Барнаша

65. Подарок

Чудесный подарок сделал Ормусу старый Херихор. Двадцать две таблички из слоновой кости тончайшей работы, с рисунками, вырезанными на них искусной рукой художника. Да, слоновая кость, привозимая с далёких берегов, из страны, откуда течёт Нил, ценилась дорого. Ещё дороже была работа художника, вырезавшего эти таблички равной величины из массива кости, отполировавшего их и нанёсшего рисунки, на которых можно было различить выражения лиц, детали одежды, вплоть до складок, вплоть до колечек в цепочках, украшавших пояса и шеи. Но всё это было пустяком в сравнении со смыслом подарка. Именно этот вложенный в таблички смысл, заставил молодого жреца Херэмона[301], посланника Херихора, склониться перед Ормусом в глубоком поклоне, и на лице его в это время было написано величайшее уважение к заслужившему подарок.

Таблички были дорогой, ибо слово «Тар», лежащее в их названии, значит именно дорогу. Только эта — дорога фараонов. Двадцать две таблички означали путь Ормуса от неофита[302] до посвящённого. Это было признанием того, что он дорогу прошёл. Что он превратился в признанного жреца, не только служившего Богу, но и оказавшего неоценимые услуги в этом служении. Сравнявшемуся с высшими, в том числе с Херихором. Тот признавал себя если не побеждённым, то равным по отношению к ученику.

Он передавал ученику символическую запись древнего жреческого учения, которая непосвящённому показалась бы лишь забавной игрушкой. Ему же, Ормусу, могла открыть Будущее. Ведь по отношению к себе самому его дар предвидения был бесполезен. Он не мог угадать ни полслова из того, что составляло его собственную жизнь. До того дня, пока Херэмон, направлявшийся в Рим с особыми поручениями Херихора, не склонился перед ним в глубоком поклоне.

Он не мог, он не хотел делать это в тесном помещении, рядом с безгласной, но ненавидевшей его Альмой, чья молчаливая ненависть так громко кричала, когда он касался её как женщины. Именно этот крик её души делал притягательными для него их сношения. Она молчала и подчинялась ему, хозяину. Но он чувствовал её сопротивление, её невыплаканные слёзы, слышал её крики — и черпал в них жестокую радость. Но сейчас было нужно совсем не то. Глупая, уродливая самка с чёрным цветом кожи и неразвитой душой могла даже на некотором отдалении помешать ему соприкасаться с Вечностью. Так же, как и иудеи за стенами его дома. Это только кажется, что можно отгородиться от них дверью, но теперь, когда их жизни связаны в один тугой узел судьбы, они совсем рядом. И, того гляди, с минуты на минуту придут от неугомонного Пилата, которому иудеи мешают спокойно жить и дышать… И он ушёл из дома, ушёл к морю, олицетворению Вечности, пусть пришлось идти почти целый день.

Оно звало его, манило свежим солоноватым дыханием изначальной жизни, и ему не нужно было спрашивать дорогу, чтобы придти. Придти к нему вечером, почти к закату. Он нашёл себе пустынный, молчаливый берег. У которого не было причин ненавидеть жреца, как, впрочем, и любить. Здесь, на этом берегу, он стал одной из бесчисленных песчинок. Ни человеком по имени Ормус, ни жрецом, ни египтянином, ничем или никем другим он не был теперь. Стал песчинкой мироздания, что обращалась к Богу всего сущего, осмеливалась обратиться с просьбой — указать ей место в этом мире. Начертать пути, по которым следует идти. Ибо Ормус относился к людям, которые верили, что мир был создан для них, на их благо и радость, а чаще — боль. Он никогда не допускал мысли, которая лишила бы стрежня в жизни, убила бы его душу. Мысли о том, что всё живое и неживое, всё вокруг, что видит и ощущает человек, — лишь материал для Бога, и люди — для мира, а не мир — для людей…

Недрогнувшей рукой начертал он на золотистом песке шестигранник из двух разнонаправленных равносторонних треугольников, напоминавший по форме шестиугольную звезду. Треугольник, направленный вверх углом, олицетворял для жреца фаллос. Обращённый вниз — женскую половую сущность. Так он скрестил две дороги на земле, рождающие Человека. Человеком тем был он, Ормус, также сын человеческий, как и Иисус.

Ормус смешал свои таблички, повернул их так, чтобы не видеть рисунков. Достал шесть табличек выборочно, и разложил их по углам звезды. Рука его теперь слегка дрожала. Даже ему, знавшему столько тайн человеческого бытия, было страшно. Он заигрывал с судьбой, с самим Богом и с Вечностью. Он имел право если не на страх, то на ту его разновидность, смесь волнения, желания, любопытства, что так чудесно ускоряет бег крови по жилам, заставляет чаще биться сердце. Краем глаза Ормус увидел свой Страх, свою сущность, расположившуюся рядом на песке. Дудочка отброшена на песок, глаза широко распахнуты. В воздухе пахнет тлением, но совсем чуть-чуть, ненавязчиво. Висящая в воздухе кисть тянется к табличке, но, коснувшись её, словно ошпаренная, взвивается вверх, исчезает. Слышно жалобное поскуливание, и из глаз существа катятся слёзы…

Ормус решительно повернул первую табличку рисунком вверх. Табличка лежала в вершине треугольника, олицетворяющего мужскую силу. Это была страница прошлого, и можно было не особенно волноваться. Но по тому, что выпало в этом прошлом, он мог судить о правдивости предвидения вообще. Поэтому облегченный вздох Ормуса был понятен. Табличка прошлого сказала ему правду.

«Верховная Жрица», сама судьба, неведомая человеку сила, ведущая его по жизни, предстала перед ним на вершине звезды. Она сидела перед входом в храм. Лицо было завешено покрывалом, но и под ним угадывались влекущие черты. На коленях у жрицы лежала книга, но завеса частично скрывала и её. Частью её короны было ночное светило — луна.

Долго смотрел Ормус в лицо своей судьбе. Жрица — ей дано прорицать, ведать судьбами людей и предсказывать будущее. Женщина — начало пассивное, подчиняющееся. Головной убор — атрибут власти и принадлежности к особой касте. Луна — символ ночи и тайны, интуиции, предвидения. Книга — символ знания и законов жизни. Занавес — знак тайны, того, что скрыто от других.

Он прочёл эту табличку, это послание ему от благосклонного Бога так. Когда-то он жил на перепутье судьбы, не ведая того. Жизнь готовила его к перемене, но выбирать самому было не из чего. Выбор был сделан, и сделан человеком, причастным к особой касте. Ормус поплыл по течению выбранной этим человеком судьбы. И достиг совершенства в том деле, выбор которого был осуществлён за него, поскольку выбор был правильным. Достиг величия, которое и радость, и — предупреждение. Жрица — создание, которое тратит свою энергию для воспитания и обучения других. Это порой ограничивает способность к собственному духовному росту. Он достиг одной ступени, пусть для других недостижимой, как звёзды в небе. Остаться на этой ступени, на этой площадке — соблазн, манящий соблазн для многих, но не для него. Табличка жрицы — она ведь вторая в иерархии ступеней, а их двадцать две, и об этом не стоит забывать. Конечно, легче остаться на ней, чем прокладывать свой путь вверх. Никто не даст точного ответа, насколько труден подъём с одной ступени на другую, что можно обнаружить на каждой. Но уже ясно, что он, Ормус, пойдёт дальше, он не из тех, кто не слышит предупреждений.

Он закрыл глаза, прежде чем перевернуть табличку, лежащую в левом углу мужского треугольника. Она должна была ответить на вопрос — каково его настоящее. Он догадывался о приходе перемен, он их ждал и всё ещё не хотел, но знал, что его хотение ничего не значит. Предупреждение «Жрицы» сказало о многом.

Прикосновение когтистой лапы Страха было почти нежным, во всяком случае — осторожным. Страх умирал от любопытства, он ждал решения судьбы Ормуса не меньше, чем сам Ормус. Он не мог увидеть Это без самого Ормуса, и потому поторопил жреца. Ормус открыл глаза.

«Смерть» выпала ему в настоящем. Мумия, широко оскалившая зубы, шла по пустыне слоновой кости таблички, окружённая кусками человеческих тел. Руки, ноги, головы… Остатки человеческих тел, изуродованных ею, окружали Смерть. С ножа, который был у Неё в руке, стекали капли крови. Но в тех местах, которые Смерть покинула, тотчас же из земли показывались встающие за спиной её живые люди.

Ормус слышал шумное сопение Страха, взволнованного открывшейся картой. Он, Страх, был страхом жреца, а жрец не должен бояться смерти. Смерть для него — переход в новое состояние, начало неизведанного пути. Эта табличка, собственно, пока не несла известия о физической смерти. Она говорила о неизбежности перемен — о том, что прозревали жрец и его Страх задолго до этого.

В каком-то отупении чувств пребывал Ормус, и оставался довольно долго. Определённому периоду его жизни пришёл конец. Видимо, это касалось жизни в Иудее. Бессмысленно спрашивать — почему. Потому, что срок всему определен. Потому, что он достиг вершины. Всё должно было поменяться, поменяться через боль души, через смерть старого. В новой, неизведанной реальности, которая ещё предстоит. А утраты? Неизбежные утраты — его удел. Неизменна лишь искра жизни, называемая душой, творческая сила, способная создавать новое. Всё остальное подвержено переменам. Разве он этого не знал?

Итак, оставалась последняя карта мужского треугольника. Она скрывала его будущее. Перевернув карту, он мог увидеть табличку, подтверждающую смерть. Тогда это означало бы и смерть физическую. Ормус перевёл глаза на горизонт. Там, на стыке небес и моря, сияло солнце в закате, плыли облака. Изменчивая сцена, никогда не бывающая скучной и однообразной. Великий театр, больший, чем всё, когда-либо разыгранное в храмах. Даже если бы он не был жрецом, он оставался мужчиной. Здесь, на берегу, перед лицом Вечности, действительно было не страшно. Верилось в то, что там, после смерти, нечто новое и неизведанное. И такое же захватывающее, как все, чем он жил до сих пор. И он перевернул табличку будущего.

«Мир!» Страх-Ба взвизгнул, потрясённый, и уставился в глаза Ормусу. Думай, жрец, думай, слушай свою душу. Средь пустоты и мрака реет в пространстве обнажённая фигура танцующей женщины. Её волосы распущены и пышными волнами ниспадают по бёдрам; в руках два жезла. В пространстве перед ней несётся змея, держащая во рту собственный хвост. По четырём сторонам от неё — эмблемы четырёх стихий: человек, орёл, лев и телец… Разве ты не знаешь, жрец, что «мир» может быть завершением ряда воплощений на этой земле, освобождением от дороги? Путник, в конце долгого пути предстоящий перед Богом, вот что это такое, жрец! И если ты вспомнишь о «Смерти», что предшествовала «Миру», то ты предрёк себе гибель прямо сейчас, здесь, на этом месте, этой табличкой…

Да, но если забыть о табличке «Смерть», и видеть только «Мир»… Тогда — это просто достижение целей, утверждение в правильности своих действий. Иногда — перемены, дальняя дорога. Воплощение. Мир нового и неизведанного готов тебя принять, одарить новыми впечатлениями, знаниями, жизненным опытом…

Так что же здесь? Что хочет сказать тебе непознаваемое существо, называемое Богом? Почему ты смеешься, Ормус? Ты хохочешь, ты заливаешься смехом, как тогда, после встречи с акулой! Так значит, это победа, жрец! И мы ещё поживем, ты чувствуешь это, и потому ты так счастлив!

Это было уже чересчур, право, но Ормус видел собственными глазами, как пустился в развесёлый танец Страх-Ба. Неуклюже переставляя козлиные ножки, хватаясь когтистыми ручками за воздух, спотыкаясь и падая, танцевало нелепое порождение его сознания, бывшее когда-то его ужасом, и ставшее первым другом.

То, что предрекла ему женская часть треугольника, отражающая все стороны будущего, осталось глубоко спрятанным на дне души жреца, потрясенного ответом колоды. Ждать мгновений, когда предначертанное осуществится…