Белые пятна

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Лукьянов торопился с опробованием. На жиле № 1 работало около пятидесяти человек. Забойщики бурили с азартом ярых охотников, рос у балагана штабель ящиков со слюдой. Особенно богатым, по мнению ребят, был участок в углублении, которое так смущало их в дни дождей. Первой же отпалкой забойщики и разборщики породы удвоили ежедневную добычу.

Разумов вернулся на пятый день. Вместе с ним приехали Тушольский, Пряхин и главный геолог Шевцов. Был выходной день. Пока устанавливали для гостей палатку, они в сопровождении Лукьянова и Ганина обошли табор, побывали в столовой. Разумов познакомил управляющего с Курбатовым.

— Это наш артельщик, Андрей Павлович. Коля, зачисли товарищей на довольствие… Аня велела тебе передать — шепнул он товарищу: — ждет она тебя сегодня.

— Нагрянули мы неожиданно, товарищ Курбатов…

— Ничего, накормим всех. Настя, иди-ка сюда! — позвал Курбатов и, поджидая ее, все время повертывал, голову к Виктору. Тот хитро улыбался и шептал артельщику:

— Ждет! Ждет, чудак!

Вытирая на ходу руки, Настя подошла и поздоровалась. Разумов с любопытством наблюдал за женой. Она знала Тушольского и Пряхина по главной базе, но там она была гостьей, а здесь… руку им не протянешь. Однако Тушольский сам по-дружески схватил опущенную руку старшего повара.

— Покажи, чем кормишь рабочий класс, — сказал он, выбирая место за столом.

— Идите к нам, товарищ управляющий, — крикнул Петренко. — Ну-ка, ребята, потеснитесь.

Лида поставила на стол большую кастрюлю. Настя, принесла тарелки для супа и тарелки «с солененьким».

Тушольский с интересом наблюдал за всем. Он много слышал об этом новом коллективе и много ждал от него. В столовой стоял гул, за столами сидели загорелые молодые парни в рубашках, спортивных куртках, пиджаках; у многих управляющий заметил веселый блеск в глазах.

Курбатов разливал суп. Артельщику приходилось впервые встречать почетных гостей, и от не знал, как быть с бутылками, что торчали у него из карманов. Парочку бутылок Коля сунул под стол. Его выручила Настя:

— Андрей Павлович, во время дождей ребята пили перед обедом спиртик… осталось несколько бутылок. — Настя мигнула артельщику.

— С дороги оно пользительно, — пробормотал Курбатов.

Не желая обидеть хозяев, гости выпили по стопке. Курбатов ревниво следил за обедающими и окончательно успокоился лишь тогда, когда тучный Шевцов, которого порядочно растрясла верховая езда, попросил еще тарелочку.

— Григорий Васильевич, после обеда сумеем сходить на жилу № 1? — спросил Тушольский.

— Прогулка туда и обратно займет три часа, к ужину вернемся, — ответил Лукьянов.

Он встал из-за стола и ушел к себе. После обеда Тушольский, зайдя в палатку прораба, положил на стол аккуратный сверток:

— От нянюшки Марфы.

— Андрей Павлович! — воскликнул изумленно и обрадованно Виктор. — Что же вы молчали столько?

— Что сделаешь, брат, не мог я нарушить Марфин наказ: передай, говорит, в собственные руки Настеньки и Витеньки. Вот я и передаю, — Тушольский оставил Разумовых наедине.

Настя ножницами распорола сверток, передала конверт.

— Читай, читай, что пишет наша бабушка, — заторопила она мужа. Настя, не зная, как называть няню Виктора, назвала ее бабушкой и привыкла так называть ее.

На конверте кто-то вывел четко и крупно, по-чертежному: «Анастасии Васильевне и Виктору Степановичу Разумовым».

— Читай же, читай! — не терпелось Насте.

Настя развернула сверток и залюбовалась старинными вещичками, что украшали бабу Таню полвека тому назад.

— Ой, Витенька! — Настя всплеснула руками. — А у Настасьи Васильевны в ушах-то и дырочек нет!

Разумов протяжно свистнул:

— Не было жилы, и это не жила.

Он и Ганин сидели на ящиках у балагана. Лукьянов и приезжие ходили по огромной канаве, осматривая жилу № 1. Разумов, собрав ежедневные акты и наряды бригадиров, подсчитывал вынутый при опробовании кубаж, уточнял вес добытой слюды.

— На таком ослюдении эксплуатационники не работают, — подтвердил Ганин. — Жила имеет очень и очень подсобное значение.

— Что мы скажем управляющему, Андрей?

— Мы-то скажем, мы знаем, что сказать. Вот что скажет начальник экспедиции, я бы хотел узнать, — раздражаясь, ответил Ганин. — Изыскания сорваны. Ты согласен, Виктор, что они сорваны, им сорваны? А сейчас будет говорить о проекте, о том, что он подневольный человек, что он не мог по своему произволу сжигать бумажные задания главка. Ух, как я ненавижу эту трусливую игру в прятки.

Виктор не успел рассказать Ганину о беседе в кабинете Тушольского: к ним подходили управляющий и его спутники.

— Подсчитали? Поговорим здесь, — сказал Тушольский и присел на ящик. — Докладывайте, товарищ прораб, потом доложит начальник экспедиции.

Разумов понял, что Тушольский уже знает истинное положение. Он был хмур. Лукьянов — еще угрюмее.

— Жила имеет скудное ослюдение по всему простиранию, кроме линзы, но она не в счет. — Когда Виктор сообщил результат опробования и привел примерный подсчет запаса сырья в обеих жилах, то результат поразил их настолько, что в первые минуты никто не решался говорить. Казалось, здесь был достигнут рекорд пресловутого «невезения» Лукьянова.

Тушольский молча докурил папиросу. За два с небольшим месяца пребывания на новой работе на него свалилось столько неприятностей, сколько у него не было за всю жизнь. Он резко повернулся к Лукьянову.

— Что скажете? — тихо и требовательно спросил он.

Лукьянов пожал плечами.

— Я выполнял волю Истомина, который не позволял никаких отклонений от проекта.

…Поздним вечером вернулись инженеры в табор. В палатке начальника экспедиции до глубокой ночи звучали приглушенные голоса. Свет карбидки бегал по нахмуренным лицам.

Насте снилось, что она замерзает в лесу. Со спины сползло одеяло. Она почувствовала холод и проснулась. В неплотно задернутую палатку тянуло сыростью. Было далеко за полночь, близился рассвет, а перед первой зарей мрак особенно густ и плотен.

Задергивая палатку, Настя на какое-то мгновение распахнула ее и в то же мгновение увидела, как за устьем пади, где-то внизу, вспыхнула зарница… Оглушительный взрыв повалил женщину на пол. Вне себя от страха Настя закричала, поползла к кровати.

Виктор вскочил, зажег свечу, быстро оделся. По табору неслись крики. К Виктору одновременно забежали Мосалев и Курбатов — оба раздетые.

— Я забежал к Лукьянову… Начальника экспедиции в таборе нет, — зашептал Курбатов.

— Костя, беги к дежурному, не выпускать из табора никого! А ты, Коля, подними китайца, он, кажется, в таборе, — командовал Разумов. Он понял, что произошло.

Виктор в темноте кого-то толкнул, выругался. Маячили фонари. Разумов кого-то догнал, вырвал фонарь и, только очутившись у палатки Лукьянова, понял смысл собственной команды: не выпустив людей из лагеря, он что-то найдет, какие-то следы, какое-то веское свидетельство.

Палатка была пуста, ружье и патронташ исчезли, постель стояла нетронутой. Запыхавшись, вошли Пряхин и Тушольский, за ними показался Курбатов и Ваня-китаец.

— Андрей Павлович, идемте к динамитке, — шепотом предложил Разумов.

— Ходи наша скоро, ходи, ходи, — торопил китаец.

Не отвечая никому на сыпавшиеся вопросы, они кинулись из табора. Около грибка стояли Костя Мосалев, Дронов, Акатов, Ганин, они сдерживали напиравшую на них шумную толпу шурфовщиков.

— Всем остаться в таборе, собраться в столовой. Андрей Федорович, произведи перекличку. Костя, помни! — закричал Разумов.

Решительная команда Виктора возымела свое действие, люди направились в столовую.

Светало.

Перед поворотом на тропу к динамитке их догнал верховой. Разумов узнал Жорку Каблукова.

— Товарищ управляющий, Ганин велел передать: может, вам сразу на рудник занадобится — вот конь. Такой ходкий, живо домчит. А тебе, Витя, Костя велел передать: люди все в куче.

Они осторожно двинулись к динамитке.

На месте будки зияла глубокая круглая воронка, на поляне виднелись расщепленные опаленные венцы, шагах в тринадцати от воронки валялся каркас крыши. На траве, раскинув руки, лежал вахтер, рядом валялся карабин. Виктор склонился над вахтером, оглушенным и потерявшим сознание.

Взрывная волна разметала выступавшую над землей землянку вахтеров, полузасыпала перевернутые нары. Из-под обломков доносился стон.

Жорка и Курбатов, раскидав доски, вынесли второго вахтера. Курбатов разыскал карабин и патронташ.

— Все ясно. Поезжай, Николай Сергеевич, — сказал Тушольский.

Пряхин тут же уехал.

— Эй, Курба, Разума! Наша знай. Ходи сюда! — раздался крик Вани-китайца. Он стоял на окраине поляны у зарослей и махал им рукой.

— Ну, мы пошли, товарищ управляющий. Никуда он от нас не денется, приведем тепленьким, — сказал Курбатов.

— Жора, распоряжайся тут за меня, — сказал Виктор и, вскинув на плечо карабин вахтера, побежал за Курбатовым.

Наперерез им скакал Петренко.

— Куда вы без хлеба-то?! — кричал он, придерживая у луки седла большой рюкзак.

Алешка живо спрыгнул с коня.

— Витя, Коля, возьмите меня с собой в погоню! Не могу, понимаешь, сердце горит, — хрипло бросал он и водил по лицам товарищей отчаянным взглядом.

Но Виктор отрицательно покачал головой и подхватил рюкзак с продуктами.

— Не берете? Эх, трын-трава, Гапка-крива! — вздохнул Алешка и низко опустил голову.

Вернувшись в табор, Алешка привязал коня у палатки Ганина, уселся на траву подле палатки и машинально стал перебирать струны попавшейся ему под руку балалайки. Лицо его было грустно. Мысленно он был с товарищами, которые пошли в погоню за врагом. Душа его изливалась в песне.

Из палатки управляющего появился Мосалев. Шурфовщики окружили его.

— Этот… язви его… ну этот Шевцов-геолог гробит и Андрюшку и Витьку, — взволнованно выпалил Костя.

— Как это гробит? За что?

— Так. Проглядели, мол, диверсанта. Ганина — вон из партии, Витьку — вон из прорабов и под суд, в тюрьму.

— Совесть-то у этого геолога есть? Слышь, голова!

— Кошки ее съели, совесть-то!

— Пошли, товарищи, к управляющему, надо в самом деле разложить петушки к петушкам, раковые шейки — к раковым шейкам… — Петренко решительно шагнул к палатке.

— Ступай, Алешка, ступай. Ждут там тебя.

— Федя! Акатов! Костя, да неужто и ты? Эх!..

Петренко сорвал и швырнул оземь кепку. Дронов молча поднял кепку, отряхнул и напялил ее на Алешкину голову.

— Не пыли, голова. Пойдем, ребята, послушаем: дело всем кровное, — как всегда спокойно и рассудительно заявил Дронов.

Один за другим разведчики вошли в палатку. Кто тут же сел на утрамбованный пол, кто остался стоять, кто примостился на краешек походной койки.

— Вы просто группируете факты против меня и прораба, — говорил раскрасневшийся Ганин. — И забываете, о чем вы же вчера рассуждали, товарищ Шевцов. Когда на гольце Лукьянов признался, что он сорвал поиски на Медвежьем, вы сказали: «Вот мужественное признание». А нам что было делать? Лукьянов — умный враг, — горячо говорил Ганин.

— Хорошо. Где это письмо? — спросил Шевцов. Он сидел за столом Лукьянова, на виду у всех.

— Какое?

— Копия письма для партбюро, о котором вы говорили.

— У меня нет копии, я копии не снимал, — смущенно признался Ганин.

— Не мешает иногда оставлять у себя копии, — сердито бросил Пряхин.

Ребята шептались, завозились. Смелая речь Ганина им понравилась, да и в голосе Пряхина они почувствовали иную интонацию — не ту, что звучала в раздраженном голосе Шевцова.

— Нельзя так, с басу-то… полегче надо, а то оглушишь, — вставил свое спокойное слово Федор Дронов. — Виктор Степанович и Андрей Федорович не жалели спин своих на нашем деле-то. Они нас и тут к делу приспособили, и на Медвежий тянули. Да не пускал начальник-то.

— Конечно так! — раздались голоса.

— А предложение Мосалева вон как мариновали.

— За что людей казнить хотите? Не дадим!

Петренко злыми глазами поблескивал на главного геолога:

— Судить? Ишь чего удумали! Да таких ребят, как Ганин и Разумов, даже девки редко родят.

— Неумных врагов нет, — заговорил Тушольский, когда высказались все. — Легко было бы с ними бороться, с неумными-то. Стало быть, надо утроить нашу бдительность. Что касается Разумова и Ганина, то они, конечно, останутся в экспедиции. Судить их мы не будем. Помочь им надо, товарищ Шевцов, а не карать. И много ли раз за лето мы приезжали в экспедицию?

Этот довод утихомирил Шевцова. Он хотел еще что-то спросить у Ганина, но Тушольский хлопнул ладонью по столу и твердо сказал:

— Довольно!

Ваня-китаец уверял спутников, что Лукьянов пошел в обход слюдяного района с северо-восточной стороны. Там такая глушь, что даже охотники избегают тех мест.

— Лукьянов выиграл часа четыре, может пять. Но он не спал эту ночь, а мы спали. Где-то он должен остановиться и отдохнуть, — доказывал Курбатов. — Вот мы и приблизимся к нему.

— Все-таки, куда же идти? — Виктор целиком положился на опытных таежников.

— Лукьяна-окаяна ходи к речке, — упрямо повторял Ваня. — Наша ходи скоро.

Они двинулись знакомой дорогой и невольно примолкли, вспоминая свой побег, который теперь казался им невероятным. После полудня они обогнули голец и за перевалом в узком распадке с протекающим по нему ручьем обнаружили первый след: потухший костер на берегу, примятую траву. Тщательно обшарив траву поблизости, они нашли пустую консервную банку.

Уже садилось солнце, когда они выбрались на ровное плато, по которому была проложена телеграфная линия.

— Смотри, Виктор! — воскликнул Курбатов. — Где мачта? По-моему, отсюда пора бы ее увидеть. До спуска к реке нам остался пустяк сущий.

Виктор стал припоминать… Да, Курбатов прав.

— Ходи, ходи! — сердито торопил Ваяя.

Они побежали. Приблизившись к крутому спуску, они увидели вышку, валявшуюся на земле. Изоляторы силой взрыва сорвало с крючков.

Курбатов зло выругался:

— Опоздали! Вторая диверсия!

— Лукьяна провода рви — наша стреляй, — бормотал Ваня.

— Пойдем. Надо догнать! — Разумов вскинул карабин.

— Постой, — остановил его Курбатов. — Дело изменилось. Сейчас нам нет нужды идти втроем. Кому-то надо вернуться, информировать о диверсии. Ты там нужнее, Витя. А мы с Ваней уж догоним эту сволочь. Да убей меня гром зимой, коль я не приведу Лукьянова в табор.

— Коля, выпускать из рук нельзя, слышишь?!

— Баста. Приведем живого, а не пойдет…

— Пусть сгниет в тайге!

— Лукьяна умирай. Его живи не могу. Шибко худой люди… — Они попрощались.

— У Лукьянова есть полевая сумка, не забудь о ней.

Ваня побежал к спуску, Курбатов за ним. Виктор повернул к табору.

Есть такие люди: что бы ни произошло в большом коллективе — они в стороне. К таким принадлежал бывший уголовник Зубков.

— Пускай по домам отправляют или на рудники. Там куда способнее. Комнату дадут, к цеху припишут… Или на второй завод подбиваете? — говорил он в переполненной столовой, где стихийно возникло собрание по поводу происходящих событий. — Теплой спецовки нет! Обувь до шнурков износилась.

— Обратно по гольцам бегать? Мы люди, не козы же! — поддержал дружка Чернов.

Ганина, десятников и многих активистов-забойщиков разозлили эти выкрики. Поднялся гвалт.

— Не за ту струну схватился, эй, друг-сундук!

— Да тише! Пусть говорит человек.

— Не вышло с поиском. У разбитого корыта сидим. А товарищ управляющий нам Медвежий подсовывает. И там не выйдет!

— Ну и вавило! — с неподдельной искренностью вырвалось у Петренко, и он шумно вздохнул.

— Чего их слушать! — крикнул Каблуков. — Бестолочь!

— Я так понял управляющего: не хотелось Лукьянову, чтобы народ искал на Медвежьем. Пошел на последнее — будку взорвал. Дескать, без взрывчатки до весны не начнут, а весной, может, войной пойдут на нас. А! Нет, голова, не по-ихнему выйдет! Я закреплюсь на руднике Медвежьем от поисков и до шахт, до карьеров. И никуда!

— Мы — Медвежий! — закричал Айнет, ударив себя в грудь и упрямо боднув головой.

Алеше Петренко нужен был только толчок со стороны, и тогда он уж, не прося слова, без всякого понуждения произнес свою речь.

— Слушаю и диву даюсь: да в таборе ли я? И жалею: почему не сидят за столом наш артельщик бессменный Коля Курбатов да наш первый десятник Витя Разумов. Ведь они обхохотались бы, слезы ваши слушая. Разве они сказали, мол, наше дело сторона, мы не милиционеры, чтоб диверсанта ловить? Без хлеба ведь потопали за бандитом. Мы не трусы, зимы не боимся. Нам нужен рудник, и быть Медвежьему! Закрепляюсь на Медвежьем! А до тебя, Зубков, я давно добираюсь. Не уважают у нас в таборе драк, но будет драка, коли ты язык не прикусишь.

— Все ясно: быть Медвежьему!

— Об чем разговор? Конечно, быть!

— Какой народ у нас, Андрей Павлович, а! — шептал Ганин управляющему и, не дожидаясь ответа, продолжал. — Подкинете нам взрывчатки, хоть немного? Мы изменим установившийся метод поисков и с Виктором в месяц сделаем то, что делали в четыре. Дайте нам только начальника… хорошего.

— Дадим, Андрюша, хорошего.

— Кого же?

— Андрея Федоровича Ганина. Подойдет? — серьезным тоном спросил Пряхин, слышавший их разговор.

— Ну, как сказать! — пробормотал озадаченный геолог.

Утром в палатку гостей вбежала Настя.

— Сокол мой прилетел! — одним духом выпалила она.

— А Курбатов?

— Один пока.

— Зови его сюда, Настя!

Вскоре Петренко, охаживая нагайкой коня, мчался на рудник с письмом Тушольского о порче телеграфной линии.

Когда Виктор узнал о решении управляющего послать всю экспедицию в район Медвежьего, он искренне обрадовался.

— Андрюша, наши мечты сбываются, — вскричал он. — Всю экспедицию! О таком размахе мы не помышляли…

Но он тут же оборвал себя: задание было ответственным, и Виктор не мог не понимать, что экспедиции не хватает многого, чтобы приступить к работе на Медвежьем. Зная, что Тушольский скоро уедет, Виктор решил немедля обратиться к нему:

— Андрей Павлович, я видел на главном складе канадские мотопилы, ручные. Дайте нам четыре штуки для проходки просек. Я умею с ними обращаться и в один день научу ребят.

— Всего дам, Виктор Степанович, и через месяц приеду на Медвежий. Командуйте! Верю, что не подведете, — обещал Тушольский.

Через два дня, подойдя к табору, Курбатов и Ваня-китаец в немом удивлении остановились у грибка: табора не было. Лишь у корьевого балагана вился дымок. У костра лежали трое. Вольно ходили по утоптанной площадке вьючные лошади.

— Витя, наши! — шепотом произнес Петренко, заметив Курбатова. Виктор вздрогнул: к ним подходили двое.

Неужели не догнали?

Люди у костра повскакали. Осунувшийся Курбатов прихрамывал.

— Ничего у нас не вышло, Виктор, — не здороваясь, сказал он. — Подметили мы его позавчера, в полдень, шел вниз по ручью. Кричать стали. Куда там! Не подходи, чу, убью! И ну по нас из этой вот игрушки палить. — Курбатов протянул Виктору браунинг. — Между прочим: это Лукьянов убил Ваську Терехова — пули одинаковые.

— Умирай мало-мало начальник, — вставил китаец.

— Да, к сожалению, нельзя было иначе: не давался. Акт составили. Да ты, черт, что на меня буркалы-то пялишь? — рассвирепел Курбатов и одним рывком сбросил с плеч рюкзак. Он порылся в рюкзаке и достал сумку убитого. — Получай. Сказал — принесу, чего ты тревожился… Знаешь, Витя, тяжело было тем местом, помнишь, возвращаться… Глянул в сумку… денег — сила. Табор вспомнил… тебя… отошло.

Никто, кроме Виктора, не понял слов таежника. Курбатов вздохнул с облегчением и оглядел пустую площадку.

— На Медвежий, Витя? Всем народом? Хорошо! — безошибочно определил он значение перемены. — Хорошо! — с удовольствием повторил он.

Друзья, улыбаясь, постояли друг перед другом, разом обнялись и расцеловались.

Алешка ловил лошадей.

Вскоре маленький отряд, оставив место долгой стоянки, тронулся вперед. Мотая головами, шумно всхрапывали кони — хорошая примета.

Через час путники выбрались из глухого скалистого ущелья и остановились, как завороженные. Широкая просека свежей прорубки рассекала дремотную тайгу и упиралась в высокий голец — Медвежий.

Совсем по-летнему сияло солнце.