Багровая судьба

Глава 7

Насыщенный аромат чеснока и красного вина просачивается сквозь тяжелую дубовую дверь, когда я открываю ее. Отдельная комната Лучано окутана таинственными тенями, и я чувствую себя словно в коконе, который соответствует моим текущим потребностям. Именно здесь, среди бархатных портьер и мерцающих свечей, власть меняется более тонко и изящно, чем где-либо еще.

— Винсент, — голос прорезает тишину, как лезвие. Силуэт Энтони Казалетто спокоен и непоколебим, словно угольный мазок на малиновой обивке кресла, на котором он сидит.

— Энтони, — вторю я, входя внутрь, дверь закрывается позади меня с тихим щелчком.

Я шагаю к столу, мои кожаные туфли бесшумно ступают по персидскому ковру. Каждый шаг кажется обдуманным, как шахматная фигура, встающая на место. Он встает, и когда я приближаюсь к нему, раскрывает руки для объятий, прижимаясь губами к каждой из моих щек.

Он ждет, пока я сяду, учитывая, что я теперь глава семьи, и проявленное им уважение не остается незамеченным. В мои мысли проникает надежда, что, возможно, слухи о предательстве Энтони были преувеличены.

— Должен признаться, я был немного удивлен, когда Марко позвонил мне и сказал, что ты хочешь встретиться со мной наедине, — говорит Энтони, пристально глядя на меня.

Я подхожу к официанту, стоящему на краю частной столовой, и заказываю бутылку вина, позволяя Энтони сгорать от любопытства подольше. Вместо того, чтобы ответить на его вопрос, я веду светскую беседу, прежде чем официант возвращается к нам. Когда наши бокалы наполняются вином, мы делаем заказ и после молча сидим, пока молодой официант оставит нас наедине. Я смотрю на Марко, охраняющего вход в комнату, а затем снова на Энтони.

Наклонившись вперед, прижав ладони к столу, я устремляю взгляд на мужчину, который был неотъемлемой частью моей жизни с тех пор, как я себя помню. Свечи мерцают, отбрасывая танцующие тени, имитирующие опасную игру, в которую мы собираемся играть.

— Я не буду ходить вокруг да около. Вы были частью этой семьи слишком долго, поэтому я скажу прямо. До меня дошли слухи, что вы ставите под сомнение мое лидерство.

Его глаза слегка сужаются — проницательные и оценивающие, — но в них не видно ни тени беспокойства. Энтони ведет себя как обычно, носит маску, даже сейчас, когда игра началась и ставки слишком высоки.

— Слухи, — говорит он медленно и размеренно, — не обязательно являются правдой.

— Тогда дай мне услышать это от тебя, — требую я твердым и властным голосом. Воздух вокруг нас сгущается, электричество гудит между нами от невысказанных слов и непринятых решений, — ты или нет, сеешь сомнение в моей способности руководить?

Какое-то время он изучает меня, затем откидывается на спинку стула.

— Я делаю только то, что считаю необходимым для семьи, — отвечает он, и его намерения сложно понять из-за двусмысленности слов.

— Говори прямо, — настаиваю я, отказываясь вестись на поводу его туманных разговоров. Тяжесть наследия моей семьи давит на мои плечи, являясь постоянным спутником бремени командования, — скажи мне, ты ли за этим стоишь?

Энтони безукоризненно избегает моего прямого взгляда, обращенного на него.

— Из уважения к твоему отцу я не буду тебе врать. У меня есть опасения, — отвечает он, явно не беспокоясь о последствиях, — на самом деле, у многих капо они есть.

— Я предлагаю тебе сейчас говорить только от своего имени.

Он вздыхает, и этот звук тяжелый от смирения. Там есть отблеск, резкий и расчетливый.

— Хорошо, — соглашается он, расправляя плечи, словно готовясь к удару, — да, я признаю это. У меня есть вопросы о том, будешь ли ты тем же человеком, каким был твой отец, когда дело доходит до должности главы семьи.

Моя челюсть непроизвольно сжимается — инстинктивная реакция на обиду его слов, а мышцы на шее напрягаются, словно удавка сжимается все туже.

— Ты прав. Я не мой отец. Потому что если бы был, ты бы уже был мертв. Он бы положил конец твоей жизни там, где ты сидишь, лишь только услышав слова, которые ты только что сказал, — отвечаю я тихим и ровным голосом, — ты бы предпочел, чтобы я начал вести себя как он?

— Я не хотел проявить к тебе ни капли неуважения. Я сожалею, если тебе так показалось. Всё, что я пытался сказать, это то, что ты молод и временами импульсивен. Всем, в том числе и мне интересно, сможешь ли ты быть… благоразумным.

Решение, которое я должен принять, ложится на мои плечи тяжким грузом и словно тиски сжимает мою грудь, сдавливая всё сильнее с каждым вздохом. Руководить — значит выбирать, и каждый выбор влияет на будущее семьи. Могу ли я стать тем лидером, которым был мой отец? Хочу ли я вообще им быть?

— И всё? Тебя беспокоит только моя молодость? — спрашиваю я, и в моей голов вихрем проносятся сомнения и исходы принятых мой решений.

— Хорошо… нет, честно говоря, это твоя… семья, — шепчет он, его взгляд скользит по пустому месту рядом со мной — то место, где должна сидеть Амелия.

— Семья? Моя сестра решила уйти, чтобы следовать своему сердцу. Могу заверить тебя, что когда дело касается семьи, совершенно ясно, чему и кому я предан, — уверяю я его, — и я не могу допустить, чтобы хотя бы один из капо усомнился в этом.

— Я уверен, что у тебя добрые намерения, мой мальчик, но как мы можем быть уверены, что, если потребуется, ты не выберешь свою сестру вместо семьи?

— Потому что я принял присягу, — отвечаю я грубо.

— Надеюсь, ты воспринимаешь это так, как было задумано, но я не уверен, что твоего слова достаточно, чтобы избавить нас от опасений, — отвечает Энтони.

Я откидываюсь на спинку стула, изучая постаревшие черты лица мужчины. У меня есть пара вариантов. Я могу продолжить разговор с Энтони или закончить прямо сейчас, и он не уйдет отсюда живым. Проблема с последним вариантом заключается в том, что звание капо дает некоторую неприкосновенность. Если вы не предадите семью открыто, вам будет предоставлена защита. Если я устраню угрозу, есть большая вероятность, что другие капитаны воспримут это как угрозу себе.

— А что могло бы развеять эти сомнения?

Энтони на мгновение замолкает, изучая меня. Он почти шепчет, тон, предназначенный для тайн и опасных договоренностей.

— Не уверен, что могу об этом говорить.

— Ой, ладно, Энтони, — фыркаю я, — мы оба знаем, что ты уже всё обдумал и у тебя есть решение проблемы, что бы унять это всеобщее беспокойство.

— Похоже, ты предполагаешь, что я готовлю заговор против тебя.

— А разве нет?

— Конечно, нет, — настаивает он, — я имею в виду, что если бы меня заставили что-то придумать, есть один способ укрепить твое положение, а также развеять любые мои сомнения относительно того, кому на самом деле принадлежит твоя лояльность.

Я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на разделяющий нас стол, переплетя пальцы. Энтони — старший в этой игре. Его действия рассчитаны, но я не тот человек, которого можно легко загнать в угол.

— К черту ходить вокруг да около. Говори уже.

— Альянс, — говорит он, и это слово повисает между нами, — с одним из членов семьи.

Я хмурюсь, пазл в моей голове пока не сложился.

— Мы уже семья, Энтони. Что еще ты предлагаешь?

— Брак, — спокойно заявляет он, и кажется, что комната начинает вращаться вокруг своей оси, — с моей дочерью Джией.

Удивление бьет меня в лицо, словно прямой удар. Мои глаза непроизвольно расширяются, выдавая шок, который пронзает меня от его слов. Джиа… У дочки Энтони был пронзительный взгляд, способный пригвоздить к месту, и характер, сравнимый с хитростью ее отца.

— Ты хочешь, чтобы я женился на твоей дочери.

— Разве это такая безумная затея? — спрашивает он.

— Да, это звучит чертовски безумно, — огрызаюсь я, прежде чем уточнить, — ты говоришь, что поддержишь меня в обмен на то, что я надену обручальное кольцо на палец Джии?

— Точно. Это укрепит наши семьи и покажет, что ты верен семье Кинг. А также, что твоя сестра не имеет над тобой никакой власти теперь, когда она Иванова.

— Она не имеет никакого влияния, достаточно просто моего слова, — твердо напоминаю я ему.

— Я понимаю, но подумай об этом, — продолжает Энтони, принимая мое молчание за неуверенность, — уважение, которое вызовет этот союз… не говоря уже об остром уме Джии, который может пригодиться тебе, если она будет рядом с тобой. Она будет равна тебе во всех отношениях, мой мальчик.

Действительно, острый. Джиа Казалетто — не просто принцесса мафии; она столь же грозная, сколь и загадочная. Но это… это игра другого уровня. Это рискованная игра, требующая рассмотрения, даже если каждый инстинкт кричит мне, чтобы я остерегался подобных обременений и затруднений.

— Поддержка во всем? — спрашиваю я, внимательно глядя на него и следя за его реакцией. Даже сейчас я должен точно ориентироваться в этих коварных водах, — или есть какие-то условия?

— Безусловно, — подтверждает он.

Предложение Энтони впивается в самую суть моего затруднительного положения. Это решение касается не только меня — речь идет о выживании династии. В моей голове эхом звучат слова Евы о том, что я заслуживаю счастья. Возможно, она права. Возможно, женитьба на Джии не только укрепит мое место в этой семье, но и станет катализатором моего счастья.

Хрустальная люстра заливает комнату золотым светом, который отражается от полированного серебра и полупустой бутылки вина на столе. В воздухе пахнет чесноком и выдержанным вином — запах такой же знакомый, как мой собственный. Этот комфорт кажется неуместным, учитывая какое опьяняющее и тяжелое предложение висит в воздухе и требует ответа.

— Семья — это всё, — говорит Энтони, его пальцы отчеканивают тихий, нетерпеливый ритм по столу, — ты знаешь об этом лучше, чем кто-либо.

— Семья, — эхом отвечаю я, чувствуя остроту этого слова на кончике языка, — да, это основа, на которой держится всё. Как Джиа относится к предлагаемому союзу?

В глазах Энтони мерцают торжество и осторожность, как будто он предвидел мой вопрос.

— Если ты интересуешься, знает ли Джиа об этом предложении, — говорит он, и в его голосе чувствуется нотка неуверенности, — то она знает. Она понимает, каковы ставки.

— Хорошо, — говорю я, и мой голос звучит спокойно, что противоречит суматохе, скрывающейся за моим холодным внешним видом, — я встречусь с твоей дочерью, и если после этой встречи я так же, как и ты, поверю в то, что этот союз пойдет всем на пользу, я сделаю ей предложение руки и сердца.

— Замечательно, — восклицает Энтони.

— Хочу добавить, что если я решу жениться на Джии, она должна будет добровольно согласиться на это, — слова слетают с моих губ, тон стальной и решительный.

Поза Энтони слегка расслабляется, морщинки напряжения вокруг глаз смягчаются. Он откидывается на мягкую обивку своего кресла, и его лицо расплывается в улыбке. Эта перемена едва заметна, но отражается на его чертах, словно рассвет после долгой ночи. В его взгляде мерцает триумф, смешанный с ощутимым чувством облегчения, как будто ему только что была предоставлена отсрочка от неизбежного похода на гильотину.

— Хорошо, — говорит он, и удовлетворение в его голосе такое же насыщенное, как марочное вино, — это правильный выбор. Для обеих наших семей.

Я киваю. Действие происходит автоматически, поскольку мой разум уже мчится вперед. Каждый сценарий, каждое потенциальное последствие этого решения разворачивается в моих мыслях, как колода карт, разложенная на столе перед игроком. Мелькает образ Джии, — ее судьба переплелась с моей одним-единственным словом, произнесенным в этой тускло освещенной комнате.

— Конечно, — бормочу я, хотя мои мысли — это какофония стратегии и последствий принятых решений. Сейчас я не могу позволить себе роскошь сомневаться. Я выбрал свою судьбу, и пути назад нет.

Его рука поднимается с раскрытой ладонью — мост между двумя мирами, которые несколько мгновений назад были на грани войны. Я смотрю на него, видя не только руку Энтони Казалетто, но и родословную, которую она представляет, историю, запечатленную в линиях и шрамах на ней.

— Тогда давай закрепим это, — произносит он, его голос рокочет в гробовой тишине комнаты. Воздух между нами сгущается, наполненный напряжением от нового начала — или, возможно, последней главы старой сказки.

Моя рука поднимается сама по себе, притягиваясь к его руке, как будто кто-то дергает за невидимые нити. Это больше, чем встреча плоти с плотью; это сближение прошлого и будущего, данных обещаний и переплетения судеб. Мы пожимаем руки, скрепляя союз. И бремя семьи тяжким грузом ложится на мои плечи вновь.

— Per la famiglia³, — выдыхаю я, слова слетают с моих губ, словно священная клятва.

— Per la famiglia, — повторяет он.