Айлсфордский череп

XXVIII ШИФР

Ранним утром Ангельская аллея была тихой и безлюдной, если не считать пару-тройку бездомных, обосновавшихся на ночь под прикрытием стены и более всего походивших на кучи тряпья. Солнце едва поднялось над крышами, когда на узкую улочку вновь вступили Джек Оулсби, Артур Дойл и Табби Фробишер. Столь активные прошлым вечером босяки сейчас, несомненно, пребывали в коматозном состоянии, и не было слышно ни визжащих крыс, ни рычащих псов, а редкие звуки доносились с Уэнтуорт-стрит, по обыкновению просыпающейся рано. Некоторое время назад над головами троих товарищей проплыл дирижабль, и зрелище это произвело на них весьма благоприятное впечатление. И вообще, казалось, стоило им узнать о том, что Финн Конрад следит так или иначе за Нарбондо, дела начали продвигаться более-менее организованно. Джек и Табби уважали парнишку за едва ли не сверхъестественные сноровку, сообразительность и преданность. Хотя последняя, и вовсе не имевшая границ, запросто могла привести ее обладателя к гибели, вздумай он схватиться с Нарбондо в одиночку.

— Дверь открыта, — тихо проговорил Табби, указывая дубинкой на арочную дверь, ведущую в надстройку Нарбондо.

— Приспешники доктора могут притаиться в засаде, — предположил Джек, — зная, что мы запросто войдем внутрь. Открытая дверь — приглашение к нападению.

— Ну тогда мы прибьем их уши к хлебной доске, а остальное выкинем в окно, — провозгласил Табби и толкнул дверь.

Все трое вгляделись в темный лестничный колодец. Масло в лампах выгорело, наверху стояла тишина. Послушав еще немного, они поднялись и вошли в опустевшую комнату с поваленным столом и расколоченным вдребезги окном, через которое теперь задувал ветер. На полу валялись сломанный стул, осколки тарелок и стекол, а также щепки от рамы.

— Обратите внимание на навесной мост, — кивнул в окно Табби. — Дверь на дальнем конце тоже открыта.

— На мой взгляд, они сбежали без всякого намерения вернуться, — предположил Дойл. — Вряд ли мы что здесь найдем.

— Ошибаетесь! Тут есть кое-что интересное, — объявил Джек, указывая на уцелевшее окно напротив, выходящее на Уэнтуорт-стрит. По улице сновали ранние пешеходы, разъездные торговцы и повозки, а на противоположной стороне маячила пара конных солдат в синих мундирах. Их взоры были обращены в сторону надстройки, и хотя, пока она оставалась в тени, разглядеть в ней незваных гостей было сложновато, мужчины сочли за благо перейти в дальнюю комнату, чтобы гарантированно скрыться из виду.

— Рекомендую поторопиться, — произнес Дойл, — да смыться поскорее. Полагаю, этот мостик окажется нам весьма кстати.

В задней комнате находился верстак, заваленный всякой всячиной, большей частью отнюдь не бытового назначения. На краю у стенки стояли два маленьких человеческих черепа желто-коричневого цвета, потрескавшиеся и явно очень старые. Оба подверглись трепанации, однако круглые отверстия расщепились, так что черепа теперь можно было использовать в качестве жутковатых подсвечников для театральной сцены, но для ужасных целей Нарбондо, как можно было бы заключить из изложенного Сент-Ивом описания светильников, они не годились. Помимо черепов на верстаке вперемешку с упаковочной стружкой валялись экспонированные стеклянные фотопластинки, маленькие винтики, куски полосовой меди и, не особенно вписываясь в прочий хлам, разрозненные гильзы и свинцовые пули — эти лежали в кучке, по-видимому, черного пороха, как будто здесь изготовляли патроны.

— Странный запах, — заметил Табби. — Похоже на чеснок.

— Белый фосфор, — Дойл указал на фарфоровую тарелку с кучкой белой пыли. — Чрезвычайно легковоспламеняющийся. И ныне, кстати, весьма почитаемый анархистами. Еще здесь имеются кое-какие фотографические химикаты, — он взял два закрытых флакона из зеленого стекла, рассмотрел их и поставил обратно, сообщив: — Сульфат железа и цианистый калий. — Затем врач поднял одну фотопластинку и принялся внимательно ее изучать. — Негатив головы мальчика в профиль.

— Похоже на портрет Эдди, — сказал Джек. — Вот только для чего?

— Возможно, для большей убедительности требования выкупа, — предположил Дойл. — Наверняка у них имелась фотолаборатория, которую они забрали с собой.

— Будем молиться, что для большей убедительности требования выкупа, а не для какой-нибудь другой цели, — покачал головой Табби. — Не нравятся мне эти делишки с украшенными черепами. Сент-Ив полагает, будто здесь замешаны огромные суммы — вполне достаточные, чтобы детоубийство представлялось сущим пустяком.

— Ну-ка, а это что такое? — Джек заглянул под верстак и вытащил из кучи мусора какую-то маленькую вещицу. — Да это же печатка, ей-богу. Орел держит в когтях букву «М». Весьма художественно, но при этом довольно незамысловато. Перстень мог принадлежать кому угодно.

— Печатка, Джек, вещь такая, что обязательно кому-то да принадлежит, — глубокомысленно отозвался Табби. — Эта, осмелюсь предположить, потеряна человеком, чья фамилия начинается на букву «М». Так что наш друг Нарбондо исключается. Постарайся не потерять ее сам.

Тут со стороны Уэнтуорт-стрит послышался грохот, и Табби вышел в смежную комнату, дабы посмотреть в окно, оставив двух товарищей изучать мусор под верстаком дальше.

— Подъехала карета, — сообщил он через дверь, — в сопровождении еще двух верховых солдат. Дверь открывается. Бог ты мой, да ведь это вылитый голландец Кибла! Тот самый де Грот. Огромная голова со свинячьими глазками. Похоже, он намерен подняться в одиночку. Зачем ему так поступать, если в его распоряжении аж четыре солдата? — Фробишер вернулся в заднюю комнату.

— Готов ручаться, он явился за этим самым перстнем, — заявил Джек. — И он быстренько позовет солдат, когда обнаружит нас здесь. Уходим через черный ход, немедленно!

— Чушь, — отмахнулся Табби. — Пожалуй, он может нам пригодиться. Наверняка он не лишен благоразумия. Голландцы вообще великие мыслители, хотя я слышал, что они носят деревянные башмаки. Вы пока продолжайте тут копаться. Для начала я подшучу над ним, а потом мы вовлечем его и душеспасительную дискуссию.

На какое-то время воцарилась тишина, затем хлопнула дверь — Табби спрятался на площадке перед мостиком. Весьма скоро с лестницы донеслись шаги, и в комнату вошел де Грот — если это действительно был тот самый человек, что купил миниатюризованную лампу Уильяма Кибла. Он и вправду оказался грузным мужчиной, облаченным в просторный пиджак, на его круглой голове красовалась маловатая владельцу охотничья шляпа с двумя козырьками и ушами. Де Грот не носил усов, зато являлся обладателем бакенбардов и бородки клинышком, а волосы его отличались прямо-таки неестественной рыжестью.

Визитер увидел Дойла и Джека — в свою очередь, уставившихся на него — и немедленно извлек из-за пазухи небольшой пистолет.

— Я намерен избавить вас от перстня, что у вас в руке, сэр, — объявил голландец, глядя на сжатый кулак Джека. — И немедленно, в противном случае я вынужден буду арестовать вас за незаконное проникновение и кражу. На улице меня ожидают четыре солдата. Итак, что вам здесь надо?

— Вообще-то это здание принадлежит мне, — солгал Джек. — А вот вы кто такой, черт вас побери?

— Человек, явившийся за печаткой, которая вам не принадлежит.

— И кому же тогда она принадлежит? Здесь творилась какая-то дьявольщина, так что мне не помешает любое свидетельство.

— Мне доставит величайшее удовольствие посоветовать вам не лезть в чужие дела, — парировал де Грот. — Вы бесстыдно лжете. Немедленно отдайте мне перстень, или я позову солдат.

В этот момент беззвучно возникший за спиной голландца Табби огрел его по затылку набалдашником трости. Джек схватил выпавший из руки де Грота пистолет и, запихивая его вместе с печаткой в карман, проворно отошел в сторонку, наблюдая, как тот медленно заваливается набок прямо на кучу хлама.

— Как там всадники? — быстро спросил Дойл.

— Пока терпеливо ожидают, благослови их Господь, — сообщил Табби. — Впрочем, их терпение небезгранично, — он наклонился и стянул с голландца пиджак — безвольные руки оглушенного взметнулись и снова шлепнулись об пол. Де Грот застонал и перевернулся на спину, глаза у него были закрыты, он тяжело дышал. Дойл большим пальцем приподнял пострадавшему веко, продемонстрировав белок закатившегося глаза. Фробишер тем временем шарил по карманам снятого пиджака. Его добычей оказались бумажник и перевязанная лентой пачка бумаг. Наконец он отбросил пиджак в угол комнаты и вопросил:

— Так что мы, собственно, ищем?

— Откуда же нам знать? — развел руками Джек. — Что попадется!

Дойл вышел в переднюю комнату проверить обстановку внизу.

— Его бумажник прихватим тоже, — рассудил Фробишер. — Можно было бы и пиджак забрать, но у меня твердое правило не надевать одежду своих жертв.

— Один солдат слезает с лошади, — сообщил Дойл. — Указывает сюда и переговаривается с остальными. Пора уносить ноги.

— Черт побери, — выругался Табби, — даже сбросить во двор нашего друга не успеем?

Однако де Грот вдруг застонал и пошевелил ногой. Джек с Дойлом бросились к двери на мост. И Табби пришлось поспешить за ними. Все трое принялись осторожно перебираться по раскачивающимся доскам над внутренним двором, хотя Фробишер по пути не преминул проявить галантность, сняв шляпу перед какой-то девушкой далеко внизу. Наконец они укрылись в тени противоположного здания и остановились на мгновение, чтобы взглянуть на надстройку. Через разбитое окно им удалось заметить какое-то движение, затем раздался неуверенный оклик — по-видимому, солдат предпочел не раздражать де Грота своим внезапным появлением.

С Дойлом во главе друзья спустились и снова оказались на улице, после чего торопливо — однако не настолько, чтобы привлекать к себе излишнее внимание, — двинулись в западном направлении. Свернув на Уайтчепел-роуд, они направились в Смитфилд.

— Лорд Мургейт, никаких сомнений, — констатировал Джек, копясь в бумагах. — Похоже, мистер де Грот причастен к его наиболее пикантным делишкам. Но что, черт побери, этот Мургейт замышляет?

— Наверняка какую-то махинацию, — предположил Табби. — Ко всем политиканам вроде него я испытываю нулевое уважение. Хорошо бы Дойл смог расколдовать этот шифр. Меж тем я умираю с голоду. Право, корову мог бы съесть. Как только он переведет, нам нужно немедленно отправляться в путь, однако судьба завтрака внушает мне серьезные опасения. Пожалуй, мы так голодными и уйдем, что будет сущим преступлением!

Словно в ответ на его стенания из кухни появился Биллсон с огромным пирогом в форме круглого древнегреческого храма с колоннами по периметру и геральдической лилией на верхушке. Пропеченный до золотистой корочки, кулинарный шедевр источал аромат гусиной печенки и бекона. Биллсон водрузил пирог на стол перед Джеком и Табби и отряхнул руки.

— Страсбургский пирог, — провозгласил хозяин заведения, — а в печке как раз доходят прочие лакомства — сырные тосты и пирожки с карри. А в качестве следующей смены блюд будут поданы холодные устрицы, которые буквально мгновение назад Генриетта принесла с Биллингзгейтского рынка. Полагаю, джентльмены, вы изрядно проголодались, но, возможно, с остальным мне следует подождать возвращения мистера Дойла, подержу пока в печи.

— Благослови вас Господь, Уильям, — отозвался Фробишер, — но мистер Дойл может появиться и через несколько часов. Он предпочтет умереть с голоду, нежели бросить работу. Так что несите и тосты с пирожками, да ложку подайте, чтобы мистер Дойл смог соскрести остатки, ежели опоздает к нашему пиршеству. Еще, будьте так добры, подайте несчастным оптимистам кувшин лучшего эля «Полжабы». Нам предстоит долгий день, так что подкрепление определенно не помешает. Мы отправляемся на охоту в Клиффскую топь.

Биллсон удалился на кухню, и Джек продолжил:

— Газеты лорда Мургейта вниманием не обделяют, вот только впечатление у меня сложилось о нем не из благоприятных, хотя в точности не могу объяснить, почему именно. Определенно он ведет себя как напыщенный осел — только дай слюной побрызгать да всех прочих в неудачах обвинить, как будто сам успешен во всем и всегда. Похоже, он умеет только бахвалиться и создает себе репутацию за счет других. И презирает Гладстона.

— Да ему как вигу невыносима забота Гладстона об ирландцах, — пустился в объяснения Фробишер. — Я знаю этого типа еще со времен «Уайтс»[55]. Единственное, что его волнует, это нажива. Однажды он поспорил на три тысячи фунтов, будто Морриса Уитби, агента «Друри-лейн»[56], через четверть часа стошнит. Якобы он понял это по его бледности и выражению лица. Лорд Бингем принял пари и проиграл, не успели они выпить и по бокалу шампанского. Бедняга Уитби начал изображать кота, выблевывающего комок шерсти, а под конец его чуть ли наизнанку не выворачивало. Зрелище было поистине отвратительное, куда до него извержению Кракатау. Потом Уикем рассказывал, будто Мургейт подсыпал Уитби какой-то дряни в джин. Конечно, Мургейт знай себе ухмылялся и все отрицал. Уитби грозился подать в суд, вот только откуда было уликам взяться. Лично я не стал бы играть в карты с типами вроде Мургейта. С другой стороны, впрочем, он сам не стал бы играть с типами, подобными мне. Ему с Нарбондо снюхаться на роду написано — хотя если об этом станет известно, его репутации конец.

Подали эль — около галлона, и товарищи принялись за страсбургский пирог, а заодно и воздали должное устрицам, которые и вправду оказались холодными: Биллсон имел великолепную привычку выкладывать раковины на блюдо поверх слоя колотого льда.

— Пожалуй, как раз этим мы и могли бы заняться, — продолжил Табби, — если в зашифрованных записях обнаружится что-нибудь порочащее, а наверняка так и окажется, коли они подписаны «Гвидо Фокс, он же Гай Фокс, в чьи намерения входило взорвать короля и парламент», — процитировал по памяти он. — Вот только это походит на шутку, ведь короля-то нынче и нет.

— Если в бумагах де Грота и обнаружится что-либо, указывающее на Мургейта, тот просто отмахнется, будто подпись Гвидо Фокса — шутка. Да и в любом случае польза от них только и будет, если Мургейт упомянут в них непосредственно, причем в связи с чем-то явно преступным.

— Подпись сама по себе чересчур хитроумная. Полиция такие обожает, Джек. Вот простые рецидивисты, вроде жизнерадостного джентльмена, днем мирно проживающего в собственном доме, а ночью превращающегося в убийцу, их неизменно ставят в тупик. А вот эта компашка устраивает взрывы — чтобы сеять хаос, ну или осуществить тот сказочный план Нарбондо устроить пирушку в аду, если его вообще воспринимать всерьез.

— Сент-Ив как раз всерьез и воспринимает. По крайней мере, он ожидает чего-то в подобном духе, и для меня этого достаточно.

— Что ж, тогда воздам должное вашей прозорливости, отведав этих тостов и пирожков. Заодно проверю, отвечают ли они традиционному качеству Биллсона. Полагаю, мы обязаны оставить кусочек-другой бедняге Дойлу, раз уж он занят настоящей работой.

— А вот, кстати, и он, — кивнул на лестницу Джек.

Табби наполнил элем кружку Дойла и, когда тот уселся за стол, посетовал:

— Джек был голоден как волк, и мне стоило немалых усилий помешать ему сожрать весь завтрак, а потом и стол обгрызть в придачу. Ну как, удалось что-нибудь выяснить? — Он положил в тарелку Дойла гору еды и вручил ему вилку.

— Это оказался простой перестановочный шифр, — сообщил Дойл и передал обоим товарищам по листу бумаги с двумя абзацами текста. — Буквы разбиты по пять строчек и перемешаны с музыкальными нотами. Сначала это здорово сбивало с толку, но затем я сообразил, что буквы переставляются по нотной линейке в пять строк, как в музыкальном произведении, а не по обычной компоновке в три строки.

— Восхитительно, — отозвался Фробишер. — Ешьте же, старина, время дорого.

— Ноты для понимания текстового сообщения совершенно не нужны, их вставили, чтобы сбить с толку, — не унимался Дойл. — И все же я кое-что в них разглядел — подозреваю, «Гвидо Фокс» чересчур уж упивался собственной хитростью. Ноты переставляются сами по себе, отдельно от текста, и после размещения на нотной линейке итоговый результат можно напеть на манер старой ирландской песни времен Гая Фокса — «Баллинорской баллады».

— Не имел удовольствия слышать ее раньше, — вновь принялся вещать Табби, — да и не уверен, что у меня хватит духу сделать это сейчас, так что весьма вам признателен за доступное изложение. Отведайте же восхитительный пирожок с карри, мистер Дойл, и кружечку эля и доведите до нашего сведения основное содержание записей.

— Основное содержание, — подхватил Дойл, откусывая пирожок, — не такое уж и ясное. Тут обсуждается некий план, о смысле которого остается только догадываться, однако не вызывает сомнений, что о нем хорошо осведомлен как лорд Мургейт, так и отправитель послания, самозваный Гвидо Фокс. Они затевают некое злодеяние — возможно, взрыв, а не праздничный фейерверк, как на 5 ноября, на Ночь Гая Фокса. И это произойдет очень скоро. Дата, правда, не указана, и нам неизвестно время написания шифрованного послания, однако упоминается вторник. Вам обоим должно быть известно, что именно в этот день недели Гай Фокс собирался взорвать палату лордов.

— Завтра! — воскликнул Джек.

— Или на следующей неделе, — вставил Фробишер. — Вторники имеют обыкновение регулярно повторяться.

— Еще здесь упоминается некий «полковник В. М.» — заметил Джек, просматривая врученный Дойлом листок. — И что же нам это дает? Инициалы, только и всего. Судя по всему, он ручается мистеру Фоксу, что его подчиненные присмотрят за «действиями толпы, когда полетит пыль вместе с мучениками», и что предложенная сумма приемлема.

— Сколько же полковников с инициалами В. М. может быть в Лондоне? — озадачился Фробишер. — Лично мне представляется невозможным отыскать их всех и расспросить, а не причастны ли они, часом, к какому-либо преступлению. Летающие мученики! Съешьте еще один сырный тост, мистер Дойл.

Дойл пододвинул тарелку, и Табби положил ему тост. Затем врач проговорил:

— Как заметил Джек, инициалы могут означать что угодно. Например, «Военное министерство». На основании послания мы можем предположить, что в преступлении замешаны военные — и что они подкуплены.

— И сегодня утром четверо из них сопровождали де Грота, — напомнил Джек.

— Проще представить Лондон без ежедневной суматохи, чем без ежедневных подкупов, — пожал плечами Фробишер.

— А в самом конце, — продолжил Дойл, — он пишет: «Гладстон пожнет бурю». По-видимому, они намереваются обвинить в злодеянии самого премьер-министра, положение которого сейчас, кстати говоря, и без того довольно шаткое. Его изобразят фением и повесят на него еще с десяток других взрывов.

— Пора рассчитаться, если мы хотим успеть на реку к девяти часам, чтобы застать отлив, — напомнил Джек.

Табби достал из-за пазухи бумажник де Грота и извлек из него пачку банкнот.

— Нарбондо получает денежки от Мургейта, ну а мы от де Грота — хотя для вложений от него пришлось уложить его самого, ха-ха! Вы поняли, Джек?

— Понял-понял, — отозвался тот, — уж каламбуры-то я худо-бедно понимаю. Ну и сколько он вложил в наше предприятие?

— Девяносто фунтов стерлингов! — провозгласил Фробишер.

— Лично я против кражи денег, — запротестовал Дойл.

Табби встал из-за стола и недоверчиво воззрился на врача.

— Кражи, вы сказали? Так и мы против, — заявил он, — можете не сомневаться. Настоящий джентльмен даже мысли о краже не допускает. Хотя вот насчет Джека я поручиться не могу. Но ведь де Грот отдал эти деньги беспрепятственно — во всяком случае, он не возражал, что практически одно и то же. Далее позволю вам напомнить, что никто из нас состоятельным человеком назвать себя не может, а нам необходимо расплатиться и с Уильямом Биллсоном за пищу и питье, и с капитаном паровой яхты, который переправит нас вниз по реке. Затем, хоть мы и спешим, но все же можем позволить себе заскочить на минутку в «Лавку Глисона» и набрать корзинку провизии, поскольку будет весьма невежливо, если мы заявимся к дядюшке Гилберту оравой босяков. А все, что останется, вернем де Гроту при следующей встрече, вот только не банкнотами, а все той же монетой — как следует настучав ему по затылку. Поверьте мне, мы еще одолжение ему сделаем, вбив чуток рассудительности в его чугунный котелок.