Белая башня

Глава 7

Глава 7

Верховный

Шаг.

И еще шаг.

И руку поднять выше. Она почти не ощущается, но хотя бы не тяжела, особенно, если поддерживать под локоть. Идти…

По узкому коридору.

Стены неровные, грубо отесаны и лишены украшений. Ни барельефов, ни росписей, лишь этот серый во тьме кажущийся грязным, камень. От него и пахнет-то сыростью, плесенью. Воздух внутри пирамиды тяжелый и спертый, такой, что каждый вдох дается с боем. И разум нашептывает, что стоит вернуться, что все это путешествие напрочь лишено смысла.

Что Верховный хочет найти там, внутри?

Очередную тайну?

А не довольно ли с него? У него и так тайн больше, и все какие-то бесполезные, вроде того хранилища Древних? Да и вовсе… сколько ему осталось? Он давно уже живет в долг, так стоит ли теперь… пусть кто-то другой, помоложе, возьмет на себя заботы о мире? О людях? Империи?

Верховный тяжко вздохнул и отправился дальше. Благо, коридор был прямым, что древко стрелы. Закончился он лестницей, чьи ступени уходили во тьму. И здесь уже пахло чем-то иным, не только затхлостью.

Благовония?

Цветочные масла?

Нет, что-то куда более знакомое… кровь.

Она, засохшая, старая, лежала на ступенях. Она въелась в камень, сроднилась с ним, ставши неотделимой, но запах, запах сохранился.

Верховный потрогал пятно и поднес пальцы к глазам. Со вздохом разогнулся и, опираясь ноющей рукой на стену, поднялся на первую ступень. Высокие. В его пирамиде пониже будут. Да и много тут… ничего.

Справится.

Не так уж он стар и немощен.

Он шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. И с каждой минутой крепло внутри раздражение. Вот ради чего все?

Лестница вывела в другой коридор.

И здесь уже слабо, тускло, но горел факел. Кем был оставлен? Мекатлом? Императрицей? Не важно. Главное, что огня хватило, чтобы осветить вереницу золотых масок. Они начинались сразу от входа, и Верховный узнал ту, что была ближе.

Император.

Маска была из числа храмовых. Их каждый год выплавляли по дюжине. Эту Верховный даже помнил, держал в руках, тогда аккурат нашептали, что золото для масок разбавляют медью.

Он не удержался, коснулся поверхности.

Разбавляли.

И давно. Настолько, что утратили всякую осторожность. Жадность… у людей множество пороков, но жадность, пожалуй, опаснее прочих. И маску эту Верховный собирался отдать на переплавку, но вот беда, Император требовал новую, а времени, чтобы сотворить… теперь же она, несовершенная, осталась в вечности. В том числе упреком Верховному.

Многие тогда отправились на вершину пирамиды.

В том числе и смотритель Казны. Он, кажется, был из рода… Верховный забыл, какого. Главное, определенно род оказался недоволен. И врагов у Верховного прибавилась.

А вот еще одна маска.

Отец Императора.

И его дед… Верховный застал его правление. Прадед… вереница масок тянулась, и каждая походила на другую. В какой-то момент начало казаться, что все эти маски — суть одно лицо. Жутковато. А главное, Верховный пропустил момент, когда золото начало оживать.

Сперва мелькнула и погасла искра на гладкой поверхности одной маски. Ожила в другой.

Засветилась третья, тускло, неровно, пятнами.

А вот в четвертой свет окреп, пусть все одно был неравномерным. Пятая… еще немного и откроет глаза. Разомкнет слипшиеся губы, задав вопрос, на который у Верховного нет ответа.

Что он делает здесь?

Впрочем нет, маски не стали говорить. Зато потянуло свежим воздухом. И кровью… тоже свежей.

Три ступени.

Приоткрытая дверь, которой Верховный коснулся осторожно. Площадка три на три шага. И бездна внизу. Марево огня на небесах почти погасло, лишь редкие всполохи тревожили тьму.

— Красиво, — девочка сидела на самом краю, свесив ноги в бездну. А за спиной её темной грудой виднелось тело. — Хорошо, что ты пришел.

— Не уверен, что мне сюда можно, — Верховный оторвал руку от двери. Отпускать её было боязно, хотя он и понимал, сколь нелепый это страх.

— Теперь, наверное, да… или нет. Я не знаю.

Она смотрела на небо.

— Их так много…

— Звезд?

А вот кровью пахло резко. Верховный посмотрел на тело… нет, подходить к нему не стоит. Мекатл или мертв, или почти. В любом случае, он не так и важен.

— Да… я не помню, где я жила раньше, но знаю, что не видела столько звезд. Никогда, — она обернулась и лицо её было бледно. — А ты?

— Видел. Я каждую ночь поднимаюсь… поднимался…

И теперь придется снова, потому как Мекатл мертв. А кому еще поручить столь нужное, но при том грязное дело? То-то и оно, что некому.

Совершенно некому.

— Я не хотела, — девочка протянула руку. — Не хотела его убивать. Он сам виноват.

— Конечно.

Верховный коснулся тонких пальцев. Хрупкие какие. И ноготки полупрозрачные, и рука сама во тьме кажется белой, а что под ноготками темная кайма грязи пролегла, так ведь ребенок.

Пусть и божественный.

Дети вечно ищут что-то. Грязь в том числе.

— Ты не боишься меня? — в её глазах и звезды, и марево, и вопрос.

— Боюсь, — признался Верховный, опускаясь на камень. Получилось тяжеловато. Заныла спина и суставы тоже. Как бы потом подняться.

— Почему? Я ведь никогда не делала тебе плохого. Другим делала. Но тем, которые сами хотели сделать мне плохо.

— Это сложно объяснить…

Смотрят выжидающе. Ну да, не ответ.

— Ты — дитя. Я смотрю и вижу дитя. Чудесное. Красивое. Такое, которому радовалась бы любая мать и любой отец…

— Я и её не помню. Маму.

— Ксочитл тебя любит.

— Да… она… как мама, — и брови хмурятся. — Но говорить нельзя. Если сказать, то её убьют. Это правда?

— Попытаются, — кивнул Верховный. — Дело в том, что ты не только дитя, но и воплощение власти. Высочайшей. И тот, кто влияет на тебя, тоже получает часть этой власти. А кто может повлиять на дитя сильнее, чем та, что подарила жизнь? Или та, кого он почитает наравне?

— Я поняла, — девочка была серьезна. — Спасибо.

— Не за что. А вот в остальном… тебе доступно то, что не доступно ни мне, ни кому бы то ни было из взрослых. Ты можешь забрать жизнь. А можешь вернуть её. Это сродни тому, что делали боги. Но боги давно ушли. И люди привыкли к тому, что боги далеко. Более того, людям не нужно, чтобы боги возвращались.

— Как тот, который из золота?

— Да. Боги ведь могущественны. Настолько, что ни один смертный, будь он воин или даже маг, не сравнится с ними в силе. А стало быть, мы все тут станем не жрецами, воинами или владетелями земель, к слову которых прислушиваются те, что стоят ниже. Мы все станем игрушками в руках богов. А кому это нравится?

Она чуть задумалась.

— Каждый, кто оказывается рядом с тобой, он знает о твоей силе. И боится.

— Силы?

— И силы. И того, что дана она ребенку. Вдруг да ты обидишься и отнимешь жизнь? Или из прихоти? Каприза?

— А другие так не делают?

— Делают, конечно… как-то великий Император, живший задолго до твоего рождения, решил, что его оскорбляет вид увечных людей.

— И что он сделал?

— Велел их казнить.

— И казнили?

— Несомненно. Слово Императора — закон.

Впрочем, прожил он недолго, слег почти сразу после зимнего празднества, холодной воды напившись. Случается…

— И его тоже боялись?

— Да.

Как любого безумца. А дети ведь где-то совсем рядом… но эта девочка сидит на краю, мотая ногами в пустоте. И где-то там, внизу, видна россыпь огней. Во внутреннем дворе все еще царит суета. И надобно возвращаться. Сделать какое-то заявление, объявление, объяснение. Что-то, что гонцы развезут по храмам Благословенного города, а там и дальше. Слово, что будет сказано и успокоит людей.

Или нет.

Вряд ли Верховный способен найти такое слово, которое их успокоит.

— Звезды красивые. И небо, когда горело… я вспомнила огонь.

— Огонь?

— Да. Там, где я жила… я почти ничего не помню.

И маг уверяет, что это нормально, что утраченная память — суть следствие обряда. А может даже её специально убрали?

— Это тебя беспокоит?

— Нет. Пожалуй, нет… ты не разговариваешь со мной, как с ребенком. Некоторые… особенно один старается. Он привез мне кукол. И еще подарил девочек. Пятерых. Они глупые, — Императрица наморщила носик. — Хотят со мной играть. И кукол делят, делят… я сказала Ксочитл, чтобы не приводила их больше.

— Он хотел сделать тебе приятное.

— Да, я понимаю. Но… я ведь действительно… это странно. Иногда мне хочется играть. И куклы красивые. Ксочитл шьет им одежду. И мы смеемся. Она рассказывает сказки, и я слушаю. Мне нравятся её истории. А потом все это становится вдруг таким бессмысленным. Пустым.

Девочка обняла себя.

— И я вижу, что все… что неправильно. Что этот человек ищет способ повлиять на меня. Что ему нужна не моя радость, а взамен на куклы и девочек он хочет земель. Или золота. Или чтобы его кем-то назначили. Или не его.

— Это взрослая жизнь. Он просто привык так… твоему отцу дарили охотничьих соколов или вот собак. Лошадей. Наложниц.

— А взамен хотели того же?

— Земель. Чинов. Власти.

— Мир скоро погибнет.

— Верно. Но вряд ли это кого-то остановит… так ты вспомнила огонь?

Ведь не удалось найти ни семьи, где росло дитя, ни тех, кто помог появиться ему на свет. Впрочем, Верховный подозревал, что случилось это где-то под землей. Там, где стоял древний город. И надежно хранил свои тайны.

Поэтому и звезд она не видела.

— Он горел… ярко. И я любила на него смотреть. На свечках — другое. Их нужно было беречь, и потому огонь был слабым-слабым. Я его подкармливала щепками. Когда никто не видел. Но иногда меня брали туда, где горел камин. И огонь тогда был очень ярким. Сидеть рядом было тепло. Тогда я согревалась.

— Скажи… — Верховный поглядел на небо, начавшее светлеть. — Тот город, под землей, тебе он не показался знакомым?

— Не знаю, — она покачала головой. — По запаху разве что… там такой воздух. Не такой. Не как здесь. Дышать тяжело.

— Это есть.

— И дома тоже… но меня не выпускали. Из дома. И поэтому города я не видела. Да, — она сказала это чуть уверенней. — Дом… очень большой дом. Много людей.

Она чуть прикрыла глаза и качнулась. Верховный поспешил обнять её.

Дитя.

Все-таки дитя. Хотя бы сейчас.

— Я… жила… где-то там… рабы были. Рабы нечистые. С ними нельзя говорить. А еще они глупые и всего боятся. Иногда… однажды на меня такой напал.

Она вскинулась.

— Я помню!

— Умничка, — Верховный подвинул её чуть ближе. И обнял уже двумя руками. — Но тебе не обязательно вспоминать дурное.

— Гулять нельзя. Выходить нельзя. Но я вышла. Во двор. Скучно… было очень скучно. И темно. Свеча почти погасла, а во дворе — фонарь. Я просто вышла. А он… он вдруг высунулся и помахал. Старик. Улыбался. И показал свечу. И спросил, хочу ли я увидеть звезды. Он знает тайный ход. Наверх. Туда, где небо. И звезды. Настоящие. Они как огонь, только много-много лучше.

Она бормотала, и Верховный напряженно вслушивался в каждое слово.

— Я поверила. Я была глупой. Поверила рабу. А он повел… сказал, что мы быстро, что никто не заметит. Я ведь была хорошей девочкой и рабов не обижала. Я и вправду их не обижала!

— Конечно.

— А мы зашли… зашли за… ход. Был. Тайный. Узкий. И он меня за горло схватил. И еще вцепился. Зубами.

Она закрыла ладонью шею.

— Что он… почему он так?

— Сошел с ума. С людьми такое бывает.

С теми, кто живет во тьме и долго не видит солнечного света.

— А дальше не помню… то есть, наверное, нас кто-то нашел. Или его? Или он умер? Я уже дома… меня даже не ругали. Но лечили. И свечей стало больше. Я боялась спать в темноте. Боялась. И мне разрешили свечи.

Значит, девочка была из числа тех, кто мог позволить себе такую роскошь, как свечи.

И рабы.

— Все уже в прошлом, — Верховный держал её крепко, такую по-человечески хрупкую. — Сейчас… свечи горят?

— Лучше. В моих покоях есть окна! если их открыть, то видны звезды. И небо. И… солнце тоже!

— Вот и хорошо, — он погладил девочку по голове. — К тому же Ксочитл не позволит тебя обидеть. Никому.

— Знаю. И ты.

— И я… наверное. Я уже стар. И слаб. Вряд ли способен на что-то.

— Брат Ксочитл сказал то же самое. Тот, кого ты назвал своим… тем, кто будет после тебя.

Верховный вздохнул.

Мекатл не был готов, но Владыка Копий прав: преемник был нужен. Хотя бы формально, чтобы прекратить или ослабить эту подковерную возню.

— Брат Ксочитл сказал, что с ним будет легче. Ты упрямый. И несговорчивый. И делаешь так, как полагаешь нужный. А ему, кто после тебя, потребуется помощь. И он будет слушаться тех, кто поможет.

— Я не знал. Ты поэтому его убила?

— Нет, — девочка тихонько вздохнула. — Я не хотела… он… он просто вдруг… лицо стало таким. Страшным. И он потянулся ко мне. Как тот раб… я, наверное, поэтому и вспомнила, что… он вцепился мне в шею. И укусить хотел. Укусил даже.

Она вытянула шею и ткнула пальцем в след.

— Видишь?

— Вижу, — Верховный погладил отпечаток. След и вправду был. — Странно. Он казался мне разумным человеком.

Хотя… он ведь убил жреца, там, под землей. И наверняка скрывал немало тайн.

— Ты держала в руках его сердце, — эта мысль появилась внезапно. — Как тогда?

— Не знаю. Тут… тут другое все. Чувствуешь?

— Нет.

Девочка ненадолго замолчала.

— Тут… — она заговорила не сразу. — Сила… когда тот… отец… кто назвал себя моим отцом. Он принес меня впервые. Я болела. Понимаешь?

— Конечно.

— Вот. Он принес и положил на камень.

— На тот? — Верховный развернулся и указал на грубую плиту, что служила алтарем.

— Да. И он сказал, что предки меня примут. А потом резал руки. И кровь лил. И стало так… хорошо-хорошо. Я слышала их. Тех. Что в коридоре висят. Они говорили. Много так, путано. У меня от них заболела голова.

Девочка поморщилась.

— От болтунов всегда так, — согласился Верховный.

— И я вот думаю. Но потом стало жарко. Я даже думала, что сгорю. Но меня отпустили… вот.

— Что они тебе сказали?

— Не помню.

Ложь. Маленькая, но царапает, как камешек в мягких туфлях. Но Верховный молчит.

— Но теперь иногда они меня зовут.

— И сегодня?

— Нет. Сегодня позвал он. Тот. Как его звали?

— Мекатл.

— Он пришел. Вечером. Сказал, что надо… надо подняться.

— И ты послушала?

— Да.

Все-таки ребенок. Доверчивый. И куда охрана смотрела?

— Не ходи больше одна, ладно? — Верховный провел ладонью по волосам. — Это опасно. А если бы он тебя убил?

— Ксочитл говорит, что нас все равно убьют. Когда придет та, другая…

— Ты её видишь?

— Да. Иногда. Ксочитл говорит, что не нужно рассказывать. Что… она — там. А мы здесь. И боги сами рассудят. Это… мне кажется, это не очень хорошо.

Дитя сомневается в матери?

И её сомнения можно использовать. Даже нужно, ибо влияние этой женщины растет, что опасно для самой Ксочитл в том числе. Но…

— Боги и вправду рассудят, — Верховный произнес это мягко. — И каждому воздадут по делам его.

— А ты говорил, что они далеко.

— Совесть близко, — усмехнулся Верховный. — На деле что мы можем сделать, чтобы помочь ей?

— Не знаю.

— И я не знаю, — он развел руками. — Разве что не позволить Империи рассыпаться, ибо грядут смутные времена. А это всегда… сложно. Ты можешь попытаться поговорить с ней.

— Я пробовала. Она меня не слышит. А теперь и вовсе… она пропала.

Девочка поерзала.

— Я её чувствовала. Всегда. Не прямо, но что она есть. Там. А тут вдруг раз и нет. Это… неприятно. Зато они снова шептаться стали. Сильно.

— Маски?

— Да. Первые. Старые. Старые могут, — она оглянулась. — Говорят, что нужно отыскать сердце.

— Какое?

— Бога. И тогда он восстанет. И все будет хорошо. Только… — Императрица посмотрела снизу вверх и тихо-тихо добавила. — Я им почему-то не верю.