Белый раб

Глава восемнадцатая

Дней через десять или двенадцать после моего прибытия в вашингтонскую тюрьму торговый дом «Братья Сэвидж и К⁰» отобрал из находившегося в его распоряжении живого товара подходящую партию для отправки на невольничий рынок в Чарлстон. В числе отобранных пятидесяти человек оказался и я. Нас погрузили на корабль, направлявшийся в этот порт. Капитана звали Джонатан Осборн; он был бостонским гражданином, и корабль его «Две Сэлли» принадлежал одному уважаемому и богатому коммерсанту, также гражданину Бостона.

Граждане северных штатов американской федерации произносят очень красивые речи по поводу рабства и горячо осуждают жестокости, творимые рабовладельцами. Тем не менее, пока существовала дозволенная торговля невольниками, которых вывозили из Африки, северные негоцианты охотно занимались ею; эти же самые негоцианты, нисколько не колеблясь, предоставляют свои суда и для внутриамериканской торговли живым товаром, которая ничуть не менее отвратительна и низка.

Государственные деятели Севера допустили существование рабства даже и там, где никакие статьи конституции не препятствуют его отмене. Юристы и суды северных штатов в точности и со всею строгостью выполняют конституционное обязательство возвращать южным хозяевам несчастных, которые, спасаясь от их жестокости, устремляются в «свободные штаты», напрасно надеясь найти здесь защиту и помощь, а население северных штатов спокойно смотрит на то, как южные рабовладельцы, грубо попирая все конституционные законы и предписания, держат в заключении, подвергают пыткам и казнят без суда и следствия даже и самих северян, если им кажется, что эти строгости хоть в какой-либо степени могут способствовать поддержанию их рабовладельческой тирании. Более того — немало северных аристократов в своей беспредельной ненависти к демократии, делая вид, что возмущаются происходящим на Юге, на самом деле завидуют положению своих южных собратьев. А между тем северные штаты Америки имеют дерзость громко утверждать, что на них не лежит позорное пятно рабства. Это пустая, лживая болтовня. Они сами участвуют в этом преступлении; кровь рабов обагряет их руки и капает с их одежды!

Перед тем как нас вывели из тюрьмы, нам надели наручники — это ведь неотъемлемая эмблема рабства. Затем нас отвели на набережную и погрузили в трюм корабля. Теснота была такая, что мы с трудом могли шевельнуться, а лечь или даже сесть как следует и вовсе было нельзя. Как только погрузка закончилась, корабль снялся с якоря и поплыл вниз по течению. Раза два в день нам разрешали подняться на палубу и минуту-другую подышать свежим воздухом. Сразу же затем нас снова сгоняли вниз, в трюм. Помощник капитана был славный молодой человек, стремившийся, казалось, облегчить наши страдания, насколько это зависело от него. Но капитан был подлым деспотом, как будто специально созданным для того недостойного дела, которым он занимался.

Мы находились в пути уже дня два и приближались к бухте, когда я сильно заболел — у меня началась лихорадка; это случилось поздно вечером, люки были закрыты, и в тесном трюме, большая часть которого была завалена ящиками и бочками, было нестерпимо душно. Я принялся стучать в потолок, умоляя дать мне глоток воды и вынести меня на свежий воздух. На палубе в это время дежурство нёс помощник капитана. Он спустился узнать, что случилось, и приказал открыть люки и вынести меня на палубу. Я с жадностью накинулся на поданную мне воду. Она была тёплая и солоноватая, но я весь горел в лихорадке, и эта вода показалась мне чудеснейшим напитком. Я выпил всё до последней капли и стал просить дать мне ещё воды. Но помощник капитала, опасаясь, очевидно, что это может мне повредить, отказал в моей просьбе. Свежий воздух был мне нужен не менее, чем вода. Помощник капитана дал мне надышаться вволю. Всеми порами я впитывал вечернюю прохладу. Внезапно по трапу поднялся капитан.

Едва только он увидел, что люки открыты, а я лежу на палубе, как, сжав кулаки и с лицом, искажённым яростью, он бросился к своему помощнику.

— Как вы смели, — заорал он, — ослушаться моего приказа и оставить после захода солнца люки открытыми?

Помощник пытался оправдаться, ссылаясь на то, что я внезапно заболел и просил о помощи. Не слушая его, капитан ринулся ко мне и ударом ноги швырнул меня головой вниз в отверстие трюма. Я свалился прямо на лежавших там моих товарищей. Не поинтересовавшись даже узнать, не сломал ли я себе шею, капитан приказал закрыть люки. К счастью, я не очень сильно ушибся, хотя чуть было не раскроил себе голову об одну из балок. Между тем выпитая вода и свежий воздух, которым я успел подышать, успокоили жар, и вскоре мне стало немного легче.

На следующий день, миновав мысы Чезапикского залива, мы вышли в просторы Атлантического океана.

Корабль взял курс на юго-восток и шёл полным ходом, как вдруг неожиданно налетел сильнейший шквал. Разыгрался шторм. Нас бросало из стороны в сторону. Страшные толчки особенно тяжело отзывались на несчастных пленниках, запертых в тёмном трюме. При каждом раскате грома нам казалось, что судно вот-вот развалится на части. Шторм усиливался. Шум и суматоха, царившие на палубе, стон снастей, крики матросов, скрип рангоута и треск разрывающихся парусов — всё это ещё усиливало охвативший нас ужас. Вскоре мы заметили, что трюм заливает водой. Сигнал тревоги возвестил, что корабль получил пробоину. Наконец открыли люки и выпустили всех на палубу. С нас сняли наручники и заставили выкачивать воду.

Я не мог понять, был ли то вечер или утро… Шторм свирепствовал уже давно, а с тех пор, как поднялась буря, нас не выпускали на палубу. Знаю только, что было не очень темно. Над океаном разливался какой-то тусклый зловещий свет, которого было, однако, достаточно для того, чтобы мы могли со всей ясностью представить себе грозившую нам опасность. Этот свет был страшнее мрака. Где-то в отдалении вздымались огромные чёрные волны с голубоватыми пенистыми гребнями. Словно поднявшиеся из бездны чудовища, они готовы были обрушиться на корабль и вблизи были так же страшны, как и вдали. Мы то погружались в бездонные пропасти между целыми горами воды, готовой захлестнуть нас, то взлетали на гребень волны, откуда открывался вид на окружавшую нас со всех сторон ревущую и бушующую водную стихию. Для тех, кто до этого дня не видел моря, это было страшное зрелище. С ужасом вглядываясь тогда в беспредельное водное пространство, я и не подозревал, что впоследствии эта водная стихия станет моим самым верным и надёжным другом.

Нам грозила неминуемая гибель. Фок-мачта сломалась и упала за борт. Корабль почти остановился на правом галсе со всеми рифами, взятыми на грот-марселе. Эти морские термины не были мне тогда ещё знакомы. Я узнал их лишь много времени спустя. Но вся эта сцена так ярко запечатлелась в моей памяти, что и сейчас ещё стоит у меня перед глазами.

Несмотря на все наши старания, трюм продолжат наполняться водой. Капитан понял, что спасти корабль не удастся. Решив, что необходимо его покинуть, он приступил к приготовлениям. Он и его помощники вооружились саблями и пистолетами. Кое-кому из матросов дали в руки кортики. Волной сорвало и снесло за борт баркас, но матросам удалось захватить шлюпку и спустить её на воду с подветренной стороны. Почти весь, экипаж уже успел спуститься в шлюпку, а мы ещё стояли растерянные, не отдавая себе ясного отчёта в происходящем. Но едва только мы поняли, что нас собираются покинуть, мы словно обезумели и бросились к шлюпке, требуя, чтобы нас взяли на борт. Там, однако, предвидели, что мы сделаем такую попытку, и заранее подготовились к отпору. Нас встретили выстрелами из пистолетов; некоторые были тяжело ранены: одни — пулями, другие — ударами ножей, которыми отбивались матросы. В то же время они кричали нам, чтобы мы немного подождали, что нас возьмут в шлюпку, как только всё будет приведено в порядок.

На мгновение мы замерли, не зная, как поступить. Матросы воспользовались этой минутой и спрыгнули в шлюпку.

— Отваливай! — крикнул капитан.

Матросы налегли на вёсла, и шлюпка ушла в море, раньше чем мы успели прийти в себя.

В отчаянии мы стали кричать; это были уже не крики, а вопли — мы поняли, что нас бросили. Трое или четверо несчастных в порыве безумия кинулись в воду, надеясь догнать шлюпку. Всех почти тут же захлестнули волны, и они скрылись в пучине. Только один из них уцелел. Это был человек геркулесовского сложения; он изо всех сил боролся с неминуемой смертью: всё время выплывая над волнами, он наконец поравнялся с кормою шлюпки. Протянув руку, он ухватился за руль. Капитан, стоявший у руля, выхватил пистолет и выстрелил ему в голову. Страшный вопль на минуту заглушил шумы буря. Всё это длилось лишь мгновение — пловец погрузился в воду, и больше мы его уже не видели.

Немыслимо представить себе, какой ужас и какая растерянность царили на покинутом корабле. Обезумевшие от страха женщины то дико кричали, то шептали слова молитвы. Несколько человек, смертельно раненных, лежали на палубе, истекая кровью. Казалось, прилетевшая на крыльях бури смерть требовала жертв.

Корабль продолжал двигаться по воле ветра, его то я дело обдавало тучей пены и брызг, а время от временя налетавшая волна окатывала нас с головы до ног и заливала палубу. Мне стало ясно, что, если мы не возьмёмся за насосы, бриг вместе со всеми нами неизбежно пойдёт ко дну. Собрав вокруг себя тех из моих товарищей, которые, казалось, сохранили какой-то остаток самообладания, я постарался разъяснить им положение. Но все до такой степени обомлели от страха, что не хотели или просто не могли ничего понять.

Наконец я прибегнул к последнему средству — кинувшись к насосам, я громко закричал:

— К насосам, друзья! К насосам! Иначе мы погибли! — Это были слова, которыми капитан и его помощники до своего бегства всё время подбадривали и подгоняли нас. Несчастные, приученные к повиновению, невольно подчинились этой команде. Присоединившись ко мне, они схватились за насосы и принялись откачивать воду.

Если даже это и не могло спасти нас, важно было, что сама попытка чем-то помочь беде отвлекала наше внимание от ужасов, которые нас окружали; мы продолжали выкачивать воду; в конце концов один насос сломался, а другой засорился и также выбыл из строя. Но шторм за это время успел стихнуть, и судно, вопреки всем опасениям, продолжало держаться на поверхности.

Постепенно становилось светлее. Покрывавший небо густой тёмный покров раздвинулся, и громады серых туч поплыли по небу. Минутами сквозь тучи пробивалось солнце. Мы долго спорили, стараясь понять, садится оно или восходит, и наконец сообща решили, что сейчас утро и с восхода солнца прошло часа четыре или пять.

Как только женщины немного пришли в себя от страха, они старались чем могли облегчить страдания несчастных; им перевязали раны и перенесли их на шканцы. Среди них был один с особенно тяжёлым ранением. Пуля пробила ему грудь. Жена подхватила его, когда он был ранен, вынесла из свалки и с этой минуты, словно совершенно забыв об ужасах нашего положения, все силы и внимание сосредоточила только на том, чтобы облегчить его муки. Уложив его голову к себе на колени, она старалась уменьшить страдания, которые причиняла ему всё ещё сильная качка. Но все старания и любовь бедной женщины не могли уже помочь несчастному: силы его иссякли, и вскоре он умер у неё на руках. Когда она увидела, что всё было напрасно, её горе, которое она так долго силилась сдержать, прорвалось со всею силой. Другие женщины окружили её, стараясь хоть как-нибудь её успокоить. Но несчастная была безутешна.

Кое-кто рискнул спуститься вниз и проверить, что сталось с припасами, хранившимися в кладовых. Всё оказалось в той или иной степени попорченным морской водой. Но нам удалось извлечь оттуда несколько ящиков с сухарями, которые не очень пострадала, и мы наделись досыта.

Мы ещё не кончили есть, как вдали показался какой-то корабль. Когда он приблизился, мы стали махать обрывками парусов и громко кричать, взывая о помощи. Подойдя к нам ближе, корабль приостановился и слупил шлюпку. Когда её команда поднялась к нам на борт, она была поражена ужасной картиной, представившейся её глазам. Выйдя вперёд, я рассказал офицеру о том, что случилась: я сообщил, что мы — рабы, которых везли из Вашингтона на продажу в Чарлстон, что экипаж бросил и шхуну и груз. Я рассказал также, что нам, вопреки ожиданиям, удалось удержать корабль на поверхности, но что насосы вышли из строя и трюм снова начал заполняться водой.

Офицер отправился к себе на корабль и вскоре вернулся. Вместе с ним прибыли капитан и корабельный плотник. Посоветовавшись между собой, офицеры решили разместить на нашей шхуне часть своего экипажа и плыть по направлению к Норфолку — ближайшему порту, куда они держали путь. Плотник взялся заделать пробоины и починить насосы. Из находившегося на нашем судне дерева матросы кое-как смастерили временную мачту, отдали рифы на грот-марселе, и наш бриг медленно двинулся вперёд, подгоняемый попутным ветром.

Корабль, подавший нам помощь, носил название «Аретуза» и причислен был к порту Нью-Йорк. Управлял им капитан Джон Паркер. Чтобы иметь возможность в случае необходимости оказать нам помощь, он убавил паруса и замедлил ход. Ещё до наступления темноты вдали показалась земля, и мы приняли на борт лоцмана. Утром мы вошли в гавань Норфолк. Не успел корабль пристать к берегу, как нас поспешно выгрузили и заключили в городскую тюрьму.