Айлсфордский череп

XXXIV БИВАК ДЯДЮШКИ ГИЛБЕРТА

Дирижабль покачивался футах в шести над ровной песчаной площадкой недалеко от огромного арабского шатра Гилберта Фробишера — точнее, нескольких палаток, а также солнцезащитных навесов со свернутыми, чтобы их не сдувало редкими, но нешуточными порывами ветра, боковыми сторонами.

Корма и нос корабля с обеих сторон были привязаны толстыми тросами к длинным деревянным кольям, глубоко забитым в утрамбованный песок. Из открытой двери гондолы — хотя ее уместнее было бы назвать люком — спускалась веревочная лестница с деревянными ступеньками, излишек которой исполинской улиткой лежал на земле.

От берега Египетского залива бивак отделяла гряда высоких дюн, так что с какого-либо судна на воде или же с тропинки вдоль берега шатер не просматривался. Сент-Ив склонен был полагать, что благодаря данному обстоятельству уединенный и комфортабельный лагерь до сих пор и не разграбили головорезы Нарбондо или банды речных пиратов и контрабандистов. Дым костра, естественно, был хорошо заметен и издали, однако он ничем не отличался от того, что поднимается над утлой стоянкой путешественника-одиночки.

В лагере напряженно ожидали прибытия Джека, Табби и Дойла — полдень давно миновал, а троица все не показывалась. Лэнгдон, отправивший им телеграмму еще по прибытии и встревоженный не на шутку, беспрестанно поглядывал на карманные часы. Он не имел права просить, но для реализации плана нападения на весьма многочисленную банду головорезов, замеченную утром с борта дирижабля у печально известного «Тенистого дома», ему отчаянно требовалась помощь. Трактир был указан на карте Мертона, но и без нее всем в округе было известно местоположение заведения с чрезвычайно скверной репутацией — легендарного прибежища контрабандистов, действовавшего здесь чуть ли не с доримских времен.

Нервничая и коротая время за чаем со свежими маффинами с клубникой, Сент-Ив наблюдал за обитателями бивака дядюшки Гилберта.

Сам почтенный орнитолог до забавного походил на своего племянника, в том числе и в плане полноты, различий же, кроме возраста, конечно, наблюдалось два: полностью лишенная растительности макушка Гилберта Фробишера ярко сияла на солнце, а на носу красовались очки с толстыми стеклами.

В экспедицию старик прихватил своего слугу — высокого и подтянутого мужчину по фамилии Барлоу, несомненно, весьма расторопного, но не далее как позавчера подвернувшего ногу — провалился в кроличью нору. Теперь поврежденная конечность с шиной на лодыжке покоилась на скамеечке.

Еще присутствовал давний товарищ Гилберта мистер Ходжсон, тоже увлекающийся орнитологией — весьма деятельный для своего преклонного возраста маленький кривоногий старичок.

В данный момент он был поглощен изучением поразительно обширного собрания перьев и яиц — синих, розовых и крапчатых, аккуратно разложенных в соответствующих гнездах. Увлечен он был своим занятием настолько, что практически не участвовал в беседе — во всем мире для него едва ли существовало хоть что-то, кроме сей драгоценной коллекции. Устроившись за широким деревянным столом, мистер Ходжсон увлеченно строчил в блокноте, то и дело вскакивая и рассматривая устройство того или иного гнезда или форму яйца, а затем дополняя свои записи.

И последним представителем местного общества являлась повариха мадам Лесёр, женщина в теле, говорившая на офранцуженном английском и творившая подлинные чудеса в кухонном загончике, оснащенном металлической печью, массивными колодами для рубки мяса, клеткой для кур и несколькими шкафчиками в придачу. Ее мускулистые руки и полные ноги наводили на мысль, будто всю свою жизнь она носила кирпичи на стройке, а не занималась готовкой. Непостижимым образом ей удавалось даже выпекать хлеб — в плетеной корзине лежало несколько свежих батонов. Под тентом висела связка фазанов, окорок, несколько упакованных головок сыра и пучки трав. Прямо сейчас мадам была занята нарезкой рыбного филе ужасающе тонким ножом, а в печке доходило рагу из ягненка, аромат которого, казалось, должен был приманивать суда с Темзы. Из печной трубы ввысь уходил прямой столб дыма.

Для перевозки упакованного лагерного оборудования, в том числе книг, алкоголя, перин и прочих необходимых атрибутов цивилизации, Гилберт подрядил компанию в Грейвзенде, которая затем установила палатки, соорудила уборную и каждые три дня поставляла свежее мясо, зелень и фрукты из садов Кента. Также дядюшка Табби пополнял продуктовые запасы дичью, например уже упомянутыми фазанами.

Время от времени прореживать популяции разных видов птиц вовсе не возбраняется, заверил Гилберт Сент-Ива и Хасбро и похвастался своим новеньким ружьем.

— Системы Энсона-Дилея, — с гордостью сообщил он, — так называемое бескурковое. Последнее изобретение, профессор. Внутренние курки, самовзводящиеся. Поднимаешь дичь, вскидываешь ружье и плавно, как санки катят с горки, нажимаешь на спусковой крючок. Вы можете сказать, мол, не по-спортивному, но стоит вам отведать стряпню мадам Лесёр, и вы тут же перемените свое мнение.

Из всех присутствующих на роль участника запланированного Лэнгдоном мероприятия, то есть массированного нападения на прибежище головорезов, годился лишь Барлоу, но, несомненно, только не в его нынешнем состоянии. Тем не менее — и это заранее беспокоило Сент-Ива, поскольку старик отличался опасной горячностью и любил действовать спонтанно, — дядюшка Гилберт в лагере определенно не останется.

Некоторое время назад он принимал непосредственное участие в спасении жизни самого Лэнгдона, и потому благопристойного повода отказать ему не имелось, однако профессор всерьез опасался возможных последствий. Дело в том, что оба Фробишера отличались редкой способностью находить неприятности на свою голову, причем дядюшка, значительно превосходивший племянника в плане эмоциональности, крайне редко действовал рассудительно.

Погруженный в свои мысли Сент-Ив совершенно не следил за беседой, которую вели собравшиеся подле стола члены орнитологической экспедиции; внезапно в голове у него возник отчетливый образ его залитого солнцем дома, как если бы он смотрел на него с глициниевой аллеи: всё в весеннем цвету, тянется ввысь хмель, ветерок разносит смех Эдди и Клео.

Сердце у Лэнгдона учащенно забилось. Будучи не в состоянии участвовать в дискуссии, он в третий раз с момента прибытия встал и, пройдя с подзорной трубой за дирижабль, поднялся на вершину дюны, откуда открывался вид на залив.

День выдался прекрасным во всех отношениях — вода искрилась на солнце, в воздухе стояло живительное тепло, а небо буквально сияло синевой, — однако Лэнгдона это совершенно не трогало; пожалуй, он даже не мог припомнить, что красоты природы и всякие милые приятные вещи, вроде предвкушения сбора хмеля, доставляли ему искреннюю радость всего не сколько дней назад. Мысли Сент-Ива обратились к Элис, которой сейчас ему ужасно не хватало. Плотно зажмурившись и тряхнув головой, он постарался выкинуть из нее весь сентиментальный вздор, исключительно ради сохранения ясности рассудка. А потом, открыв глаза, вновь оглядел через подзорную трубу водные просторы — к сожалению, за последние полчаса пейзаж ничуть не изменился.

Из-за изгибов береговой линии южная часть залива практически не просматривалась, что, впрочем, было только к лучшему, поскольку Сент-Ива равным образом не видел и Нарбондо. Лэнгдон направил подзорную трубу на вход в залив, в сторону скрытой холмами Темзы, и вдруг различил столб дыма, наклоненный в направлении верховий реки, — судя по его поведению, в залив поворачивал паровой баркас! Через несколько мучительных минут появилось и само суденышко, направлявшееся прямо к Сент-Иву — только чертовски медленно, как ему казалось. Несомненно, дымок печки мадам Лесёр являлся для капитана баркаса прекрасным ориентиром. Лэнгдон, чуть ли не бегом вернувшись в лагерь, объявил о прибытии отряда, после чего в компании Гилберта и Хасбро снова оказался на берегу.

Трех его друзей с багажом, основной частью которого являлись два деревянных ящика с выжженным по бокам клеймом лавки Глисона — идея, конечно, принадлежала Табби, что было весьма мило с его стороны, вот только, учитывая продуктовое изобилие в лагере Гилберта, прибавлять морю воды определенно было незачем, — уже переправляли на сушу на ялике, во время плавания болтавшемся на буксире. Но дожидаться открытия ящика в планы Сент-Ива не входило — он рвался в бой. Пожалуй, никогда прежде его так не угнетало слишком неторопливое развитие событий.

Наконец ялик уткнулся в берег, Табби вручил гребцу деньги и вместе с Дойлом и Оулсби выбрался на песок. Хасбро и Джек взяли ящик побольше, Табби потащил поменьше. По пути он представил старому орнитологу Дойла и напомнил, что с Джеком тот уже знаком, что неизбежно повлекло за собой бурную серию рукопожатий и воспоминаний, а затем племянник с дядей, вылитые братцы Труляля и Траляля, двинулись вверх по дюне.

— Нам удалось кое-что выяснить, — сообщил Дойл Сент-Иву, пока они стояли у самого прибоя. — Впрочем, по большей части о значении открытий остается только гадать, но, возможно, вместе мы что-нибудь да сообразим.

— Полагаю, обед будет готов с минуты на минуту, — отозвался Лэнгдон, — так что поговорим за едой и либо доберемся до сути дела, либо нет. Моя основная цель остается неизменной: я намерен предпринять еще одну попытку освобождения сына, как только проанализирую все, что нам известно или необходимо узнать. И еще меня терзают опасения, что Нарбондо вот-вот устроит в Лондоне взрыв, который может повлечь за собой многочисленные жертвы.

— Согласно добытым сведениям, во вторник, — подключился Джек и вручил Сент-Иву пачку изъятых у де Грота бумаг. — Либо завтра, либо через неделю.

— Судя по бурной деятельности в окрестностях «Тенистого дома», завтра, — предположил Лэнгдон, и все двинулись в лагерь. По пути Сент-Ив размышлял, действительно ли до осуществления зловещих планов Нарбондо остается лишь день. Если так оно и есть, тогда парочка с греческим огнем, которую они с Хасбро видели сегодня утром на набережной, лишь малая составляющая заговора. Взрыв Флитского водостока произвел немалое впечатление на людей и власти, однако, если страхи Матушки Ласвелл хотя бы отчасти оправданы, осуществленное злодейство окажется камерной репетицией грядущей полномасштабной катастрофы. И вряд ли, продолжал логические построения Лэнгдон, у Нарбондо есть время для работы над выделыванием новых черепов-светильников для пресловутого заказчика, коли он завтра надеется открыть врата в страну мертвых. Доктор ведь владеет Айлсфордским черепом — его, так сказать, «сезам, откройся!». Не исключено, что он совершил похищение Эдди все-таки из мести — из мести и для получения выгоды: Нарбондо вымогал у Сент-Ива огромный выкуп, одновременно рассчитывая получить плату и от заказчика. И в итоге надул обоих, а Лэнгдона еще и заманил на Клиффскую топь, удалив его из Лондона. Кое-какие из этих предположений, а то и все, могут оказаться верными. Или никакие.

В ожидании обеда Сент-Ив просмотрел бумаги де Грота, ничуть не удивившись тому обстоятельству, что пресловутым заказчиком детского черепа является Мургейт. Амбиции политикана тоже изумления не вызывали — для таких, как он, любая гнусность хороша, — а вот запланированное ради достижения цели убийство королевы… Неужто этот тип так далеко зашел в своей мании величия, что осмелится покуситься на Британскую корону? Нарбондо, понятное дело, пришел в восторг, получив шанс манипулировать подобным персонажем.

Наконец начался обед со сменами блюд: рыба под чесноком, запеченная в вине и пряностях и политая маслом, рагу из ягненка, приправленное гвоздикой, перцем и корицей, и бутылки индийского светлого эля, сваренного близким другом Гилберта из Восточного Сассекса. Вычищая подливку корочками хлеба, старый орнитолог отчитался о легендарной дрофе, которой он так и не обнаружил, зато зарегистрировал тридцать четыре вида других птиц, из которых подстрелил и съел лишь три особи.

Тем не менее до утраты надежд дело не дошло: какой-то тип божился, будто видел дрофу весом фунтов под пятьдесят совсем неподалеку, прямо на открытом лугу. Свидетель, правда, был не совсем трезв, но ведь спиртное никоим образом не превращает человека в лжеца, резонно рассуждал дядюшка Гилберт. Скорее, верно обратное. Однако вероятность, что пьяница обратил внимание на чрезвычайно жирного ягненка, оставалась…

Как бы то ни было, дядюшка Гилберт намеревался остаться здесь на все лето. Орнитология была страстью всей его жизни, а бивак превратился в его второй дом.

Сент-Ив, углубившийся в свои невеселые мысли, слушал разглагольствования Фробишера-старшего вполуха, а вкус еды и вовсе едва ли различил. Он думал о загадочном Гвидо Фоксе и летающей вместе с мучениками пыли. Об оранжерее Шортера и контрабандном угле, а еще о фосфоре, порохе и свинцовых пулях в логове Нарбондо в трущобах и о фотопластинке с образом Эдди — последнюю, впрочем, он немедленно выбросил из головы.

— А что вам известно об угле, сэр? — поинтересовался он у дядюшки Гилберта, улучив момент, когда тот занял рот очередным ломтиком рыбы.

— Знаю цену тонны, — с легкостью сменил тот тему, — сравнительные достоинства твердых и мягких разновидностей, но только применительно к плавке металлов. Мой завод под Блэкбойз — слышали, может быть, — занимается производством железнодорожных рельсов. Фирма, впрочем, больше не моя, если быть точным. Весной я продал основную часть акций. Так что отныне я свободный человек.

— И богатый, — вставил Табби.

— Совершенно верно. Всякого добра у меня навалом. Крез и рядом не стоял. Я люблю комфорт, профессор.

— Как и я, сэр. Но опасен ли уголь? Ясное дело, он огнеопасен, но взрывоопасен ли?

— Вполне. Зависит от размера частиц и обращения.

— Дойл, помнится, вы рассказывали нам о своем путешествии на пароходе «Маюмба», — вмешался Джек, — и упомянули инцидент с возгоранием угля.

— Да, в угольном бункере, — подался вперед Дойл. — Мы направлялись домой и уже находились севернее Мадейры. Капитан запретил тушить бункер, опасаясь, что из-за дополнительного веса воды судно станет плохо слушаться руля, что при усиливавшемся волнении было особенно опасно. Взамен он приказал запечатать бункер и перекрыть поступление кислорода. И все равно уголь продолжал тлеть — да так, что обшивка корпуса всю ночь была раскалена докрасна, и шлюпки пришлось держать наготове. Мы везли пальмовое масло — чрезвычайно взрывоопасное вещество.

— Разумное решение, ведь в угольном бункере полно пыли, — покачал головой Гилберт. — И это большая проблема, не так ли? Если бы бункер был открыт и океанский бриз поднял пыль, все могло бы окончиться очень плачевно, сэр, вправду очень скверно, сколько бы шлюпок ни подготовили.

— И чем бы это закончилось? Взрывом? Будьте так добры, расскажите, из-за чего он мог бы произойти, — попросил Сент-Ив.

— Все очень просто, юноша, — пожал плечами Гилберт, — и я вовсе не собираюсь строить из себя школьного учителя, — с этими словами старик одним глотком осушил полбутылки эля и шумно выдохнул.

— А мне как раз школьный учитель и требуется, — Лэнгдон решил проявить настойчивость. — Пожалуйста, сэр.

— Как вам угодно! Что ж, к взрыву приведет сочетание пяти факторов, а именно: достаточное количество угольной пыли — причем гораздо меньше, нежели вы можете вообразить, — ее взвешенное состояние, поступление кислорода, нагрев и замкнутое пространство. В случае на пароходе мистера Дойла в наличии имелись все, за исключением взвеси. Уголь продолжал гореть — хоть и слабо, но жарко, однако без взвешенной пыли взрыва не последовало бы, как бы высоко ни поднялась температура. Поэтому-то капитан и закрыл бункер от ветра. Естественно, таким образом он предотвратил поступление кислорода, однако кислород — фактор гораздо менее опасный, нежели порыв ветра.

— Любая угольная пыль одинаково взрывоопасна? — продолжал расспрашивать Сент-Ив.

— Нет, что вы! Антрацитная, например, ничуть. Понимаете, вся суть в так называемом коэффициенте летучести. Расчет его довольно прост, однако достаточно сказать, что взрывоопасна пыль битуминозного угля или более мягких разновидностей, да и то в случае очень мелких частиц.

— Бурый уголь?

— Весьма опасен, особенно сухой.

— Насколько я понимаю, чем меньше частицы, тем выше взрывоопасность.

— Именно так, по двум причинам. Мелкие частицы, само собой, более летучи, и нагрева для взрыва требуется гораздо меньше, причем тепло передается тем быстрее, чем мельче пыль. — Гилберт вновь от души глотнул эля, отер рот тыльной стороной ладони и поставил бутылку.

— Наверняка для взрыва какой бы то ни было мощности необходимо огромное количество пыли, — снова заговорил Джек. — Табби вот обратил внимание, что Гай Фокс притащил в подвал под Парламентом целую дюжину бочек с порохом. Порох-то наверняка более взрывоопасный, чем угольная пыль?

— Чушь полнейшая, сэр, — отрезал Гилберт. — Гай Фокс был дурак, поэтому-то его и повесили.

— Не повесили, — возразил Дойл. — Насколько я помню, он спрыгнул с плахи и сломал себе шею.

— Так или иначе, насчет пыли все однозначно, — отмахнулся дядюшка, — и вот почему. Если бы на дне того угольного бункера лежало совсем немного пыли — только чтобы на ней оставались отчетливые отпечатки ног, но она вся поднялась бы в воздух, — грохнул бы взрыв, хотя, пожалуй, не очень мощный. Все дело в минимальной взрывоопасной концентрации, как выражаются специалисты. Впрочем, это не слишком точная наука, в особенности применительно к крупному строению. Но для угольного бункера рассчитать эту концентрацию гораздо легче. И если она достигнута, то чем больше пыли, тем мощнее взрыв. А ежели нет, то пыль вызывает лишь удушающий эффект. И вот что еще: наличие угольного газа, как это зачастую бывает, приводит к поистине чудовищному результату. — Гилберт отправил в рот кусочек рыбы, наткнулся на кость и выплюнул кусочек в траву. — Прошу прощения за свои манеры, — прокомментировал он. — Итак, желаете ли вы еще что-либо узнать, профессор? Мне это весьма по душе: вы — студент, а я ваш наставник, ха-ха.

— Относительно нагрева… — начал было Сент-Ив, вспомнив оранжерею Шортера с ее керосиновыми обогревателями и лампами.

— Для воспламенения сухого измельченного бурого угля, основательно взвешенного и в достаточном количестве, — подхватил его мысль Гилберт, — достаточно малейшей искры. А уж открытое пламя точно приведет к взрыву. Пароход мистера Дойла подвергался величайшей опасности, принимая во внимание неизбежные искры на палубе. Поскольку нагрев уже имел место, взрыва удалось избежать лишь потому, что не образовалась взвесь.

Лэнгдон встал и кивнул. Теперь ему стало все ясно. Но время стремительно уходило, и это тревожило его все сильнее.

— Джентльмены, — начал Сент-Ив, — кажется, теперь я все понял. Как мне представляется, Нарбондо и лорд Мургейт намереваются совершить ужасное злодеяние на завтрашней церемонии в соборе Оксфордских мучеников, накачав в церковь угольную пыль и воспламенив ее либо посредством греческого огня, либо при помощи какого-то другого источника жара. Хасбро рассказал мне, что на празднестве ожидается сама королева в сопровождении множества сановников. И бог его знает, сколько тысяч зевак еще соберется. Сомневаюсь, что нам удастся отменить церемонию собственными силами, а план Нарбондо настолько необычен — и в этом вам придется поверить мне на слово, — что уговаривать вмешаться полицию или армию будет попросту глупо. Так что во избежание полного провала я намереваюсь предпринять попытку освобождения своего сына прямо сейчас, и к черту неудачников! Если кто желает ко мне присоединиться вновь — милости прошу. Долг перед короной, однако, требует также нашего немедленного отбытия в Лондон, чтобы постараться предотвратить катастрофу — если я действительно прав, — закончив свою речь, Сент-Ив принялся приводить в порядок оружие, которое они с Хасбро прихватили с собой — старые добрые револьверы неплохо зарекомендовали себя на Ангельской аллее. Хотя цель и не была достигнута, благодаря им все остались живы.

Гилберт, совершенно сбитый с толку внезапной сменой темы разговора и столь откровенно воинственной речью, заморгал и оглядел собравшееся за столом общество донельзя изумленным взглядом.

— О каком это освобождении вы толкуете? — наконец вопросил он. — Я заметил озабоченность на вашем лице, когда вы спустились с дирижабля, профессор, но кто я такой, чтобы вмешиваться в чужие дела? Но раз уж вы заговорили об этом во всеуслышание…

— Доктор Нарбондо, которого вы наверняка помните, похитил моего сына.

Лицо старика потемнело от гнева, он вскочил и разразился тирадой:

— Боже мой! Последний раз, когда мы видели этого грязного мерзавца, он удирал на подлодке, словно напуганная крыса. Табби, ну ты же помнишь. Я еще сказал тебе, что нам нужно пристрелить его на месте, пока есть возможность.

— Мы сделали, что было в наших силах, дядюшка. Нам никак не удалось бы пристрелить его внутри глубоководного корабля.

— Да уж, оружие мы тогда прихватили неподходящее, оплошали. Но теперь-то у меня есть отличное ружье! Этот тип, несомненно, жаждет мести и потому пошел на такое злодейство.

— Полагаю, вы правы, сэр. Месть и еще кое-что, — отозвался Сент-Ив.

— Что ж, тогда я к вашим услугам, — заявил Гилберт. — Я пристрелю Нарбондо с большим удовольствием, нежели фазана. Хотя фазан на вкус определенно гораздо приятнее.

— Весьма признателен вам, сэр, — ответил Лэнгдон.

Хасбро, Джек, Табби и Дойл встали из-за стола и начали собираться. О Лондоне никто даже не заикался, все молча готовились к походу.

Буквально через пару минут отряд с Сент-Ивом во главе выдвинулся в направлении «Тенистого дома». Они шли вдоль дюн, за которыми плескались волны Египетского залива, по узкой песчаной тропинке, поросшей сорняками и усеянной ракушками. Дядюшка Гилберт в тропическом шлеме шествовал со своим ружьем и вещал:

— За меня не переживайте. Я еще вполне ничего. Пускай я и старик, но точно не калека. Ходжсон обещал стеречь дирижабль на пару с Барлоу. Ходжсон, если только не уйдет с головой в свои яйца и гнезда, с пятидесяти футов может подстрелить дробью воробья на дереве. Да и Барлоу с пистолетом мастерски обращается. Устроил себе наблюдательный пункт на оттоманке в тени корабля.

— Приношу свои извинения, сэр, что отрываю вас от дроф, — отозвался Лэнгдон. — Вы явно не рассчитывали на подобный оборот.

Гилберт отрывисто кивнул.

— Ребенок в беде, сэр, и более того — сын человека, которого я считаю своим другом, если мне позволительно так сказать. Жизнь и счастье ребенка стоят на первом месте для любого, кто не является утилитаристским ничтожеством. Но у королевы есть гвардия, которая призвана охранять и ее саму, и Британскую корону, сэр.

В этот момент маленький отряд свернул к лесу по овечьей тропе, петлявшей между кустами.

Шагали молча — стратегию, сверившись со сделанным от руки планом окрестностей «Тенистого дома», после воздушной разведки представлявшимся вполне точным, обсудили еще в лагере — и почти беззвучно, поскольку под сводами леса под ногами оказался мягкий ковер из опавшей листвы. Тишину нарушали лишь крики чаек да шум усиливающегося ветра в ветвях. И потому донесшийся откуда-то спереди топот мигом привлек всеобщее внимание. Буквально через пару секунд из-за поворота, оглядываясь на невидимого пока преследователя, выскочил Финн Конрад. Парнишка пролетел немного по тропе и врезался в Сент-Ива. Тот пошатнулся и схватил парнишку за плечи. Вырвавшись и окинув всех безумным взглядом, Финн сделал еще несколько шагов, затем признал друзей и, словно моментально лишившись сил, рухнул на колени, пытаясь отдышаться.

А на тропе показался какой-то низкорослый субъект, явно преследующий Финна. Лицо его было обезображено жуткой раной и гримасой безумной ярости, а изо рта вырывался отвратительный вой, лишь отдаленно напоминающий человеческую речь. В руке коротышка сжимал длиннющий нож, и даже появление в его поле зрения нескольких серьезно настроенных мужчин не поколебало его очевиднейшего намерения зарезать парнишку.

— Стой! — вскричал вышедший вперед дядюшка Гилберт, однако преследователь и не подумал сбавить шаг, словно дорогу ему преградили невидимки.

Старик вскинул ружье, и в то же мгновенье преследователя отбросило назад, а звенящее эхо выстрела подняло с деревьев тучу птиц.