Белая таежка

21

Ночь прошла спокойно, но командор наш не вернулся и к утру. Мы позавтракали, послонялись вокруг переночуйки, поудили хариусов от нечего делать… Я подошел к Кольче. Тот с остервенением скреб шею, искусанную ночью комарами.

— Все жданки съели! — говорю ему.

Кольча страдальчески скривился, поводя плечами. Мазь два-три часа спасает от гнуса, потом сила ее пропадает. А мы, намучившись за день, как убитые спим. Ну и жварят нас комары, ест сколько захочет мошкара. От мошкары больше терпеть приходится. В каждую щелочку в одежде просачивается, как сыпучий песок, и не кусает, а жжет как крапива. Стал я разуваться вчера, думал, сор под портянки набился, а там мошка наслоилась пластами. Ноги невыносимо зудят, но я терплю. Начнешь чесаться — не остановишься.

— Пойдем искать! — заявил я Кольче.

— Он же приказал не гоношиться!

— А вдруг с ним что-нибудь случилось? Ногу вывихнул или еще что… Айда, Колян!

Галке мы сказали, что попробуем тайменя поискать в заводях на том берегу. Она осталась с собаками. Чак никого к переночуйке не подпустит.

За Кутимой начиналась широкая лощина, заросшая лесом. С двух сторон она была стиснута гольцами. Мы пошли по лощине вверх вдоль шумного ключа, бьющего где-то из гор, и вскоре в мочажине, покрытой мокрой густой травой, увидели следы сапог. Я остановился в нерешительности.

— А вдруг у них где-нибудь тут рядом дайка?[18] — сказал Кольче шепотом. — Старанка…

— Ничего себе заявочки! — усмехнулся Кольча. — Они золото моют, а командор что делает? Им помогает?..

Верно, если бы золотничники были тут поблизости, то Ванюшка давно бы уж вернулся.

В небе послышался басовитый и мощный рев. Мы остановились, задрав головы. Небесная синь как ледок на нашем Малиновом озере, когда оно замерзает в бесснежную и тихую ночь: ни единого облачка. А по этому чистому звонкому ледку словно санки кованые пронеслись. Это прошли в большой вышине самолеты. Такие маленькие! Будто белые искорки. Далеко куда-то к горизонту загнули вниз две белые ленты.

— Красиво! — залюбовался Кольча.

— Дождь будет, — сказал я. — Рвутся ленточки, разбухают и рвутся.

Занятый самолетами, Кольча пропустил мои слова мимо ушей.

Не знаю, о чем он думал в эту минуту, а я словно глазами летчиков взглянул с неба на край таежный. Киренгу увидел, нашу Чистюньку, Басманку… И как-то сразу легко и весело на душе у меня сделалось. «Пускай эти ловкачи нас побаиваются, а не мы их. Они же хотят государство обокрасть! — подумал я. — А нам бояться нечего, мы не для себя стараемся. У первого же, кто нам встретится из честных людей, мы подмогу найдем!»

Поднялись на крутой песчаный угор и остановились как вкопанные: перед нами был мертвый лес. Стояли сухие скелеты кедров, лиственниц и сосен. Нигде ни одной зеленой хвоинки! Будто кипятком ошпарили тайгу. Впечатлительный Кольча даже побледнел от волнения и боли, сгреб меня за руку и потащил к огромному кедру. Мы хотели обхватить его ствол и не могли — наших рук не хватило…

— Какого великана сожрали! — поглядел Кольча вверх.

— Сибирский шелкопряд наварначил, — сказал я.

— Вижу!

Ветерок шевелил чуть-чуть на мертвых лапах кедра голые сухие сучья, и они тихонько тренькали, пощелкивали. Звук был такой, словно огромное множество этих подлых гусениц-многоножек старалось убраться подальше от загубленных ими кедров…

Я поглядел на Кольчу. У него был такой разнесчастный вид, точно он пришел домой, открыл ворота, а вместо его дома — жалкие развалины, тлен… Шаром по подворью покати!

— Какой великан, а ведь совершенно беззащитен! — простонал горько Кольча, не в силах оторвать глаза от засохшего кедра. — В самом расцвете лет… Любую птичку взять, зверюшку, насекомое… Ведь они могут убежать, улететь, ускакать, уползти… Могут кусаться, клеваться, жалить, царапаться… А бедняга кедр стои-ит покорно! Ешь меня кому не лень!..

Горько нам было глядеть на погибших великанов. Мне невольно вспомнился вчерашний Кольчин рассказ про «таежную коровушку», которая доится до тысячи лет почти. Сколько бы еще кормили вот эти деревья и зверей, и птиц, и людей…

Казалось, что мы попали на необитаемую планету, которую постигла жуткая катастрофа, уничтожившая все живое. Тихо и печально было в мертвом лесу: замолкли птичьи голоса, не просвистит юркий шалун бурундучок, не прыгнет с ветки на ветку шустрая белка, не прошуршит в траве вечная хлопотунья мышка-полевка… Исчезли веселые, нарядные бабочки, повяли и высохли цветы, пожухла трава… Только сухой мох хрустит под ногами да вороха желтой хвои желтеют повсюду, как одонья мякины по весне…

Голый лес далеко просматривался. Я предложил Кольче забраться на голец повыше и оглядеться сверху. Вся лощина будет перед нами как на ладони. Тем более что Кольча у Галки взял ее бинокль.

— Айда! — согласился Кольча.

Жарища! Солнце печет, духота. Тень от мертвых деревьев не гуще, чем от повешенной на просушку рыбацкой сети. Пить хочется — спасу нет. Но в тайге, как в пустыне, от жажды умереть можно, если дурака сваляешь. Мы налили полные баклажки ключевой воды, только ее надо беречь. Впереди гора…

Жутко. Тихо-тихо кругом. Безголосый мертвый лес — и только один запах бьет в нос: запах сухих гнилушек. Даже ветерок стих, перестал сухими ветками пощелкивать и трепать отставшую от стволов кору. Что-то зловещее таится в этой тишине, в безжизненно поникшем сухостое. Кажется, лес замер перед последними судорогами предсмертными, с которыми буря начнет швырять его на землю. Впереди зеленеет живой сосняк, скорей бы уж выбраться к нему.

Вдруг бах-бах! Пальба.

Я не успел уловить, откуда долетели выстрелы. Звук в тайге рассеивается, и, чтобы узнать, откуда он идет, надо выбрать углубление в земле и лечь в него лицом вниз. Я со всех ног бросился под выскорь, но стрельба прекратилась.

— Может, Галка от золотоискателей отбивается? — испугался Кольча.

Я тоже испугался и не скрывал этого.

— А не Ванюшка?..

Я предложил все же забраться на гору. С нее, притаившись, мы сможем увидеть скорее того, кто стрелял. Он где-то близко, в этой лощине. А гора вот она, за живым сосняком. Рукой подать.

Деревья стоят вкривь и вкось, а на земле такие колодины попадаются, что не поймешь — бугор перед тобой или замшелый ствол великана. Кольча провалился в сухую гнилушку и тотчас окутался весь, как после взрыва мины, желтой прелью.

Пошли теперь осторожно, сжимая в руках ружья. В тайге везде тебя подстерегает опасность — за деревьями и на деревьях. Так что гляди в оба, а зри в три! Будешь ворон ловить — росомаха или рысь могут сверху броситься, а внизу под каждой колодиной или выворотнем может оказаться медведь. Летом вроде бы на людей медведи не кидаются, а все же боязно; черт его знает, что у него на уме?..

У меня невольно вырывается вздох облегчения: добрались до живой зелени.

А небо замутилось и солнце потускнело, будто с него слетела вдруг вся позолота. Можно глядеть на него уже не жмурясь.

— Мишаня?! — вскрикнул Кольча.

Из дупла в толстой корявой осине сероглазый зверек выглянул.

— Летяга! — буркнул я.

Зверек не прятался, он перемахнул на сук ближней сосны, а вслед за ним устремилось все его семейство — жена и молодые летяжки.

Совсем рядом с нами на маленьком лесном прогале появился тонконогий марал. Круто остановившись, он вскинул маленькую сивую мордочку и нервно повел длинными чуткими ушами. Мы даже ахнуть не успели — будто растаял вдруг — исчез в прыжке. На том месте, где он стоял, только кустики малины слегка качнулись. Кольча опустил фотоаппарат и выругался с досады.

Он немного повеселел, оживился, а я никак не мог отделаться от тревожных мыслей: кто стрелял?

В траве прошмыгнула белобрысая куница, и так близко от нас, что Кольча невольно попятился и чуть не упал, запнувшись о валежину. Возле сосны шагах в пяти захороводились, затабунились бурундучки полосатые, испуганно попискивая. Над головами у нас сучья затрещали, хвоя посыпалась.

— Белки!

Белок было так много, что у меня в глазах зарябило. Они не прыгали, как обычно, с ветки на ветку, а буквально летели, будто птицы, стаей, вытянув пушистые хвостики.

— Что с ними, что за переполох, Миха? — спросил Кольча.

— Почем я знаю!

— Мы будто в зоопарке или заповеднике! — Кольча отступил немного, давая дорогу какому-то отважному зверьку, ткнувшемуся прямо ему в ноги.

Стало быстро темнеть, будто солнце уже закатилось. Светлый диск его едва угадывался в мутном наволоке. Дождь собирается, самолеты не обманули.

И вдруг запахло гарью, и точно снаряд киношный разорвался вверху, брызнув черными осколками. Это пронеслись с тревожными криками сбившиеся в клубок птицы. Пожар!..

Что есть духу мы кинулись обратно — вниз, к Кутиме. Обогнав Кольчу, лечу как лось, не разбирая, что под ногами.

«Не успеть!» — больно резануло меня по сердцу.

— Сгорим, Кольча! — остановился я. — Давай назад, в скалы…

На гору огню не забраться — есть нечего. А лощина с сухостоем вспыхнет как солома. Мы повернули, и откуда только силы взялись — одним махом перемахнули через кусты, в которых марала видели, и выскочили на кочкастую чистину, за которой уже начинался пихтовый стланик, выше всех забравшийся на гору. По высокому малиннику слева от нас бежал навстречу кто-то большой и тяжелый. Лось! Прямо на нас несется, задрав голову и закинув на спину ветвистые рога. Птицей стелется над кочкарником, всхрапывая, комья земли с травой летят из-под копыт, бородатая горбоносая морда вся в пене. Мы едва успеваем отпрянуть назад и спрятаться за сосну.

За сохатым, приотстав, пробежала лосиха с лосенком, потом еще одна с двумя телятами поменьше ростом, потом засеменила пятнистая кабарожка. У хвоста ее, выбившись из сил, понуро плелись не поспевавшие за ней два пушистых детенышка на тоненьких ножках. Детенышки были чуть побольше кролика, а у матери, бедняжки, был такой замученный и испуганный вид, что даже мой собственный страх отодвинулся.

— Ты вон туда погляди! — крикнул я Кольче, показывая на вал огня, скатывавшийся по сухостою вниз.

Отсюда, сверху, лощина кажется похожей на большущую воронку, разрубленную вдоль. Широкой стороной она к речке спускается, а горлышком уткнулась в глубокий распадок, весь объятый огнем. Одно спасение для нас скорей на скалы!

— Жми, Кольча! — закричал я, не узнавая своего голоса. — Зажаримся тут… заживо!

Сейчас бы самое время встречный пал пустить. Гора огня схлестнется с другой горой, и они подомнут друг друга, задушат. Только нам никак нельзя пойти на это. Ванюшку можем сжечь. Да, пожалуй, и не успеть уж. Это же сухостой, смолье. Порох!

Кто же стрелял? Может, нет уж в живых нашего командора?.. А если живой он, то успел ли укрыться от огня где-нибудь в безопасном месте?..

— Не отставай! — заорал я на Кольчу, срывая на нем зло. — Плетется как корова!..

Пожары в тайге бывают верховые и низовые. Низовики для человека почти не страшны — горит хвойная подстилка, валежник, пни тлеют и огонь лишь слегка опаливает внизу стволы деревьев. Поглядишь в тихую погоду на такой пожар откуда-нибудь с гривы, и кажется, что это огромное множество костров-дымокуров рыбаки или охотники разожгли, встав большим табором. А вот как сейчас верховик начнет пластать, тут уж дай бог ноги. Сгоришь и не охнешь!

Задыхаясь и изнемогая от усталости, мы все выше карабкались по камням. Но если ветер поднимется, нам и на скалах придется лихо, засыплет углями и горячим пеплом. Дернул же меня черт пойти в этот поход. Предлагал Ванюшка плыть с острова на Галкиной берестянке, надо было плыть…

Срывая из-под ног камни, мы лезем по осыпи, спутанной пихтовым стлаником. Он рвет и царапает нас, как колючая проволока. По спине ружье колотит. Руки у меня в крови, но боли я почти не чувствую.