Баламут

Глава 5 Стрыга и берёзка

Княжич замер, будто каменное изваяние, только гулко стучало сердце. Алексей как мог медленно повернул голову в указанном направлении. Ничего странного или страшного по-первости он не заметил, но наёмник явно не шутки шутил. Наконец, увидел. То, что он сначала принял за стоящий в десяти саженях старый поросший мхом пень, шевельнулось. Княжич теперь рассмотрел и длинный сучковатый нос существа и красные глаза бусины, горящие, как два уголька, длинные когтистые лапы, горб и гнилые зубы в медленно чавкающей пасти.

— Что это? — шепнул Алексей.

— Не могу быть уверенным, но, кажется, стрыга, — ответил смертельно бледный Баламут.

Княжич нервно сглотнул.

— Она нападёт на нас? — спросил он.

— Нет, главное не шевелись и она пройдёт мимо.

Стрыга повела длинным носом, шумно принюхалась. Конь княжича поднял ухо, задумчиво всхрапнул. Болотное чудовище дёрнулось всем телом, выпрямилось, оказавшись ростом в добрую сажень, повернулось к двум путникам лицом, вытянула вперёд тонкие руки-ветки с длинными когтями и заверещало.

— А вот теперь нам конец, — тихим, мертвецким голосом сказал Баламут и тут же срываясь на крик. — Беги!

Кони, перепуганные воплем стрыги, вырвались и разлетелись в разные стороны. Баламут со всех ног опрометью бросился бежать. Княжич, чуть замешкавшись, не успел выпустить поводья коня, упал от рывка и потерял драгоценное время.

Стрыга хищно заверещала и гигантскими скачками бросилась вслед за беглецами. В панике они побежали не в чащу леса, не на твёрдую землю, а дальше в коварную топь болота. Под сапогами зачавкала предательская вязкая жижа.

Наёмник и княжич рассекали ветки с такой скоростью, будто смертельно перепуганные лоси ломятся прочь от охотников. Оба их коня с отчаянным ржанием метались между стволов чахлых берёз, внося своим мельтешением ещё больший хаос в происходящее. Стрыга зачерпнула здоровый ком вязкой глины и ила, бросила его вдогонку беглецам. Грязь, пущенная будто камень из катапульты, попала в спину отстающего княжича с такой силой, что его оторвало от земли и он крутанул в воздухе два оборота.

Баламут услышал отчаянный вопль, оглянулся. Увидел, как в болотной жиже беспомощно барахтается княжич, а стрыга быстрыми скачками бежит к нему. Горло наёмника словно сжало стальным кулаком. Дистанция между ними была уже больше десяти саженей. Пока стрыга будет лакомиться пухлым княжичем — он сумеет оторваться. Баламут застонал.

Стрыга уже нависла над Алёшей так, что тот мог разглядеть каждую прожилку гнилых зубов в зловонной пасти. Казалось, для него всё кончено. Но тут откуда-то из-за края зрения вылетел Баламут. Его меч сверкнул, как молния в ночном небе, и правая лапа стрыги упала в болотную грязь.

— Беги! — проорал Баламут.

Княжич вскочил на ноги и опрометью бросился бежать. Баламут попытался снова взмахнуть мечом, но стрыга, проворная, как взбешённый угорь, взмахнула целой лапой. Её длинные обломанные когти пронеслись едва ли в одном волоске от лица Баламута и он растерял остатки былой храбрости в один миг. Он отпрыгнул назад, оступился. Упал в зловонную болотную воду, крутанулся в сторону, прикрываясь деревом, вскочил и снова побежал прочь, чтобы было сил. Путаясь в собственных ногах, руках и плаще, он летел быстрее молнии.

Алексей пытался не отставать, окончательно утратив весь, и без того небольшой, боевой задор, оставшийся после боя с виверной. Он бежал не разбирая пути, но коварная пола плаща зацепилась за торчащую корягу. Княжича дёрнуло назад, как собаку, что погналась за кошкой, но забыла, что сидит на привязи. Ноги Алёши взлетели выше ушей и он грохнулся в болотную грязь. Попытался встать, но плащ насмерть закрутился вокруг сучка. Постанывая от ужаса, чувствуя, как начинают душить предательские слёзы, княжич оглянулся. Стрыга решила бежать именно к нему. Алексей тихонечко завыл на одной ноте. Зашарил вслепую по поясу. Меча не было. Перевязь слетела, пока он крутился в воздухе, после удачного броска глины.

Однорукая стрыга в два прыжка нагнала его, глаза её светились всей яростью преисподней. Она замахнулась для последнего удара.

В воздухе засвистело. Меч плашмя брошенный Баламутом, будто при игре в городки, тонко свистнул напоследок и отсёк голову стрыги от шеи так же легко, как ножницы портного разрезали бы тончайший шёлк. Тело её застыло на мгновение, покачнулось, рухнуло, как подрубленное дерево, рядом со смертельно бледным княжичем. Всё было кончено в один миг.

Осторожными маленькими шажками Баламут приблизился к убитой твари. Не спуская с неё глаз, подобрал с земли меч. Ткнул обезглавленную стрыгу кончиком острия. Та не шелохнулась. Потыкал сильнее. Ничего. Трясущимися руками, Баламут утёр ледяной пот со лба.

— Поверить не могу, — сказал он, замахнулся мечом и вонзил его в тело убитой стрыги, там где должно было быть сердце. Тяжело выдохнул, сделал шаг назад, запнулся об отсечённую голову. Та прокатилась по его ногам, он взвизгнул и пинком отправил её в полёт в глубь болот.

— Вот дрянь такая, даже после смерти до разрыва сердца доведёт. Ты как? Живой там?

Баламут протянул руку Алексею, помог ему подняться из зловонной ямы. Кривясь от брезгливости, начал стряхивать с себя целые вёдра налипшей грязи. Оглянулся в поисках своего коня.

— Цезарь! Цезарь! Мальчик мой! Ты где? Всё хорошо, дружок, иди сюда! Вернись к папочке! Не убегай! Я тебе дам вкусный пирожок, только вернись! Я всё прощу!

Княжич, которого непрестанно колотило крупной дрожью от страха, перемазанный грязью так, что лица было почти не разглядеть, как зачарованный рассматривал труп обезглавленной стрыги, пока Баламут носился между деревьями, пытаясь поймать своего коня.

Алексей всё стоял и стоял, как вкопанный, над телом убитой бестии, словно никак не мог поверить в то, что разминулся со смертью на долю мгновения.

Баламут вернулся, ведя за поводья брыкающегося коня.

— Победили, — прошептал княжич. — Убили стрыгу. И виверну убили. Да всё за один день. О нас же песни сложат. Такие подвиги! В один день! Слышишь, Баламут! Никому такое и не снилось же никогда!

Перемазанный илом и тиной Баламут посекундно отплёвывался.

— Да уж, мне такое точно никогда не снилось, — сказал он. — Это ты правильно подметил.

— Мы же великие герои! — голос Алексея всё набирал силу и громкость.

— Вот что я в тебе люблю, княжий сын, — сказал Баламут. — Так это твой молодецкий задорный взгляд на вещи. Везде ты ищешь только хорошее. Как же я рад, что тогда не остался сидеть в тёплом уютном кабаке с крынкой пива и копчёной свиной ножкой — словами не передать. Подумать только, чтобы променять такие-то приключения да битвы, на какое-то там тепло и вкусную жратву. Подумать страшно.

— Да какая жратва?! — воскликнул княжич. — Когда мы такие подвиги творим один за одним!

— Подвигами сыт не будешь, — пожал плечами Баламут. — А жрать мне хочется всегда. К тому же, набивание моего желудка мясом и вином, волнует меня куда сильнее, чем желание прославиться посмертно. Только вот едой тут и не пахнет, а помереть, походу, на каждом шагу, что чихнуть.

— Вот заладил! Ты мне жизнь спас! Понимаешь! Ты конца жизни теперь можешь рассказывать, как победил стрыгу и спас самого княжича псковского.

Баламут ещё раз пожал плечами.

— Угу, очень великая честь. Даже сердечко приятно щемит от одной только мысли об этом. Послушай, княжич, я хоть и красив, как ранняя роза, но всё же не цветок, не люблю я по уши в навозе быть. Давай-ка пойдём отсюда уже поскорее.

Он затравленно огляделся по сторонам.

— Веришь-нет, но моё охотничье чутьё подсказывает, что мы тут ещё встретим неприятностей.

Они долго бродили по болоту, проваливаясь по колено в грязь, пока искали меч княжича и ловили его коня, затем выбрались на твёрдую землю. Алексей повалился без сил, глядя, как облака плывут между острыми верхушками деревьев, заложил руки за голову. Не надо было быть ведуном, чтобы прочитать по его лицу все мысли. Оба ратных подвига за этот день будоражили его воображение. Он явно представлял себя, рассказывающим про свои приключения в княжеских хоромах, и как все вокруг охают и ахают. Переспрашивают подробности и наперебой восторгаются его великими деяниями, сетуя на то, что никто из присутствующих даже не вполовину такой смелый и храбрый, как Алёша.

Баламут же наоборот, был мрачнее тучи. Он рассматривал княжича, на перепачканном лице которого бродила глупая счастливая улыбка. Наконец наёмник пришёл к какой-то мысли.

— Утомило меня всё. Сил моих больше, ты уж не серчай.

Алексей поднялся на локте.

— Да чего ты там опять ворчишь?

— Думал я, наиграешься ты в храброго витязя, — сказал Баламут. — Побродим ещё день туда-сюда по болотам твоим, окаянным, да разойдёмся в разные стороны, когда тебя комары зажрут. А тут, смотрю, на каждом проклятом шагу опасность таится. Э, нет, всё, дудки, хватит с меня приключений, настрадался я.

— Ты к чему это ведёшь?

— К тому, что всё, хватит, лично я наигрался в героя, — сказал Баламут и за шкирку поднял Алексея на ноги.

— Ты чего делаешь?! — крикнул княжич.

— Ничего, — ответил наёмник, доставая меч.

Острие упёрлось Алексею в грудь. В непонимании княжич он только застыл, как деревянный столб, и часто моргал.

— Утомили меня эти твои виверны, стрыги, змеи, горынычи и прочая нечисть, — сказал Баламут. — Хватит.

— Ты чего? — тупо повторил Алексей. — Хватит шутки шутить. Не смешно.

— Кончились шутки, дружок. Меч и ножичек бросай на землю, и не дури, побереги себя.

Лицо юного княжеского сына наливалось багрянцем.

— Давай-давай, — поторопил его Баламут. — Это героем, может, умереть не страшно, а быть зарезанным в лесу смерть такая себе, не шибко завидная. Ты эту мысль как следует подумай, только быстренько.

Княжич медленно снял перевязь с мечом, бросил в сторону. Вынул из-за пояса кинжал, кинул туда же.

— Вот и молодец, — сказал Баламут.

— Ты зачем сейчас мне жизнь спасал? — спросил княжич. — Чтобы убить самому?

Баламут пожал плечами.

— Не подумал я, как всё могло бы удобно устроиться. Спас тебя опрометчиво. Минутная слабость. Хотя, без знака тайного для пропуска, я и так не жилец был бы, не так ли? Но уж хотя бы за целую шкуру твою медальон-то я заслужил? Давай его сюда, да побыстрее, устал я уже.

— На убийство пойдёшь? Ради побрякушки золотой?!

Баламут пожал плечами.

— Это только твоя вина. Я тебе по-хорошему говорил, мол, пойду я, а ты сам плутай, коли хочешь. Говорил, было дело?

— Ну, говорил, да что с того?

— А вот и то. Ты мне выбора не оставил. Хотел я уйти тихо-спокойно, но это ты меня к себе привязал своими угрозами, заставил таскаться за собой, будто собачонку на привязи. Мне же теперь всё едино, что с медальоном, что без него показываться — по твоим словам и так и так убьют. Стало быть, я уж лучше рискну с золотишком прорываться через заставы людей твоего отца, чем без единого гроша. Разумно же, согласись?

— Я бы заплатил тебе за стрыгу!

— Ага, заплатил бы, конечно. Так же, как за виверну заплатил? Кинул бы монету мне под ноги, гуляй, мол, рванина, не трать сразу? Нет уж, медальончик золотой куда как больше мне нравится. Давай его сюда.

— И что же теперь, погубишь меня, ради выгоды своей шкурной?

Баламут промолчал, ответить ему было нечего.

Алексей дёрнул кольчугу на груди, будто надеялся разорвать её.

— Давай, коли, сволочь, не томи! Руби меня!

— Не дури, княжич, не заставляй грех на душу брать.

— Тебя на первой заставе поймают и вздёрнут на суку, как убийцу и грабителя! — крикнул княжич, в голосе которого уже слышались слёзы.

Баламут пожал плечами.

— Это риск. Который я готов принять. Разок станцевать в петле на осиновом суку, или медленно загибаться от голода в придорожной яме, велика ли разница, когда конец один? А уже идти с настоящим Горынычем биться — вот уж дудки. Я мечтаю об ужине, а не мечтаю им стать, почувствуй разницу, княжий сын. Хватит с меня. Два раза за два дня чуть не помер в этих лесах окаянных. Как там говорится? Бог троицу любит? На третий раз как пить дать, стану кусочком мяса, застрявшим меж змеиных зубов. Хватит. Достаточно. Набегался. Отдавай медальон, его я возьму за свои услуги за эти два дня, за стрыгу убитую, опять же, и пойдём мы каждый своей дорогой.

Алексей громко сопел. Выглядел он так, словно никак не мог определиться — расплакаться ему или взорваться от гнева и броситься с кулаками на Баламута. Он медленно развязал тесёмку кошелька. Вынул из него медальон. Швырнул его под ноги наёмнику.

— Подавись, — княжич сплюнул. — Волчье отродье, тварь подколодная. Ни чести, ни совести. Чтоб ты в болоте потонул!

— Ты очень смелый для того, кому в грудь мечом тычут. Столь же смелый, сколь и глупый, княжич. Ну как, расстроюсь я от таких слов? Мечом тебя пырну? Не самая славная смерть будет, согласись? Быть прирезанным посреди каких-то гнилых болот? Не, не красиво. Про такое песни не поют. Ладно там ещё змеюка из черепа за пятку укусила. Тоже ничего хорошего, если подумать, не слишком героически. Это хоть при жизни надо было успеть отметиться чем-то полезным для людей, чтобы смеха не вызывало. А ты чего? Походил, побродил, да и сгинул не пойми где? Глупо, глупо. Побереги себя, придержи язык за зубами, отрок. Так что, вот он, мой тебе совет, на дорожку — не гневи того, у кого меч, когда у тебя оного не имеется.

Баламут, не опуская клинка, присел, поднял медальон. Вытер его от грязи о штанину и сунул за пазуху.

— Вон к той берёзке подойди, — острие меча качнулось в сторону.

Не сводя взгляда с наёмника, княжич встал возле дерева. Баламут кинул ему кусок верёвки.

— Привязывайся, да покрепче. Я проверю.

Алексей стоял на месте, всё время сжимая и разжимая кулаки. Баламут поднял меч и упёр острие наконечника в шею княжича, предупреждающе поцокал языком.

— Дам тебе ещё один урок задаром. Люди делятся на два типа, Алёша. У одних есть меч. Другие привязывают себя к дереву. Ты — привязываешься.

Трясясь от гнева и страха одновременно, княжич обхватил берёзу и завязал верёвку вокруг запястий. Баламут подошёл ближе, подёргал узлы, проверяя прочность, кивнул удовлетворённо.

— Сойдёт, хоть что-то ты умеешь, — сказал он.

— Сволочь! — крикнул княжич.

— Ну, что поделать, — с видом оскорбленной невинности, сказал Баламут, — вот такой я человек. При всех моих несомненных достоинствах, есть во мне капелька негодяйства.

Убрал меч в ножны, свистнул коня, быстро проверил седельные сумки, подтянул ремни седла.

— Меня же здесь волки сожрут! — крикнул княжич. — Хочешь взять грех на душу, так не томи, сразу вонзи мне меч в грудь! Прямо в грудь белую рази меня! Убийца!

Баламут остановился, дёрнул подбородком, выругался под нос. Почесал затылок и вернулся. Поднял кинжал Алексея, вынул его из ножен и воткнул рядом с берёзой в землю. Отошёл на пару шагов назад, прищурился, к чему-то примеряясь. Затем вернулся и воткнул кинжал в землю поближе к дереву, где привязался княжич.

— Вот так оно, пожалуй, получше будет, — сказал Баламут. — Ножкой своей светлейшей до ножичка дотянешься, а там уже как-нибудь путы перережешь. Или не перережешь и помрёшь, дело твоё, коли хочешь. Я не настаиваю.

Он демонстративно отряхнул ладони и прыгнул в седло.

— Береги себя, княжич. Надеюсь, развяжешься раньше, чем тебя комары живьём сожрут. Как говорится в народе — надеюсь, больше не свидимся. Помни доброту мою. Мог бы ведь и ножичком по глазам, ты же оценил?

Баламут снял шапку с фазаньим пером, помахал ей на прощание. Когда перестук копыт удалился и растворился за шумом деревьев, княжич наконец расплакался. Он дёрнул руками, чтобы утереть недостойные слёзы, но узел верёвки держал прочно, а где-то вдалеке уже завыли волки.