Белая таежка

44

Пообедали мы сытно: профессор пожертвовал в общий котел мясные консервы, а к чаю вытащил из рюкзака коробку дорогих конфет московской фабрики, шоколадных. Кольча начал нас умолять сходить к Священному кедру. «Я, — говорит, — его сфотографирую для школьного музея».

— Все бросим тут на произвол судьбы? — сухо спросила Галка. — Совсем уж того…

— Давайте спрячем! — не унимался Колокольчик. — Вон какая травища. Да тут не то что рюкзаки, самолет спрятать можно!

— Если бы он был, — засмеялся Олег Аркадьевич.

Он не настаивал и не просил. Решайте сами, как хотите.

— Сходим, Миша? — поглядела на солнце Галка. — До вечера еще далеко, дня много.

Спрятали мы наше снаряжение в бурьяне у дома, взяли на всякий случай ружья. Кольче Галка сказала, что ружье тебе ни к чему, придерживать Чака будешь, чтобы он там не наследил, а то начнет метаться, всю траву кругом потопчет.

Конечно, до Колокольчика и не дошло, что мы его обезоружили заодно с профессором. И не потому, что не доверяли ему, а просто для страховки. Ведь задумай вырвать у него ружье этот Олег Аркадьевич, разве он окажет сопротивление?

Наше отношение к себе профессор чувствует и добродушно посмеивается надо мной и Галкой.

— Ну пошли, — сказала Галка.

— Пошли так пошли, сказал воробей, когда кошка его потащила, засмеялся Олег Аркадьевич и положил руку на плечо Кольчи.

— Мы же вас подобру, — виновато отозвался тот.

— Да, некоторая разница есть.

Дремотная тайга утонула в сизой парной дымке. Миновав Федулов чаран, мы вошли в нее и сосняком спустились в глубокую впадину, оказавшуюся топкой марью. Профессор вел нас уверенно, чувствовалось, что бывал он здесь уже не однажды. Какими-то острыми зигзагами, которые он различал по одним ему известным признакам, мы перебрались с островка на островок, заросший камышом, потом попали в осинничек и за ним увидели небольшой прогал, облепленный брусничником, в центре которого возвышался полновластным хозяином старый, но еще полный могучих сил кедр-великан, похожий издали на здоровенный зарод только что скошенной темно-зеленой травы. Мощные лапы кедра свисали до самой земли, а крона была такая густая, что, казалось, упади на нее откуда-нибудь сверху, и не провалишься, будешь покачиваться, как на пружинном диване.

— Царь-дерево! — восхищенно вскрикнул Кольча, снимая крышку с объектива фотоаппарата.

— Будь настороже! — шепнула мне Галка.

Откровенно говоря, мы с ней оба порядком струхнули, когда пробирались сюда по топким хлябям, думали, не завел бы нас куда-нибудь к своему амбалу профессор. Но отступать было уже поздно. Очень уж наглядно мы тогда бы трусость свою продемонстрировали.

Минуты три мы молча любовались красавцем Священным кедром. Сколько уж я за свою жизнь по тайге полазил, всего насмотрелся, но таких красивых великанов я не видел. Он был как нарисованный, до того все симметрично и пропорционально природа сотворила. Сучья словно до микрометра выверены, одна лапа, как перья у птицы, наползает на другую… Сказали бы мне: придумай кедр покрасивее, вот тебе любые краски, я бы не взялся, честное слово!

— «Какое величество в осанке сего дерева, какая священная тень в густоте лесов его!» — напыщенно произнес профессор, приняв театральную позу.

Он обвел нас серьезным взглядом и широко улыбнулся.

— Это не мои слова, ребята. Публицист Дмитриев, современник Пушкина.

Кедр был метров на сорок высотой и чуть не до самой макушки увешан всякой всячиной, как новогодняя елка. Но все эти украшения нисколько не личили кедру. В этих украшениях он выглядел как бравый, великолепно сложенный генерал, на парадный мундир которого по злому умыслу кто-то навешал всякое рванье.

Чего только не понатащили сюда язычники! Чего только не понавесили на кедр! Ленты, лоскуты материи, о первоначальном цвете которых можно было только догадываться, кожа, шкуры зверей и клювы да когти птиц, черепа, кости, рога, бусы из чьих-то зубов, навешанные на оленью жилу, позеленевший медный таз, колчан со стрелами, деревянное блюдо… Да разве все перечислишь!

Но это я назвал, что на кедре увидел. А что было в куче навалено еще под кедром! Черт ногу сломит, как говорится.

— Ребята, ничего не трогать! — строго сказал профессор, когда мы подошли к дереву.

Вот бы покопаться в этой куче! Теперь все, что тут ржавеет и гниет, можно увидеть разве только в музее. Олег Аркадьевич показал на топор старинной конфигурации.

— Знаете, сколько за него купцы звериных шкурок брали? Сложат их одну на другую и сколько за раз протянут в отверстие для топорища, столько и выложи.

— Хорошенькое дело! — вылетело у ошеломленного всем увиденным Кольчи.

— Пищаль! — вскрикнул он через несколько секунд так, будто голой пяткой на колючку боярки наступил. — А вон судовой колокол. На нем что-то написано. Славянские буквы… Может, название погибшего корабля?!

— Нельзя! — жестко повторил профессор. — Вот найдем Золотую Бабу…

Кольча так расстроился, что на него жалко было смотреть.

— Я понимаю, Олег Аркадьевич… Но хоть что-нибудь сверху можно взять? Для нашего школьного музея…

— Ну чего ты пристал? — цыкнула на него Галка.

— Идол! — увидел я на куче голову деревянного божка.

— Кумалан, — пояснил профессор.

Чак присел в отдалении на траву и принялся выискивать у себя блох. Одному Чаку было неинтересно топтаться вокруг всякого хлама. Наверное, думает: «Ну, попал я в вагон для некурящих! Столько всякой дичи кругом, а они чем занимаются? Для чего же тогда ружья с собой таскать?..»

Я обошел вокруг кучи пожертвований. Черт побери, да здесь коллекцию старинного оружия можно собрать! Фузея, берданка с затвором как у винтовки, шомполка с граненым стволом, пулелейка… Это только сверху. А если покопаться?..

Кольча тяжело вздохнул и отбежал в сторону, чтобы сфотографировать нас под Священным кедром. Я украдкой поглядываю испытующе на профессора. Сколько я в книжках читал: все преступники боятся объектива как черт ладана. И когда Кольча щелкнул затвором фотоаппарата, мне показалось, что Олег Аркадьевич вздрогнул, дернулся. Нервы не выдержали, наверно. Это меня встревожило, но он тут же рассеял мои подозрения.

— А теперь сними-ка меня с Чаком, — попросил профессор и сел на траву рядом с собакой, начал ее ласкать.

Чак уже к нему привык, он целую банку тушенки ему скормил, когда мы обедали. Говорит, мне подбросят на вертолете. Охотничьи собаки скоро привыкают к новому человеку, если хозяева приняли его как полагается.

Сфотографировав профессора с Чаком, Кольча забежал со стороны солнца и затоптался, выискивая точку, навел объектив на нас с Галкой и вдруг рухнул со всего маху на колени, словно ему дали сзади тумака, провалился в какую-то яму. Олег Аркадьевич не успел и слова сказать, как Кольча запустил в яму руки и вытащил несколько монет.

— Клад!

Мы кинулись к нему. В брусничнике стоял вросший в землю котел, припорошенный желтой хвоей. Профессор осторожно разгреб хвою.

— Не топчитесь, не топчитесь тут, ребята! — взмолился он так, словно у него занозу из-под ногтя вытаскивали.

А чего бояться, когда брусничник кругом. Листья у него толстые и такие плотные, будто из резины. Наступил на него, и он тут же поднялся как ни в чем не бывало.

Профессор достал из котла полную пригоршню монет и высыпал их в кепку, подставленную Галкой. Мы начали их рассматривать. Многие монеты были необычной овальной формы и все точно корочкой черной грязи покрылись. Профессор сам взял несколько штук, положил на ладонь и нам тоже разрешил взять. Я ухватил три монетки. Все они были медные и здорово пострадали от сырости. Только на одной я с трудом различил всадника с копьем, показал Кольче.

— Георгий Победоносец! — изумленно воскликнул тот.

По краям монеты угадывалась какая-то надпись, однако разобрать ее было совершенно невозможно.

— 1746-й год! — разглядела на своей Галка.

— Полушка! — определил по каким-то признакам всезнайка наш.

— Совершенно верно, — кивнул профессор. — А вот это деньга.

— Дайте нам их! — взмолился Кольча. — Ну, пожалуйста! Для школьного музея…

— Что ж, будем надеяться, что они тут не считаны, — сказал, подумав, Олег Аркадьевич, — берите.

Мы спрятали наши монеты в карманы. Профессор не удержался сам, снова полез в чугун, нагреб там полную пригоршню и высыпал опять в Галкину кепку — поверх тех, которые там оставались.

На этот раз монеты попались крупнее. Многие были с пятак и даже побольше. А среди них тускло поблескивала одна совсем чистая монета, и на ней хорошо был виден выпуклый царь в мундире с эполетами. Я по бороде его узнал.

— Золотая! — ахнул Кольча.

Олег Аркадьевич взял эту монету в руки и стал ее внимательно разглядывать.

— Александр Первый, — сказал он. — Золотой червонец.

И совершенно спокойно, словно это была какая-нибудь никчемная шайба, швырнул золотой обратно в чугун.

— Может, их там навалом! — загорелся Кольча.

— Посчитаем, когда Золотая Баба будет у нас, акт составим и передадим в госбанк, — сказал профессор. — По сравнению со статуей это ничего не стоит, ребята.

Но все-таки он подобрел, мне кажется, когда золотой червонец попался, и разрешил нам взять из кепки еще по три монеты — на выбор. Я ухватил самый круглый кругляш. Он оказался пятаком. Наших пятаков из него можно штуки три отлить, никак не меньше. Но по годам еще совсем молодой — 1801 года выпуска. Зато две другие монеты мои отчеканены во времена Ивана Грозного и Петра Первого. А Галке досталась серебрушка китайская. Кольча тоже не в накладе: у него одна польская монета и две шведские.

Мы еще раз сфотографировались и пошли к дому Федула.

— Траву ест! — удивился Кольча, показывая на Чака.

Тот забежал вперед и лег, забравшись в курослеп, выискивая там что-то съедобное.

— Пить хочет, — решил профессор.

— Дождь скоро будет! — сказал я.

— Народная мудрость?

Я кивнул.

— Он у нас первоклассный синоптик! — похвалился Кольча. — Никогда почти не ошибается.

— Обозревающий все сам, — проговорил значительно профессор.

Мы вопросительно поглядели на него.

— Синоптик в дословном переводе — «обозревающий все сам», — повторил Олег Аркадьевич и поинтересовался: — Как же вы угадываете?

— Да очень просто, — сказал я, польщенный его вниманием. — Вон листья на березах изнанку показывают. Это к дождю. Хохлатая кедровка понизу пролетела. Дождь холодный будет, с ветром.

— Проверим! — Олег Аркадьевич поглядел на небо, по которому лишь кое-где плыли безобидные облака. — Это любопытно.

Разговор перешел к кедровке. Я сказал словами дедушки Петрована, что этой птице надо золотой памятник поставить из уважения к ней и признания ее трудов. Хотелось малость нос утереть Кольче, а то получается, что только он у нас такой шибко знающий и всесторонне подкованный. Я стал рассказывать про кедровку все, что знал. Профессор слушал меня с большим вниманием.

Вот вы, сказал я, много по тайге, как видно, хаживали. Значит, обязательно натыкались на молодой кедрачок, собравшийся в кучки где-нибудь на старых гарях, вырубках, пустошах или на еланках. Это все кедровкина работа, она постаралась. Круглый год эта птица орехами питается и даже птенцов ими выкармливает. На ее складах всегда орешки есть. Наберет их и летит тяжело, но много сил у нее, долго может курсировать туда-сюда. А потом голова у нее закружится, и потеряет она некоторые свои тайники. Забываха. Вот и вырастают там кедровые деревья. Получается, что вольно или невольно заботится эта птица о своих потомках.

Кольча все же и здесь нашел, что добавить к моему рассказу:

— Вот что удивительно, Олег Аркадьевич: орешки, которые в «вещевом мешке» у кедровки побывали, ничем не болеют! И ни одной пустышки среди них не найдешь. А главное — мыши их уже не съедят. В железах у этой птицы есть что-то такое…

— Антисептик, что ли? — подсказал не очень уверенно профессор.

— Ну да!

Олег Аркадьевич очень заинтересовался народными приметами, стал меня о них расспрашивать, и я проникся еще большим уважением к нему. За разговорами мы незаметно и к дому Федула подошли. Я не ошибся в своих прогнозах: погода начала портиться на глазах. Поднялся ветер, небо затянули тучи, резко похолодало.