Белые пятна

ЭПИЛОГ

Стоял декабрь 1945 года. Расставались с армией многие специалисты-инженеры, мобилизованные в годы войны на защиту Родины.

Замоскворечьем, по неузнаваемо изменившейся площади Даниловского рынка, близ Донского монастыря, шли два рослых майора. Судя по погонам, это были саперы. В руках они несли по небольшому чемодану, за плечами с привычной сноровкой были прилажены старые коричневые рюкзаки: Это были Разумов и Курбатов.

…Разумов в тот памятный год успешно закончил вместе с Ганиным поиски и стал первым директором рудника Медвежий. Виктор выполнил данное себе обещание: он учил Настю, учился сам и перед войной получил диплом инженера-геолога.

Не отставал от него и Курбатов: ему рудоуправление присвоило звание горного техника. С помощью Виктора Николай Петрович одолел двухгодичные заочные курсы, и его назначили техноруком. До войны он более года работал на Медвежьем и принял от Разумова рудник, когда Виктора утвердили главным инженером рудоуправления. Николай Петрович женился на Ане, которую он так перепугал в первый день их знакомства у постели больной Насти.

И Разумов и Курбатов были мобилизованы в первые же дни Великой Отечественной войны. Более четырех лет служили они в одной из армий и в последний год командовали отдельными саперными батальонами. На фронте оба вступили в партию.

Настя в 1943 году выехала в Москву, к бабушке Марфе. Пустая квартира сразу ожила. Степка, Федька и толстушка Наташа, родившаяся в октябре 1941 года, завладели сердцем старой няни…

Когда офицеры пересекли мостовую, в первом этаже дома, к которому они направились, зажегся свет, сперва в двух окнах, потом во всех окнах фасада.

Виктор Степанович не был в родном городе около десяти лет.

Подступив к самой калитке, он так заволновался, что невольно выпустил чемодан из руки и приник лицом к столбу ворот, поставленных еще его дедом. Курбатов только вздохнул и подхватил чемодан друга.

— Открывай, ну что ты, Витя!

Они вошли в крохотный дворик. На резном крыльце стояла пожилая женщина. Несмотря на сумерки, Разумов скорее почувствовал, чем узнал, старую Марфу.

— Нянюшка! — окликнул он по старой памяти.

Женщина затрясла головой, сбежала с крыльца.

— Господи! Матушка-заступница! — Марфа молитвенно воздела вверх руки. Виктор склонился и поцеловал эти теплые дрожащие ладони, и они коснулись его щек.

Целуя своего воспитанника, Марфа шептала и оглядывалась:

— Витенька! Ждала я, чуяла!

— Нянюшка!

— Озорница-то твоя, Наташенька, утром чайницу со стола грохнула, — шептала Марфа, подняв мокрое лицо к самому лицу склоненного Разумова. — Весь чай на ковер!

— Настя? Настя как?

— Погоди! К радости, думаю, к нечаянной. А кто это с тобой? Да пойдем уж, пойдем. Сердце-то мое с утра щемило, я все за ворота выходила. А ты с кем это?

— Это Николай Петрович! — сказал Виктор.

— Знаю, слышала от Насти. С праздником, добрый человек! — Марфа поцеловала Курбатова. На крыльце она остановилась. — Витенька! Как же ты… не предупредил-то! Наконец-то, дожила до светлого дня… увидела. Настя-то… детишки… — Не слушая, что ей ответили, Марфа зашептала: — Войдем в прихожую, вы тихо… я войду в столовую, скажу что-нибудь. Боюсь, не перепугать бы. Ждет-то ведь как! Не перепугать бы!

Марфа пропустила офицеров. Виктор Степанович услышал голос жены:

— Ты не достанешь, маленькая.

— Я встану на стул и достану, вот и достану, — словно издалека донеслось до Разумова. Он чувствовал, что глохнет.

Марфа открыла высокую дверь и боком протискалась в столовую. С минуту длилось молчание.

— Бабушка, что там встала? Бабушка! Бабу-уш…

Мужчины услышали шелест шагов по мягкому ковру, настежь открылась дверь.

В полутемной прихожей сразу стало светло от старинной люстры в столовой.

Настя, левой рукой держа еще дверь, заслонила собой все, и Виктору казалось, что к нему подплывает лишь ее лицо с радостно светящимися глазами.

Он протянул руки.

При виде мужа из сознания Насти будто бы исчезли томительные годы ожидания. Как только муж обнял ее, и ее руки, кинутые ему на плечи, коснулись старого рюкзака, показалось, что она опять попала в бурный мир разведчиков…

— Со-о-кол! Прилетел!

Закрыла жаркие сияющие глаза, опять их открыла, и, откинув голову, словно бы стряхнула четырехлетнюю душевную тяжесть, месяцы безвестности, безотчетный страх и думы о черной доле вдовы. И только она произнесла первые слова — раздался визг Степки. Он догадался, кого обнимала мама.

— Папа приехал! — заверещал мальчик и вцепился в шинель отца, запрыгал, дернул за платье маму.

Настя, спохватившись, выскользнула из объятий мужа и уже голосом матери, гордой и ревнивой и требующей любви к семье, сказала:

— Целуй сыновей! Целуй своих детей, отец!

Разумов, с сыновьями на обеих руках, шагнул к столу и, чувствуя, что слабеет, сел на подвернувшийся стул. Настя обняла и Николая Петровича. Марфа охнула и засеменила по большой комнате:

— Матушка-заступница! Наташенька, да что же ты!

Четырехлетняя пухлая Наташа, глазами и цветом волос в мать, не отходила от «круглого радива». Она стояла на стуле, не понимая, что происходит: не было папы и… приехал папа!

— Да подойди же к папе! — уговаривала Настя дочку.

Отец знал Наташу только по фотографиям.

— Ай-яй-яй! Папа приехал, а дочка — на тебе, и не поцелует! — укоряла Марфа.

— Да, — протянула дочка, — он совсем и не приехал.

— Вот тебе и раз! Как же не приехал?

— Да-а, он был в прихожей, — сформулировала свое возражение девочка, которая не знала, как уезжает и как приезжает папа. Но за возражением последовало признание.

Девочка подошла к отцу. Виктор Степанович хотел подхватить ее, но она замахала ручонками, без улыбки сказала:

— Я сама, сама! — И туг же ловко забралась к нему на колени. — Папа! Купишь мне лыжи как у Степы? Па-а-па!

Счастливый Виктор смеялся и целовал детей, жену… Смеялся, слушая, как спорит его Степа с дядей Колей, уверяя, что он его помнит.

— И вас помню, и Медвежий помню… это такие горы. И всех помню! — азартно кричал Степа.

Хлопотала у стола Марфа. На Виктора, как и прежде, со стены смотрела баба Таня. Портрет висел на прежнем месте.

Говорили, перебивая друг друга, вспоминали Медвежий. Настя уже не суетилась. Сидя рядом с мужем, она лишь изредка брала его руку и прижимала к своему лицу: оно пылало.

— Порядок надо наводить, Настасья Васильевна, — смеясь глазами, ронял Курбатов и перечислял, поглядывая на детей. — Степа — есть, Феденька есть, Наталка-таежница налицо. Где же Витька и Настя маленькие? Непорядок! — И думал о далекой семье, об Ане.

Настя всплеснула руками, зажмурила глаза да так и прыснула со смеху:

— Коля, милый, будут! Крест святой, будут, голова! — И тут же стала серьезной. — Нашим рудником управляет… Кто? Подумайте только, Федя Дронов! Крест святой, голова! — медлительным тоном Феди вывела она. — А техноруком у него… Гриша Истомин. Да, да! Мы с Аней не хотели вас огорчать… твоя жена, Коля, написала мне в начале года о том, что Анта погибла где-то в Польше. И Алеша Петренко погиб.

Светлая скорбь, оставаясь скорбью, не омрачила светлой радости.

— Маленькая, не мешай папе, — подражая манере матери, усовещевал Степа-старший свою сестренку. Она накладывала на колени отца куклы: Лиду, потом Настю, потом…

— Он же мой! Папа мой! — доказывала девочка и, вслушиваясь в собственный голосок, повторяла только для себя: — Папа? Папа! Мой же папа? Мой.

Старая Марфа одела снятый Разумовым китель на плечики, старательно застегнула блестящие пуговицы и понесла одежду воина в кабинет.

Из спальни показалась Настя, неся мужу его любимую тужурку.