Айлсфордский череп

I ВО ТЬМУ

Бейсуотерский клуб, обласканный вниманием членов Королевского научного общества, обосновался на Крейвен-хилл. На юг из его окон открывался вид на Гайд-парк, и сквозь деревья можно было разглядеть крышу Кенсингтонского дворца — только осенью и зимой, когда буйная зелень листвы прекращала свои бесчинства, дворец представал почти во всей своей красе.

Вот и сегодня, должно быть, добрая половина населения Лондона бродила по Бейсуотер-роуд и парку да сидела по берегам Серпантина, подобно саламандрам поглощая тепло солнца после дождей, коими отличилась нынешняя запоздалая весна. Всего пару дней назад возле Марбл-арч взорвалась бомба анархистов — по имеющимся сообщениям, фениев, — в результате чего два человека погибли — впрочем, описание «были зверски убиты» более отвечало истине, — однако город, похоже, совершенно позабыл о сем трагическом происшествии.

Лэнгдон Сент-Ив с бокалом шампанского в руке задумчиво созерцал пейзаж за окном. «Ничто так не расстроит анархиста, — размышлял он, — как безразличие общественности, и, несомненно, в этом заключается хоть какая-то справедливость — которой, кстати говоря, в последнее время определенно недостает». На протяжении двух изматывающих недель Сент-Ив, как последний дурак, пытался вернуть три альбома с детскими ботаническими зарисовками сэра Джозефа Бэнкса[3], что были переданы на экспертизу Парсонсу, секретарю Королевского общества. Личность, «нашедшая» альбомы, предложила их Обществу за весьма приемлемую цену, и подлинность рисунков письменно заверили аж четверо специалистов. Но затем, словно по мановению волшебной палочки, оригинальные альбомы были наизагадочнейшим образом похищены и заменены подделками, а владелец реликвии потребовал компенсации.

Действуя в интересах Королевского общества, Сент-Ив прикинулся корыстным и неразборчивым в средствах коллекционером, с тем чтобы выманить вора предложением продать украденные зарисовки. И задуманная хитрость увенчалась успехом, если таковым можно считать насильственную смерть похитителя.

По необычайному стечению обстоятельств тот, по-видимому опознав Сент-Ива, немедленно сообразил, что его водят за нос, и очертя голову бросился на улицу, чему не помешала ни его сильнейшая хромота, ни три объемистых подлинных альбома под мышкой. Последние, равно как и тело вора, оказались под колесами омнибуса.

В итоге преступник скончался на месте, его вдова с двумя детьми отправилась просить милостыню на улицу, несколько десятков ранних рисунков сэра Джозефа Бэнкса оказались бесповоротно утрачены, а Королевское общество осталось должно владельцу альбомов упомянутую приемлемую сумму — теперь, впрочем, не такую уж и приемлемую, поскольку ничегошеньки за нее не получало. С подобным ворохом неприятностей Лэнгдон даже терялся, с чего начать каталогизацию собственных сетований.

Самым же худшим во всей этой истории являлось то, что сразу же после несчастного случая Сент-Ив в приступе раскаяния вручил несчастной вдове похитителя деньги. Как на грех, женщина пряталась неподалеку с детьми — она точно являлась свидетельницей преступления, а с большой долей вероятности и вовсе соучастницей. Предложенные деньги сначала как будто озадачили ее, но затем она догадалась об их назначении — по сути то была примирительная плата. Погибшего мужа новоиспеченная вдова любила, как и Лэнгдон — Элис, свою дражайшую супругу, и потому его ужасную смерть ей не могли компенсировать никакие деньги. Впрочем, их-то женщина взяла, так и вцепилась в пять крон, но затем едва слышно произнесла:

— Настанет время для суда над всяким делом[4].

— Надеюсь, оно настанет не скоро, — парировал Сент-Ив, отворачиваясь, — он, как никогда еще в жизни, ощущал себя законченным подлецом. По некотором размышлении, однако, Лэнгдон пришел к заключению, что в этом деле он, увы, попросту сел в лужу, а подобное времяпрепровождение отнюдь не относилось к его излюбленным. История обернулась слишком запутанной, чтобы представляться внятной, и в ней даже можно было углядеть признаки злокозненности, хотя природа таковой и оставалась для ученого совершенно непостижимой. Сент-Ив вдруг заметил собственное отражение на оконном стекле. Черты его вытянутого лица обострились более обычного, и на них явственно виднелась печать забот и волнений. Он скинул ноги с оттоманки и выпрямился в кресле, внезапно ощутив тревогу.

Ему вдруг остро захотелось оказаться дома в Айлсфорде, с Элис и детьми. «Скоро я туда приеду», — попытался успокоить себя Лэнгдон и вот уже в третий раз за последние полчаса взглянул на карманные часы. Следующий поезд Юго-восточной железнодорожной компании на Медуэй-Вэлли-лайн отходит от станции Тули-стрит через два часа, и на нем-то он и отправится. К самому ужину едва ли поспеет, но опоздает совсем немного.

Вернувшись в реальность, Сент-Ив обнаружил, что его друг Табби Фробишер ведет кипучий спор с Парсонсом. Секретарь Академии, личность по характеру весьма сварливая, буквально клокотал, а Табби настроен был иронично. Откровенно говоря, он преследовал только одну цель, а именно: вывести оппонента из себя. Парсонс, сутулый и узкоплечий старик, напрочь был лишен чувства юмора, а благодаря густым косматым бровям еще и обладал свирепым видом. В наружности же Табби ничего угрожающего не просматривалось. Имя его, попросту означающее «толстяк», подходило ему совершенно; однако, несмотря на объемистый живот и веселый нрав, недооценивать Фробишера — его молниеносную реакцию и постоянную готовность к решительным действиям — не следовало.

— Говорю же вам, «Таблетки Квиттичанка» — пустышка! — заходился раскрасневшийся Парсонс, неистово потрясая бородой. — Полнейшее жульничество! Никакого лечебного воздействия они не оказывают, а то и вовсе причиняют вред! — он отставил пустой бокал и подал знак принести еще одну бутылку.

— Ерунда, — молвил Табби. — Мой дядюшка Гилберт постоянно их принимает. Вы же знаете, он у меня заядлый мореход. У него и паровая яхта есть, в Истборн-харбор. Так вот, в детстве он постоянно пичкал меня этими таблетками, прежде чем отпустить на озеро на ялике. И я готов показать под присягой, ни малейших симптомов цинги у меня ни разу не появлялось.

— Что, на каком-то чертовом озере? — так и брызнул слюной Парсонс. — Да он сумасшедший!

— Отнюдь, — возразил Табби. — «Таблетки Квиттичанка» оказались полезны и в этом смысле — я хочу сказать, для профилактики безумия. Всякий раз, когда дядюшку подмывало слететь с катушек, он толок таблетки в порошок и принимал его с тщательно выверенной порцией виски.

Секретарь заморгал, на какое-то время лишившись дара речи и застыв с перекошенным в гримасе отвращения ртом. Тут появился официант с запотевшей бутылкой и принялся наполнять бокал Парсонса. Поток поднимающихся пузырьков как будто вернул тому некоторую долю самообладания.

— Лэнгдон, вы ведь помните моего дядюшку Гилберта? — как ни в чем ни бывало продолжал Табби. — Вы же можете поручиться за его здравомыслие?

— Еще как могу, — отозвался Сент-Ив. — Такой же нормальный, как вы или я, и до сумасшествия ему далеко.

— На это мне сказать нечего, — пробурчал Парсонс.

На самом-то деле Лэнгдон не стал бы присягать касательно здравомыслия дядюшки Гилберта, потребуй кто от него подобного ручательства. Ведь здравомыслие все-таки не из тех понятий, коим можно с легкостью дать определение.

— А известно ли вам, что он отплыл из Дикера в орнитологическую экспедицию в Клиффскую топь? — не унимался Табби. — Он горит желанием обнаружить гигантскую дрофу, которую уже практически истребили.

— Хочет перестрелять оставшихся? — поинтересовался Парсонс.

— Только не дядюшка Гилберт. Он хочет пересчитать их. Оружием ему будут служить бинокль и записная книжка. Какой-то птицелов якобы видел эту дрофу в кустарнике на болоте. Впрочем, то мог быть и гигантский фазан. Но дядюшку интересует именно дрофа. Он намерен расположиться биваком у самого залива. Может, еще бокал сего превосходнейшего шампанского? — обратился Табби к Сент-Иву.

— Благодарю, но незачем изводить на меня напиток.

— Весь обед, я заметил, вы просидели в унынии. Снова тоска по домашнему очагу?

Лэнгдон кивнул, собираясь ответить, но внезапно вспомнил, что ему обещали черенки бегоний. До поезда он еще успевал их забрать, и мысль эта весьма приободрила его. Пожалуй, хоть что-то путное выйдет после целых двух недель, ушедших коту под хвост. Элис сходила с ума по бегониям, их разведение было одним из ее основных хобби. Она могла посадить кусочек листа в горшок с песком, и уже через две недели из него появлялось полноценное растение с корешками и свежими листочками. Если он явится домой с черенками, жена будет счастлива вдвойне, а ее счастье, в чем Сент-Ив нисколько не сомневался, это его счастье.

Он подался вперед и посмотрел в окно, откуда открывался вид на стеклянную крышу теплицы — небольшой оранжереи, опекаемой древнего вида садовником по имени Йенсен Шортер, до недавнего времени занимавшим пост секретаря Королевского садоводческого общества. В старости Шортер словно начал расти в землю и по достижении моисеевского возраста мог бы даже подрядиться в цирк карликом. Несмотря на солнечный день, внутренности стеклянного сооружения показались Лэнгдону чересчур темными, словно там дымила керосиновая печка — хотя идея разжигать печку летом представлялось той еще загадкой. По бегониям же Шортер являлся специалистом первой величины: только корневищные, никакой клубневой кричащей показухи! Год назад ему из Бразилии прислали десятка два новых видов, однако он и слышать не хотел о том, чтобы делиться любыми своими растениями, пока не пойдут в рост нарезанные им черенки. Поскольку саженцы принялись, а Шортер еще не успел раздать основную массу исходного материала садоводам Чизика, ему потребуется всего каких-то десять минут, чтобы отхватить несколько кусочков от корневищ, и Сент-Ив благополучно доставит их домой в карманах сюртука.

Он решительно поднялся и объявил:

— Что ж, доброго вам дня, господа. Перед поездом мне еще необходимо повидаться с Шортером насчет черенков бегоний.

— Бегонии, — скривился Парсонс. — Вот уж что я не переношу. Ворсистые гадости, как из ночного кошмара.

— Всецело с вами согласен, — не стал спорить Лэнгдон, пожимая ему руку. — Не откажите в любезности, передайте мои извинения Обществу за провал дела с альбомами Бэнкса. Не задумываясь, поменял бы его развязку на любую другую.

— Присоединяюсь к вашему желанию, — хмуро покачал головой секретарь. — Финансовые потери сами по себе неприятны, не говоря уж о нанесенном уроне репутации Общества, но ведь это не самое худшее. Сорок семь оригинальных зарисовок величайшего ботаника своей эпохи превратились в труху! Однако вас в беспечности никто не обвиняет. Время и случай для всех нас, так?[5] Для некоторых из нас, пожалуй, даже чаще, чем для других. Что ж, тем больше оснований предать дело забвению, так сказать.

— Куда уж без времени и случая, — отозвался Сент-Ив, заметив, что Табби с опасением косится на него, будто он вот-вот совершит насильственные действия в отношении старика Парсонса. — Ладно, мне действительно пора. Табби, передайте мой сердечный привет поместью Чингфорд.

— Обязательно, — ответил Фробишер. — Впрочем, я и сам ухожу, так что вместе прогуляемся до улицы. — Он допил шампанское, хмуро кивнул Парсонсу и надел шляпу.

Они миновали читальный зал. Посетителей за столами было совсем немного, зато процент светил среди них оказался весьма значительным. Возле окна в одиночестве сидел лорд Келвин, что-то черкавший на листке бумаги. Двух других, болтавших друг с другом на латыни, Сент-Ив знал понаслышке. Чокнутые доктора, один — французский френолог с безумным взором, другой — равным образом ненормальный криминолог из Туринского университета по фамилии Ломброзо, чьи исследования слабоумных произвели впечатление на некоторых членов Королевского общества, в особенности на Парсонса. Идея, будто значительная часть населения Земли поражена слабоумием, привела старика в сущий восторг. Впрочем, в настоящее время Лэнгдон склонялся к мысли, что именно к этой-то части сам секретарь и принадлежит.

— Может, и есть на свете дурак еще больший, чем секретарь Ламберт Парсонс, — заговорил Табби, — вот только он старательно прячется. Полнейший болван, вдобавок лишенный чувства юмора. Чудо еще, что он вообще способен дышать самостоятельно.

Они спустились в холл, где за распахнутой дверью подпирал стенку Лоренс, портье клуба, с закрытыми глазами наслаждавшийся теплом солнечных лучей.

— У вас случайно не найдется монетки для Лоренса? — прошептал Фробишер. — У меня в карманах пусто.

И надо же так случиться, что в ту минуту, когда Сент-Ив углубился в исследование содержимого собственных карманов, прогремел мощный взрыв, опрокинувший его на спину. А сверху на него обрушился, по ощущениям, не иначе как мешок песка в центнер весом, хотя на самом деле это был Табби. Секунду-другую оглушенный Лэнгдон лежал, ошарашенно взирая на опасно раскачивающуюся над головой люстру да сыплющуюся штукатурку, а потом крикнул другу:

— Бежим!

Табби, хотя ему показалось, что голос Сент-Ива звучит очень тихо и как-то издалека, завозился и начал подниматься. Через мгновение оба нетвердо стоявших на ногах джентльмена вывалились в двери, сопровождаемые волной хрустальных осколков — сорвавшаяся люстра вошла в соприкосновение с полом.

На тротуаре на коленях сидел Лоренс, зажимая пальцами рваную рану на голове. Кругом кричали и бегали люди. Землю усеивали осколки стекла и глиняных горшков, щепа и выдранные с корнями деревья и кусты.

В двадцати футах от входа на лужайке неподвижно лежал скрюченный Шортер: голова запрокинута под неестественным углом, руки от самого плеча нет. С трудом переводя дыхание, Сент-Ив огляделся по сторонам.

От оранжереи остался только каменный фундамент, украшенный поверху сверкающими осколками стекла и искореженными кусками металла, а между фундаментом и зданием Бейсуотерского клуба зияла дыра, которая вела прямиком в Ренеланский водосток. Воды речки Уэстборн, текущей по широкому кирпичному туннелю к Темзе, искрились в лучах солнца.

Появился ошеломленный Парсонс.

— Слава богу, всю мощь взрыва приняло на себя стекло, — выдохнул он. — Кроме одного окна да люстры в холле, клуб как будто не пострадал. Бедняга Шортер, — сокрушенно покачал головой секретарь, заметив тело на лужайке. — Знаете, он ведь сражался еще под Ватерлоо вместе с самим Веллингтоном. Ему было по крайней мере девяносто лет. А в итоге погиб в собственной оранжерее от рук проклятых анархистов.

— Откуда нам знать? — раздраженно вопросил Лэнгдон.

— Да вы только посмотрите на него, — заверещал Парсонс. — Его же буквально на куски разорвало!

— Я имею в виду, откуда нам знать, что бомбу взорвали анархисты? На кой им теплица сдалась?

— Да потому что они слабоумные! Они родились дебилами. Только слабоумный заложит бомбу в дупло дерева возле Марбл-арч, но ведь именно так они и поступили!

Полицейский накрывал тело Шротера шинелью, и Парсонс с Табби устремились к нему. «А бегонии старика наверняка разбросало взрывом, — подумалось вдруг Сент-Иву. — Надо будет собрать немного перед уходом, и тогда Элис сможет продолжать выращивать их — хоть что-то уцелеет после бойни». Сказано — сделано: Лэнгдон зашел в развалины оранжереи и огляделся. Пол покрывал слой мелкой черной пыли — скорее всего, тепличной земли, большая часть которой оказалась сейчас в воздухе. Чудесным образом уцелело несколько горшков, но они почему-то оказались обуглены.

Сент-Ив осторожно потянул носом. Пахло как будто серой. Греческий огонь? Он попытался припомнить ингредиенты зажигательной жидкости. Смола? Канифоль? Вонь серы перебивала все остальные запахи. Затем он вспомнил, как, глядя из окна клуба на оранжерею, обратил внимание на то, какой темной она выглядит, и подумал о керосиновой печке. А может, не керосиновой? Угольный газ, буде таковой вспыхнет, тоже может натворить дел. Но не до такой же степени! Правда, если его утечка оказалась значительной…

Сент-Ив подошел к провалу и заглянул в него, однако из-за темноты туннель просматривался на пару шагов в обоих направлениях, не больше. Кирпичное дно гигантского водостока было таким широким, что казалось плоским, а речка Уэстборн — тонким ручейком, бегущим в углублении посредине. Внизу валялись кирпичи, кое-где осела и черная пыль. Наклонившись, Лэнгдон попытался что-то различить во мраке, устремив свой взгляд вверх по течению. «Этим путем, — прикинул он, — вполне можно добраться до Хампстед-хит и выйти к Уайтстоунским прудам, хотя путешествие выдастся долгим и утомительным». Потом он взглянул в другую сторону и заметил в отдалении проблески света, лившегося, очевидно, из устья водостока — речка впадала в Темзу под набережной Челси.

Вдруг пятно света сместилось, потом на какое-то время исчезло, а после появилось снова. Да это вовсе не зев туннеля, а движущийся в сторону Темзы фонарь! И возможно, в руке анархиста-одиночки!

И Сент-Ив решительно полез в пропахший плесенью туннель, а оказавшись на его кирпичном полу, двинулся вдоль русла. Слабенький свет, лившийся из пролома, померк буквально через несколько шагов, и вскоре сыщика-любителя окутала полнейшая тьма. Возвращение за фонарем обернулось бы бессмысленной тратой времени, так что не стоило даже думать об этом. Да и потом, источник света попросту выдал бы его, а ему нужно было подкрасться незаметно. Сент-Ив двинулся дальше по туннелю, ведя левой рукой по стене и не сводя глаз с отблесков фонаря впереди. Расстояние до него по-прежнему определить было трудно. «Слава богу, — подумалось Лэнгдону, — вода хоть пахнет почти настоящей рекой, а не потоком нечистот». Тем не менее место для следующего шага он выбирал осторожно, насколько только это было возможно в кромешном мраке.

Относительно гладкий кирпичный пол придал Сент-Иву уверенности, и он увеличил темп, однако тут же споткнулся обо что-то и упал на четвереньки, ободрав ладони и тихонько вскрикнув. Чертыхнувшись про себя, замер. Фонарь впереди продолжал быстро удаляться. Лэнгдон покрутил головой: насколько ему помнилось, под Гайд-парком — чутье подсказывало, что он где-то неподалеку, — тоннель немного изгибается к западу, а значит, расстояние между ним и преследуемым куда меньше, чем казалось изначально, в противном случае свет уже исчез бы за поворотом.

Сент-Ив поднялся на ноги, потер ушибленные колени и тихонько двинулся дальше, напряженно вслушиваясь. Из памяти выплыл ужасный образ мертвого Шортера, и Лэнгдон искренне пожалел, что не имеет привычки носить с собой револьвер. Потом он вспомнил про Табби Фробишера, бесстрашного, как буйвол, и почти такого же огромного. Табби наверняка составил бы ему компанию в этом чертовом тоннеле. Но теперь уж ничего не попишешь, нужно идти дальше. «Риск — благородное дело, — подумал Сент-Ив. — Если только не нарваться на нож под ребро, конечно же».

Вдруг до него дошло, что уже какое-то время где-то неподалеку раздаются тихий скрип и постукивание, характерные для вращающихся осей, как если бы движущийся фонарь на самом деле был прикреплен к тележке. Неужто они притащили с собой какой-то агрегат? Но зачем?

Внезапно позади него что-то заскрежетало. Сент-Ив обернулся, но бросившегося на него человека — во мраке его вытянутое лицо показалось бледным пятном — увидел слишком поздно. От удара Лэнгдон опрокинулся на спину, так приложившись затылком о кирпичный пол, что в голове зазвенело. Не успел он прийти в себя, как его спихнули в поток, и неизвестный противник схватил его за волосы и макнул в воду.

Сент-Ив замолотил руками, отчаянно пытаясь нашарить ногой дно тоннеля, что ему в конце концов удалось. Он оттолкнулся, уходя на стремнину, вырвался из рук человека, пытавшегося его утопить, и, вскинув голову, глотнул воздуха. Перевернулся, подтянул ноги, встал, однако в следующий же миг на его правую щеку обрушилось что-то тяжелое и плоское — лопата? — и его вновь отбросило к стенке тоннеля. Превозмогая пульсирующую боль в голове, Лэнгдон вскинул руки, готовясь отразить следующий удар. Ему оставалось надеяться только на то, что его противник видит в темноте не больше, чем он сам, и попал в цель лишь случайно.

И тут краем глаза Сент-Ив заметил, что далекий фонарь начал приближаться. Похоже, сообщник нападавшего решил помочь приятелю прикончить нежелательного свидетеля! Как пить дать, сейчас у Лэнгдона на физиономии, как раз там, где прошлись лопатой, большими буквами выведено слово «идиот». Однако затем он сообразил, что смотрит вверх по течению, а не вниз, но при этом фонарь и правда двигается к нему. Даже два фонаря! Несомненно, то близится спасение! Он услышал, как вниз по туннелю зашлепали шаги удирающего противника. Рискнув повернуть голову, Сент-Ив отметил, что свет в той стороне исчез. И скрипа больше не было слышно. Его окружали тьма и тишина.