Бегство Джейн

22

— Джейн в солярии.

— Как она?

— Хорошего мало.

— Не могу понять, в чем дело. И сколько это уже продолжается?

— Это началось в середине июня. И с тех пор становится все хуже и хуже.

— В середине июня? Значит, прошло уже больше месяца. Но, ради Бога, Майкл, объясни мне, почему ваша служанка всем отвечала, что она уехала к брату в Сан-Диего?

— Мы думали, что так будет лучше, Дайана. Прошу тебя, пойми, что никто — ни я, ни ее врачи — даже помыслить не мог, что ее заболевание не только затянется, но и станет тяжелее.

— Она совершенно не помнит, кто она?

— Мы сказали ей, кто она, — объяснил Майкл, — но сама она ничего не помнит. Она осведомлена обо всех подробностях своей жизни, но не помнит, как она прожила свою жизнь.

— Боже мой, я в это не верю. Ты не знаешь, отчего это произошло?

— Авария, — коротко ответил он.

— Но это же случилось больше года назад. Мне казалось, что худшее уже позади.

— Как оказалось, худшего мы не видели.

Джейн слышала их голоса так, словно они звучали в наэлектризованном пространстве. Слова с грохотом, как катящиеся камни, ударялись о ее барабанные перепонки и отскакивали, стихая, прежде чем она успевала понять их смысл. Только одно она знала твердо — говорили о ней. Теперь все они всегда говорили только о ней. И какое, в конце концов, значение имело то, что именно они говорили?

Она лежала на своем любимом диване-качалке и обливалась потом, но, несмотря на это, была от подбородка до пяток закутана в одеяло. А может, это не пот, а слюна, подумалось ей. Слюна тонкой струйкой стекала из угла полуоткрытого рта, но она даже не пыталась вытереть ее. Пусть это делают ее гости, которых Майкл теперь, после ее возвращения из госпиталя, во множестве приводил домой и заново представлял ее им. Сколько времени минуло с тех пор, как он привез ее домой? Несколько дней? Неделя?

Она улыбнулась, благодаря судьбу за то, что чувство времени вновь ускользнуло от нее. Думать. Думать о том, как совсем недавно она пыталась противостоять этому, как она злилась и сходила с ума от гнева, оттого что лекарства, которыми ее пичкали, делали один день похожим на другой, когда эти дни бесформенными комьями, как растаявший на солнце шоколад, плавно перетекали один в другой. Думать, как она противилась манящему забытью, которому в конце концов поддалась. Но зачем думать и ломать себе голову? Чтобы вспомнить ранящие подробности своей жизни, за которую она продолжала цепляться даже после того, как принесла в жертву жизни своей матери и своего дитя?

После безобразной сцены в госпитале Майкл привез ее домой. Она вспомнила сочувственные лица врачей и сестер, вспомнила, как Майкл рассказывал доктору Клингеру, что полностью контролирует ситуацию, что он немедленно свяжется с доктором Мелоффом, как только тот вернется из отпуска, вспомнила, как Майкл повторял, что отдых, как он полагал, явится для нее лучшим лекарством.

Она не пыталась протестовать. Мысль о том, что она найдет надежное убежище в постели, вдруг показалась ей заманчивой и привлекательной. Ее почти физически потянуло заползти под одеяло, устроиться там поудобнее и навеки исчезнуть. В тот момент ей захотелось умереть, и ее тело, против ее воли, содрогнулось при этой мысли.

Она перестала сопротивляться лечению и безропотно глотала все таблетки, которые ей давали, и сама подставляла руку для уколов, чувствуя, что в теле появилось знакомое онемение, пронизывающее ее до кончиков пальцев, наполняющее мельчайшие поры, обволакивающее мозг и создающее плотную, почти осязаемую подушку между ее сознанием и внешним миром. Она стала радоваться любому неприятному ощущению, которое вызывали лекарства, она почти наслаждалась от мышечных спазм, которые снова начали ее преследовать, потому что воспринимала это, как заслуженное наказание за ту боль, что она причинила другим, даже капли слюны, беспрестанно стекавшие по ее подбородку, казались ей драгоценными жемчужинами.

Теперь наконец все обрело смысл.

Деньги. Кровь. Пэт Рутерфорд. Теперь ясно, почему это имя было записано на клочке бумаги, а не в записной книжке, где его мог увидеть Майкл. Поначалу ей было интересно, искал ли ее тот человек, проявил ли он желание узнать, что с ней произошло. Может, в тот день они собрались вместе бежать? Или эта встреча должна была положить конец их отношениям?

Эти вопросы перестали волновать ее, когда она вновь начала принимать лекарства. От этого ей стало легче. Что толку задавать себе вопросы, на которые все равно нет ответов? Даже Майкл не смог сказать ей, что произошло с ней до их драки, когда она сбежала, попытавшись убить его медным восточным сосудом. То, что она пыталась убить мужа, ее больше не удивляло и не шокировало. Разве не убила она до этого свою мать и свою дочь?

Джейн доводила себя до умопомрачения, постоянно вызывая в своем воображении образы маленькой девочки, многократно виденные ею на глянцевых страницах фотоальбомов: вот она перед глазами — прелестное дитя с застенчивой улыбкой и любопытными глазками; вот она в разных туфельках — красной и синей; вот она нюхает низко свисающую ветку сирени; вот она держится за руку отца и одновременно жмется к матери. От Эмили теперь осталась лишь память, подумалось Джейн, но она сама лишена даже этого утешения.

Сколько раз за последние несколько дней перебирала она в памяти подробности событий прошедшего месяца. Сидя в солярии и наблюдая, как по утрам, после восхода солнца, на пол из окна падают квадратики света, похожие на нарезанный ломтиками пирог, как эти квадратики перемещаются, растут, а затем, с наступлением темноты, исчезают, она шаг за шагом восстанавливала в памяти свои действия с того момента, когда Майкл привез ее из госпиталя и она переступила неузнаваемый порог своего дома. Это был шаг в ее прошлую жизнь, и ей оставалось только гадать, что сулит ей это возвращение. Она усмехнулась, ощутив, как невидимая удавка сжала горло. В самых ужасных кошмарах, в самых невероятных сновидениях она не смогла бы увидеть немыслимого и безнадежного сценария, преподнесенного ей реальностью.

Она видела себя как бы со стороны — вот она входит в гостиную, приближается к пианино, вот ее пальцы касаются клавиш, и она слышит старую мелодию Шопена; вот те же самые пальцы подносят к ее глазам фотографии; вот три групповых снимка — на них дети, построенные аккуратными рядами по росту. Впереди маленький мальчик с доской, на которой написано, кто они такие — Арлингтонская частная школа. Джейн улыбается, глядя на хорошенькую девочку с длинными светло-каштановыми локонами и огромными глазами. Девочка одета в желтое платьице и гордо стоит в последнем ряду; вот та же девочка, только годом старше — волосы собраны в хвостик, она высока и горделива; вот она же на третьей фотографии — волосы свободно распущены, в платье из ткани в черно-белую клетку, улыбка уже не столь самоуверенная, во взгляде появилась осмотрительность. Такая вот последовательность — младшая группа детского сада, старшая группа, первый класс школы, фотографии второго класса нет. «Думаю, что мы просто не получили этого снимка, — сказал ей тогда Майкл, — должно быть, Эмили болела».

Почему же, по какой причине, ей не показалось странным, что самые свежие фотографии Эмили были годичной давности? Ведь если в семье стремятся запечатлеть каждое движение, каждый вздох ребенка, то весьма подозрительным должно показаться отсутствие фотографий, отражающих целый год жизни. Джейн поняла, что просто не хотела об этом думать. Она не была готова к встрече с тем кошмаром, в который превратилась ее жизнь, она не могла встретиться лицом к лицу с катастрофой, которую сама же и устроила, она уклонилась от уплаты пени за отнятые ею жизни.

«Меня надо уничтожить, — думала она. — Усыпить, как больную собаку. Одна смертельная инъекция — и конец всем мучениям». — Она потерла то место на руке, куда Майкл только сегодня утром сделал очередной укол.

Она вспомнила о своих подозрениях относительно Майкла, о своей убежденности в том, что он обдуманно и намеренно пытается лишить ее разума, тогда как он изо всех сил старался помочь ей найти его.

Вот и сейчас он кого-то привел к ней. После того как он неделями отказывал ей в просьбах увидеться с самыми близкими друзьями, Майкл решил показать всем, в каком аду он живет. Сначала он позвал Сару и Питера Таненбаум, и они сразу же пришли. Сара разрыдалась при одном взгляде на Джейн, а Питер, разговаривая с Майклом, старался не смотреть в ее сторону.

Ей очень хотелось прикоснуться к ним и успокоить, сказав, что так ей лучше, что она сама выбрала для себя безумие, что оно вполне ее устраивает и что им не стоит беспокоиться о ней. Но руки не подчинялись ее воле, а голос совершенно пропал. В горле образовался вязкий ком, сквозь который не проходили никакие звуки. Она смотрела на своих друзей и видела их расплывчатые силуэты, как бывает, когда смотришь в видоискатель фотоаппарата, объектив которого густо смазан вазелином. Она хотела только одного — чтобы они ушли и оставили ее одну. То, что с ней происходило, было самое меньшее из того, что она заслужила. Она хотела было убежать, но ее поймали и заставили наблюдать собственную казнь.

Приходили и другие. За последние несколько дней Майкл пригласил к ним домой почти всех друзей и знакомых, правда, позволяя им задерживаться в доме всего на несколько минут. Приходили Джанет и Ян Харт, Лоррен Апплби, Дэвид и Сьюзен Карни и Ева Макдермотт. Ева была одна, и Джейн слышала, как она объясняла Майклу, что Росс уехал ловить рыбу. Все они, как экскурсанты, проходили в комнату, смотрели на нее, как зеваки смотрят на восковых кукол мадам Тюссо, и уходили, насытившись этим зрелищем. Майкл каждый раз просил их не упоминать об Эмили, и они слушались его, за что Джейн была им очень признательна.

— Не говори об Эмили. — Она и в этот раз услышала его шепот, который донесся от двери.

В следующее мгновение у ее постели на коленях стояла Дайана Брустер с глазами, полными слез.

— Мой Бог, — отчетливо простонала Дайана. Она так сгорбилась, что, казалось, вот-вот упадет в обморок.

— Все в порядке, — уверил ее Майкл, потрепав по плечу. — Она не испытывает никакой боли.

— Она меня слышит?

— Да, — ответил Майкл, подходя к Джейн и поглаживая ее волосы. — Здесь Дайана, солнышко мое. Ты можешь с ней поздороваться?

Джейн попыталась сложить язык и губы так, чтобы произнести неподатливое имя, но движения получились беспорядочными, и Джейн оставила свои попытки. В конце концов, ей это было уже не нужно.

Дайана, внезапно разозлившись, поднялась на ноги.

— Я этого не понимаю, Майкл. Я не понимаю, что могло с ней случиться. Я знала, что мне надо приготовиться к очень неаппетитному зрелищу. Я знала, что она перенесла тяжелую душевную травму…

— Дайана, — сказал он предостерегающе, и та несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

— Черт возьми, Майкл, это же моя самая задушевная подруга. Она всегда была полна жизни, так всем интересовалась. Я не могу поверить, что это тот же человек.

Майкл молча кивал головой в знак согласия.

— Могут врачи что-нибудь сделать?

— Мы делаем все, что можем.

— Но она так сильно похудела.

— Она совершенно потеряла аппетит и отказывается от еды.

Дайана обхватила себя руками, затем снова опустилась на колени возле Джейн.

— Все будет хорошо, Джейн. Ты выберешься, ты обязательно поправишься. Мы об этом позаботимся. Майкл, я и все твои друзья. Мы сделаем все, чтобы тебе стало лучше.

— Почему бы тебе не прочитать ей то, что написано вот здесь? — Майкл указал на цветную яркую открытку в дрожащей руке Дайаны.

— Это открытка от Говарда и Пегги Роуз, — громко объявила Дайана, пытаясь говорить бодрым голосом, что сделало ее интонации почти истерическими. — Из Франции. — Она показала Джейн открытку. Маленькое уютное кафе, стоящее на берегу аквамаринового моря. — Давай посмотрим, что здесь написано. Трудно разобрать этот бисерный почерк, но я попробую. Ну вот, слушай: «Вот мы наконец здесь. Все тут до мелочей знакомо двум старым людям, но нам все это очень нравится, и мы великолепно проводим время, — она замялась, — …как, надеемся, и вы проводите свое время в старом скучном Бостоне. Почему бы вам не бросить все и не нанести нам неожиданный визит. Вот это был бы сюрприз! Мы их просто обожаем. Как обожаем и вас. Ну, как поется в старой песенке: „Увидимся в сентябре“. Говард и Пегги». Видишь, как у них все прекрасно, — проговорила Дайана, ее минутный энтузиазм растворился в потоке слез.

Визит-сюрприз, подумала Джейн, вспомнив о том неожиданном визите-сюрпризе, который она якобы нанесла своему братцу. Она постаралась представить себе, как он нежится на испанском пляже, но не смогла ясно нарисовать себе его образ, гораздо отчетливее она представила свою золовку Гаргамеллу. Когда она осознала это, то вслух рассмеялась.

— Боже мой! Майкл! — воскликнула Дайана, коснувшись рукой маски лица Джейн. — Что это за звуки? Человек не может издавать их. В них есть что-то нечеловеческое.

— С тобой все в порядке, Джейн?

«У меня все прекрасно, — безмолвно ответила она. — Я просто хочу, чтобы все ушли и оставили меня одну, я хочу спокойно умереть».

— Может быть, ты хочешь лимонаду? — заботливо спросил Майкл. — Или ты хочешь есть? Паула испекла замечательный черничный пирог.

«Я предпочитаю ее яблочные пироги, — подумала Джейн, вспомнив, как она приперла Паулу к стенке, угрожая ей ножом, которым та резала яблоки. — Старые добрые времена», — подумала Джейн, страстно желая взять нож и всадить его по самую рукоятку себе в сердце.

Может быть, еще не поздно это сделать. Может, стоит попытаться.

Может, она сможет показать мужу и своей лучшей подруге, что она и правда хочет черничного паулиного пирога, но что она хотела бы поесть на кухне. А потом, когда они спокойно рассядутся вокруг стола и будут беседовать, убаюканные мнимым ощущением безопасности, она схватит с кухонного стола нож и вспорет себе живот, и кровь опять зальет ее платье. На этот раз ее собственная кровь. Вот тогда все будет правильно. Круг замкнется.

Но она ничего не сказала, наблюдая, как они смотрят на нее испуганными, растерянными глазами. Для них было бы намного легче, если бы она просто исчезла, если бы ее никто не нашел, не узнал и не доставил домой. Майкл со временем привык бы к ее отсутствию, развелся бы с ней — у него были бы для этого вполне достаточные основания. Ее друзья некоторое время погоревали бы о ней, а потом стали бы говорить о более интересных вещах. Еще через какое-то время она, как и Эмили, стала бы просто бестелесной памятью. Юмор, достойный обеспамятевшей бабы, подумала она и снова засмеялась.

Ее смех прозвучал, как короткий, рубленый стон. Дайана сжала ее руку.

— Майкл, ты уверен, что ей не больно?

— Уверен.

— Я чувствую себя такой беспомощной…

— Мы все себя так чувствуем.

Джейн захотелось обнять голову Дайаны и расцеловать ее в обе щеки, чтобы показать ей, что все идет наилучшим образом. Но она понимала, что если она что-нибудь скажет или сделает такой ничего не значащий жест, как погладит подругу по волосам, то это вселит в Дайану бесполезные надежды. А надежды не было. Это она теперь знала наверняка. Надежды нет и нечего притворяться, что она есть.

Джейн перестала молить Бога о возвращении памяти. Действительно, каждый раз, засыпая, она отчаянно надеялась, что память больше никогда к ней не вернется. Она знала о себе ровно столько, сколько ей надо было знать. Если Бог есть и если Он милостив, говорила она себе, Он не заставит ее снова пережить смерть тех, кого она любила больше всего на свете. Он позволит ей схорониться в ее лекарственном коконе до тех пор, пока она снова не исчезнет, на этот раз навеки.

— Да, ты знаешь, позавчера я смотрела этот ужасный фильм, — внезапно воскликнула Дайана, и Джейн поняла, что это была еще одна попытка добиться от нее какого-нибудь ответа. — Я думала, что это будет сексуальный фильм. Ты же знаешь, что я очень люблю эти фильмы, — они хороши, даже если они очень плохи, правда? Ну ладно, забудь об этом. В этом фильме было полно голых баб и мужиков и вообще полно всякого скотства, но диалоги настолько ужасны и примитивны, что публика просто смеялась над ними. Трейси захотела уйти. Помнишь мою подругу Трейси Кетчум, которая решила, что она забеременела, а потом оказалось, что у нее просто ранний климакс. Можешь себе представить? И это в сорок лет!

Она замолчала и посмотрела на Джейн, ожидая реакции. Никакой реакции не последовало, и Дайана продолжала.

— Короче, мы сидели и решали, будем ли мы дальше смотреть эту ерунду, как вдруг какой-то парень громко сказал одну вещь, обращаясь к героям на экране. Это было так смешно, что мы решили остаться, чтобы послушать, не скажет ли он еще что-нибудь. В этот момент та женщина, ее играет Арлин Вейтс — один Бог знает, где она столько лет скрывалась, но выглядит она прекрасно, наверное, ей сделали подтяжку, в общем, она решила вернуться в порно. У нее на лице нет ни единой морщинки. Правда, ее шея… Это точно не шея юной девушки. Не знаю, зачем женщины такого сорта делают себе пластические операции. Да и мужчины тоже. Они делают себе все эти подтяжки и накачки и выглядят из-за этого, как восточные маски, как, скажем, Джек Николсон и Ричард Чемберлен, да и Берт Рейнольдс не лучше. Напрасные усилия — кожа-то все равно остается старой. Трейси говорит, что это происходит сразу после сорока. Она говорит, что с этого момента человек начинает разваливаться. Я сказала ей, что со мной это случилось сразу после тридцати, но она ответила, что это совсем разные вещи и никакого сравнения быть не может. Во-первых, говорит она, вы замечаете, что что-то происходит с вашими глазами. Вы вдруг обнаруживаете, что не можете прочитать, что написано на упаковке овсяных хлопьев, потом начинаете держать книгу все дальше и дальше от глаз, напяливаете на нос очки для чтения и становитесь похожими на свою обожаемую тетушку. Потом обвисает задница. Причем Трейси удивило не то, что она обвисла, а как именно это произошло. Она всегда думала, что зад отвисает, но сохраняет свою форму — не тут-то было! Она поняла, что попа просто уплощается. Ты представляешь себе этот кошмар — зад становится плоским? Как у Джека Леммона в фильме, как же он называется? — «Вот это жизнь». Но вернемся к Арлин Вейтс и тому парню в зале. Ну так вот, Арлин и говорит этой волоокой красотке-фотомодели, которая оказалась никудышной актрисой, никак не могу вспомнить, как ее зовут…

«Синди Кроуфорд?» — подумала Джейн, думая о знаменитой диве на обложке журнала и чувствуя, как ее веки наливаются свинцом.

— Памела Эмм! — воскликнула Дайана. — Так зовут эту бедняжку. Представляешь, какой-то жалкий инициал вместо фамилии? Она, наверное, считает это интригующим. Может быть, кто знает? Я думаю, что в будущем мы вряд ли будем часто слышать это имя. Да, сэр, имя Памелы будет занимать подобающее ей место на забытых страницах «Вог» и «Базар».

Майкл вежливо кашлянул и вмешался в монолог Дайаны.

— Джейн выглядит очень усталой, Дайана. Может, ты закончишь свой рассказ в следующий раз?

— Ну, пожалуйста, Майкл! Всего несколько минут. Мне кажется, что я все-таки смогу до нее достучаться.

Джейн видела, как Майкл кивнул, отошел к окну и стал смотреть на улицу. Как он может все это терпеть? Как у него хватает сил ухаживать за мной? Какими глазами он вообще смотрит на меня после всего, что я натворила. Да, я, конечно, награда для него. Мое имя надо сохранить не в книге, а на серебряной мемориальной доске.

— Ну так вот, — продолжала Дайана, ее голос стал напряженным, и в нем появились требовательные интонации. — Арлин, которая играла там эту сучку — торговку недвижимостью, и говорит Памеле, которая хочет купить дом и проверяет годность для жилья каждого из них тем, что занимается любовью во всех комнатах прямо на деревянном полу, так вот, Арлин и говорит ей, что она сейчас попросит обойщика — молодого парня, чтобы он помог ей с этим делом, так как муж Памелы — сенатор или кто он там? — слишком занят и пытается в это время накормить голодающую Эфиопию. Ну, а она в это время очень изголодалась прямо на дому. Памела достает из сумочки театральный бинокль и смотрит на парня в окно, ты ж понимаешь, что без бинокля эта старая карга уже ничего не видит. Арлин говорит ей: «Позови его сюда». И Памела пересекает комнату, идя к окну. За это время она могла бы на каноэ пересечь Атлантику. Она подходит к окну и смотрит, смотрит, смотрит, как парень сгружает со своего велосипеда рулоны обоев, и открывает рот, но молчит и ждет подсказки Арлин. Та наконец говорит ей: «Ну скажи же ему». В это время тот парень в зале и закричал: «Ну говори же быстрее!» Мы чуть не лопнули со смеху. Я даже сказала Трейси: «То же самое могла бы сейчас сказать моя подруга Джейн». Помнишь, как мы с тобой еле удрали от того маньяка из красной «транс ам»?

— Дайана, — снова вмешался Майкл, в его голос прокрались нотки нетерпения, — думаю, что сейчас не время об этом вспоминать.

Дайана начала торопливо извиняться.

— Я просто надеялась, что, может, это как-то всколыхнет ее память…

— Ты думаешь, что мы не пытались делать это круглые сутки в течение всего месяца, что она находится здесь? Не знаю, может быть, мы оказываем на нее слишком сильное давление, пытаясь оживить ее память. Может, нам следует обойтись с ней поласковее и дать ей самой все вспомнить.

— Но посмотри на нее, Майкл. Ты думаешь, что она способна сама справиться со своей болезнью?

Майкл уставился в пол.

— Не знаю. Я действительно не знаю, что делать дальше. Я даже не уверен, что ее можно лечить дома.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Пойдем. — Майкл пропустил вопрос мимо ушей и помог Дайане встать на ноги. — Паула сварила кофе и будет очень обижена, если мы не попробуем ее черничный пирог.

— Майкл, что ты хотел сказать?

— Я много думал, навел кое-какие предварительные справки…

— О чем?

— О том, чтобы поместить Джейн в психиатрическую лечебницу.

— Боже мой, Майкл. Ты хочешь госпитализировать Джейн и передать ее под опеку психиатров?

— Слушай, это же не сюжет из «Змеиного гнезда». Черт возьми, Дайана. Ты что, хочешь заставить меня почувствовать себя виноватым? Думаешь, я не пытался сделать все, что в моих силах? Думаешь, я бы стал об этом думать, если бы не был так озабочен и растерян. Да Боже мой, ты только посмотри на нее! Она же живет, как растение. И с каждым днем ей становится все хуже.

— Может быть, лекарства, которые она принимает…

— Если она не принимает лекарств, она становится подверженной приступам ярости и способна совершить насилие. По крайней мере, сейчас она не может причинить вреда себе и окружающим. Сейчас ее сознание отдыхает и, будем надеяться, со временем восстановится таким, каким оно было раньше. Поверь, эти места выглядят не так страшно, как это показывают в фильмах. Есть много приличных учреждений, где Джейн получит необходимую помощь и не будет ни в чем нуждаться.

— Я поняла тебя, Майкл. Просто мне очень трудно примириться, впервые столкнувшись с подобными вещами.

Дайана пристально посмотрела на Джейн, словно хотела взглядом поставить ее на ноги. Джейн прочла это выражение в глазах Дайаны: «Встань, — говорил ей этот взгляд. — Встань и защищайся. Покажи этому человеку, что с тобой все в порядке, что тебе не нужна никакая лечебница. Встань, черт тебя подери!» Глаза Дайаны безмолвно кричали, взывая к воле Джейн.

По ногам Джейн поползли мурашки, в пятках появилось покалывание, она знала, что хочет подчиниться этому безмолвному приказу, и вскочить на ноги, и заключить в объятия свою верную подругу, несмотря на то что их дружба осталась в невозвратном прошлом, и сказать ей, что она непременно поправится и что все снова будет хорошо.

Но каким образом все могло бы опять стать хорошо? Она стала причиной смерти своей матери и своего ребенка, обманула мужа, пыталась даже убить его, она предала соседку и, наверное, не только ее. Она получила по заслугам.

— Я еще вернусь, Джейн. — Дайана наклонилась и утерла слюну с подбородка Джейн, целуя ее в щеку. — Ты познакомишь меня с тем парнем, которого ты встретила на митинге по охране окружающей среды? Помнишь, ты мне обещала? Я надеюсь на тебя, Джейн. Моя мать тоже надеется на тебя.

Она запнулась. Слезы из ее глаз капали на одеяло Джейн.

— Я люблю тебя.

Джейн почувствовала, как ее обвили руки Дайаны. Она не сделала ни попытки вернуть объятие, ни попытки уклониться от него. «Я не заслуживаю твоей любви», — думала она, глядя, как Майкл уводил Дайану на кухню. Она представила себе, как Паула наливает им кофе, как они удобно усаживаются за стол и хвалят черничный пирог Паулы.

Жизнь прекрасно пойдет своим чередом и без нее, думала она, воображая себе одну за другой уютные домашние сцены. Может быть, Майкл со временем женится на Дайане и тем действительно осчастливит ее мать, может быть, он женится на Пауле и приведет в дом ее и ее больную дочь и сразу обретет семью, которой его лишила она. И Майкл снова будет счастлив. А что Джейн? Джейн будет в лечебнице или в могиле. Да есть ли между этими местами какая-нибудь разница. В конечном счете, это одно и то же.