему-то не закрывали. Обычно сюда приходили одни и те же завсегдатаи – местные пропойцы, сумевшие наскрести мелочь на опохмелку.

Надзиратель ослабил поводки и торопливо вышел из заведения. Плохой, ужасный запах! Тошнит от него. Мерзкие звуки, запахи – всё это его сильно расстраивало, он не понимал, почему так остро на них реагирует. А ещё был холод, горчица… Нужно привыкнуть? Но ему не хотелось, чтобы всё было так, со сложностями, ему хотелось, чтобы всё было сейчас и сразу.

Злясь и непрерывно отплёвываясь, он пнул мусорную урну у входа в заведение. Пнул ещё раз, но гораздо сильнее, а потом уж и со всей силы… и ощутил боль в ноге. И тут его накрыла настоящая волна гнева, разум будто бы ухнул в бездну. Полностью потеряв над собой контроль, он упал и замолотил кулаками по земле. Двое одержимых озадаченно переглянулись, а потом ухватили его за руки и подняли. Из бара выбежали ещё одиннадцать пропойц, чей разум подавили эгрегоры. Надзиратель тяжело дышал и дрожал всем телом, но потихоньку приходил в себя.

– Что… что это было? – прошипел он.

Одержимые молчали, опустив головы. Надзиратель окинул их ледяным взглядом, словно виня именно их в своём приступе безумия. Он не понимал, почему потерял над собой контроль. Запах, боль, гнев? Или дело в слабой человеческой плоти? Внутри всё вибрировало, будто в желудке, сердце и голове работали не совсем исправные моторчики. В ушибленной ноге пульсировала боль, глаза слезились. Познавать этот мир оказалось делом не лёгким. Теперь уж не хотелось, как раньше, всё обнюхать, пощупать, попробовать. Что это, разочарование? Нет! Конечно же, нет! Это всего лишь очередной урок: нужно принимать правила этого мира. Пока принимать! А со временем он, архонт средней иерархии, навяжет миру свои правила. Без сомнений. Так и будет!

Одержимые заботливо отряхнули его от снега, поправили съехавшую на бок ушанку, крепче подвязали пояс на тулупе, протёрли и водрузили на нос очки.

Из заведения вышла барменша, желая выяснить, с чего вдруг все выбежали на улицу, побросав недопитое пиво. Но, встретившись взглядом с глазами странно одетого парня в очках, вздрогнула и поспешила обратно. Позже она расскажет уборщице, что у неё даже голова закружилась, когда заглянула в эти глаза. «Было в них что-то… что-то…» Ей понадобится минута, чтобы подобрать верное определение: «Звериное!» А уборщица сокрушённо покачает головой и скажет печально, но со знанием дела: «Такие глаза у наркоманов бывают. Уж я-то знаю. У сына моего такие. Иной раз как глянет, как глянет…»

* * *

Прохожие глядели на него и его Стаю с опаской и презрением. И это доставляло ему какое-то злое удовольствие. Презрительные взгляды оскорбляли, а он желал быть оскорблённым. Вон хотя бы та женщина в пышной шубе… Как она смотрит? Так, словно он и одержимые самые мерзкие твари. Так, словно мысленно извергает сотни проклятий. А вон те подростки? Эти глядят с насмешливым презрением. А та старушка с клюкой?..

Наказать! Теперь это будет не просто веселье, а справедливое, исполненное смыслом наказание. Стая умоляла предоставить свободу действий. Теперь у эгрегоров были тела, теперь они, как раньше, могли дать волю тёмным инстинктам. Их звериное возбуждение росло с каждой секундой. Хищники жаждали крови.

Со всеми тринадцатью одержимыми Надзиратель вошёл в универсальный магазин с позитивным названием «Всё для вас!», улыбнулся, вскинул руки и закричал:

– Ф-ф-ас!

И началось.

Ревя, точно бешеные звери, одержимые ринулись в атаку. Они нападали на перепуганных растерявшихся покупателей и продавщиц. В ход шли кулаки, ногти, зубы и всё, что под руку попадалось. Воздух дрожал от воплей и грохота. Сразу четверо одержимых набросилось на молодого охранника, который один из немногих попытался дать отпор и даже успел мощными ударами уложить парочку агрессоров. Но против дикой ярости у него не было шансов – одержимые сбили его с ног, разодрали в кровавые клочья лицо и шею, бутылочными осколками вспороли живот. Какая-то женщина, забившись в угол и прикрыв голову руками, истерично визжала. Пожилой мужчина ползал среди разбросанных продуктов и с каким-то обиженным удивлением шептал: «Помогите, помогите…»

Бились витрины, переворачивались прилавки, в стены летели и взрывались осколками бутылки. Одержимые носились по магазину и всё громили. Некоторые из них безумно хохотали. Несколько покупателей и одна продавщица успели укрыться в подсобном помещении, и теперь одержимые пытались выломать дверь, поочерёдно, дико вереща, врезаясь в неё своими телами. По полу, вперемешку с кровью, растекались лужи алкоголя, соков, минеральной воды.

Надзиратель поднял пачку печенья, вскрыл её и принялся есть. Печенье – это хорошо. Мм-м, это просто отлично! И на зубах приятно хрустит. Он решил, что смог бы съесть сотню… нет, тысячу печенюшек. Умеют же люди делать вкусные штучки!

Одержимые терзали своих жертв. Некоторые выдирали из ещё живых людей куски плоти и жадно пожирали. Именно этого жаждал их тёмный инстинкт. Именно об этом эгрегоры мечтали в мрачных зонах тонкого мира. Дождались! Ярость нашла выход.

Подняв с пола ещё две пачки печенья и сунув их в объёмные карманы тулупа, Надзиратель отдал Стае новый приказ и пошёл к выходу. Отлично повеселился, даже вибрация внутри тушки утихла. Нет, хорошего в этом мире всё же больше, чем плохого! Определённо.

Прежде чем выйти, он придержал дверь для какой-то старушки – та, везя за собой огромную сумку на колёсиках, как раз входила в магазин. Подслеповато щурясь, она кивнула с благодарностью.

– Спасибо, сынок. Дай бог тебе здоровья.

А одержимые тем временем исполняли приказ хозяина: из отдела, над которым красовалась вывеска «Всё для пикника», они похватали жидкость для розжига и принялись поливать ей пол, стены, обломки прилавков, трупы. И самих себя. Один из одержимых, визгливо хохоча, чиркнул зажигалкой.

Через несколько секунд пламя охватил всё помещение. Волны огня с рёвом ползли по стенам, по полу. Вспыхивали пластиковые упаковки, распространяя чёрный удушливый дым, лопались уцелевшие после погрома бутылки, взрывались зажигалки, вздувались и разрывались пакеты с чипсами, верещала пожарная сигнализация. А посреди этого хаоса, размахивая руками, носились живые факелы. Одержимые умирали и эгрегоры – довольные, возбуждённые – возвращались к хозяину. Надзирателю не жалко было эти тушки – всё равно от них жутко воняло.

Как только Стая вернулась целиком, он опять ослабил поводки, предоставив эгрегорам на этот раз самостоятельно искать себе тела.

Он сидел на скамейке возле продуктовой палатки, ел печенье и глядел, как горит магазин. А люди вокруг суетились, кричали, некоторые снимали пожар на телефоны. По широким окнам магазина ползли трещины, внутри, среди чёрного дыма, танцевали алые языки огня. Двое полицейских отважно ворвались в полыхающий ад, но тут же выскочили, жадно хватая ртами воздух. Скоро послышался вой сирен пожарных машин и Надзиратель, гримасничая и ругаясь, поднялся и пошёл прочь. Слушать вой сирен ему вовсе не хотелось. Он не заметил, как кто-то догнал его. Он услышал за спиной запыхавшийся голос:

– Надзиратель?