Белый раб

Глава пятьдесят третья

Оставив моего нового знакомого в Августе, где, по его словам, у него были дела, и заручившись от него обещанными письмами, я направился в Виксбург.

Как я радовался тому, что снова напал на потерянный след моих близких! Но вместе с тем я не мог освободиться от томительных сомнений и раздумий о том, что же принесут мне эти поиски, даже в том случае, если они увенчаются успехом.

Выехав из Августы, я сразу же очутился среди истощённых и частично уже заброшенных земель. Картина эта была как две капли воды похожа на ту, что я видел в Виргинии и Каролине. Перебравшись через Окони, а потом через Окмолджи, я попал на участки, которые начали обрабатывать совсем недавно; самое старое из поселений насчитывало каких-нибудь двадцать лет. И тем не менее земля здесь кое-где уже носила следы разрушительной системы хозяйства, столь характерной для всех южных штатов. Это особенно было заметно в лощинах и по склонам холмов, где плодородная почва была совершенно смыта и где одиноко поднимались почерневшие стволы деревьев девственного леса, которые после того, как земля вокруг них была выбрана, засохли, но которые всё ещё крепко держались на своих глубоких корнях и как будто с усмешкой глядели на всё это опустошение. Земля, недавно ещё нетронутая и необычайно плодородная, вся была снесена водой в соседние овраги, и глазам представала одна только сухая красная глина.

Огромные высохшие стволы деревьев над опустошённой землёй как бы напоминали ей о том, чем ома была в прошлом. Это ли не символ того, к чему неизбежно приводит хищническая система, которая лежит в основе существования рабовладельческих штатов, — система, от которой страдает даже земля, теряющая свою природную силу и обречённая на бесплодие слепым и безрассудным стремлением человека поскорее обогатиться?

Переправившись через Флинт, я вступил в полосу девственного леса. Лес этот населяли занимавшиеся охотой крики,[57] но обуреваемые ненасытной жадностью плантаторы Джорджии при поддержке федерального правительства готовились уже изгнать их оттуда силой. Мероприятие это вскоре потом было осуществлено, и на смену диким и свободным жителям лесов явились несчастные жалкие рабы, купленные на истощённых полях Виргинии и Северной и Южной Каролины и привезённые сюда.

Достигнув берегов Алабамы, я выбрался из этих уединённых мест, находившихся под угрозой скорого вторжения американцев, и направился к берегам Миссисипи. Отсюда индейцы в ту пору были уже окончательно вытеснены. Их заменила пёстрая масса эмигрантов из рабовладельческих штатов. Это были главным образом потомки «первых семейств» Виргинии, которые явились сюда в надежде создать себе состояние с помощью немногочисленных рабов, которых владельцам всякими правдами и неправдами удалось вырвать из рук кредиторов. Здесь же появились и большие партии рабов; наиболее богатые из рабовладельцев пригнали их сюда мод надзором управляющих, с тем чтобы основать здесь новые плантации, где труд был бы более производительным. Крэкеры[58] из Джорджии с бледными восковыми лицами, прочие жалкие представители белых из Каролины, невежественные и бедные, заселяли эти новые земли; это были торговцы, врачи, адвокаты, шарлатаны, мошенники, спекулянты, занимающиеся перепродажей земли, работорговцы, шулера, конокрады и всякого рода авантюристы, в том числе немалое количество баптистских и методистских проповедников. Главным стремлением всех этих людей, за исключением разве только проповедников, да и то не всех, было поскорее разбогатеть, и два слова не сходило с их уст: чернокожие и хлопок.

И в самом деле, тот, у кого нашлось бы время и интерес, мог бы в этих новых поселениях увидеть воочию рабовладельческую систему Соединённых Штатов в её истинном виде, в состоянии полного расцвета: там эта система действовала без всяких ограничений. Все старые рабовладельческие штаты организовывались как свободные общины по английскому образцу. Рабство появилось в них в виде какого-то нароста, чего-то принесённого извне. В силу привычек и традиций, в этих штатах и сейчас ещё сохраняется нечто от прежнего английского образа мыслей — хорошего и здравого, хоть всё это теперь уж быстро начало исчезать. Но штаты Алабама и Миссисипи, те с самого начала были штатами рабовладельческими, образовавшимися благодаря притоку переселенцев из старых, таких же рабовладельческих штатов. Это были главным образом люди молодые; расставаясь с родным домом, они как будто окончательно расстались со всеми принципами человечности, справедливости, умеренности, готовые, подобно свирепым акулам, проглотить всех и вся и даже друг друга.

Нигде, ни в одной части земного шара, называющей себя цивилизованной — я даже думаю, что не только в наши дни, но и вообще ни в одну эпоху, — чудовищные жестокости, хладнокровные убийства пистолетами, ружьями и охотничьими ножами не были таким повседневным явлением. Ничто, начиная от расправ по суду Линча и кончая актами насилия со стороны отдельных лиц, никогда не ставило под такую угрозу человеческую жизнь. А что касается безопасности имущества, то пусть об этом скажут нью-йоркские купцы, которые торговали с этими штатами, и английские держатели акций штата Миссисипи. Они, правда, и не заслуживают жалости. Акции эти были выпущены — и покупатели их это знают или должны были бы знать — для того, чтобы создать фонды, которые дали бы возможность плантаторам из Миссисипи увеличить число своих рабов. И если англичане действительно ссудили деньги на такое нечестное дело, потеря этих денег до последнего пенни для них всего-навсего справедливое возмездие.

В старых рабовладельческих штатах, где рабы часто продолжают жить на тех плантациях, на которых они родились, и где они нередко переходят к новому хозяину по наследству, слуги привязаны к своим господам. Те, в свою очередь, более снисходительно относятся к рабам, и — что главное — там рабы обзаводятся семьями, и это немало облегчает им жизнь. Но с переселением на Юг, которое осуществляется прежде всего через посредство работорговцев, все эти связи и привязанности обрываются; все ужасы африканской торговли рабами снова вступают в силу; уничтожаются и все понятия, когда-то ещё существовавшие в Мэриленде, Виргинии, Северной Каролине, Кентукки и Теннеси, — что негры, хоть они и рабы, всё же люди и, будучи людьми, имеют право на определённую долю сочувствия и человеческого отношения к себе, что на них может благотворно влиять воспитание, религия, а может быть, в той или иной степени даже и свобода. Все эти робкие и едва заметные ростки человечности, хоть они и были уже тронуты разрушительными морозами, всё же обещают в будущем большой урожай. И вот, с перемещением несчастных рабов в те штаты, о которых идёт сейчас речь, эти подающие надежды ростки старательно выпалываются как сорная трава, и всё поле рабства зарастает крапивой. Всякое возвышенное побуждение, всякое проявление человечности упорно глушится. Судьи и законодательные учреждения, политики и газеты и не менее половины людей, которые называют себя служителями евангелия, настойчиво утверждают, что негры самой природой созданы для того, чтобы с ними обращались как с собственностью, как с товаром, как со скотом, что их назначение заменить собою на хлопковых плантациях лошадей и волов и, подобно лошадям и волам, находиться вечно под ярмом и подчиняться узде и кнуту, что они ни на что не годны и могут только быть рабами.

Необходимость свободы для человека — старая английская истина — та самая истина, которая уничтожила рабство в Европе и которая некогда имела большое влияние на законодательство и судебную власть северных рабовладельческих штатов, окончательно сведена на нет в этих новых рассадниках хлопка и деспотизма. Коль скоро ты раб, то оставайся рабом навсегда, будь твой отец хоть негром, хоть белым — всё равно. Даже сам рабовладелец, и тот не имеет возможности освободить собственных детей. Такова дьявольская доктрина деспотизма, провозглашённая судьёй Шарки,[59] — ни один судья не носил ещё столь выразительного имени в стенах Верховного суда в Миссисипи! А ведь эта доктрина находит себе множество защитников среди жителей Виргинии и Мэриленда — штатов, которые докатились до того, что стали такими же поставщиками рабов, как и Гвинея. И теперь, едва только это понадобится, на Севере не будет нехватки в купцах, которым захочется угодить своим южным покупателям, в политиках, готовых в интересах дела поклоняться самому сатане, в редакторах газет, распространяющих свои издания на Юге, в докторах богословия, которые если и не отрекутся от собственных матерей — на это не хватит, пожалуй, смелости даже у знаменитого доктора Дьюи, хоть он сгоряча и заявляет об этом, — то, во всяком случае, не задумываясь отдадут своих братьев в рабство ради спокойствия и хорошего настроения рабовладельцев. Таких податливых людей немало, и они будут повсеместно доказывать в так называемых свободных штатах, что рабовладельчество — это краеугольный камень всего Американского союза.

Пусть тот, кто захочет проследить развитие рабовладельчества в Америке со времён Вашингтона и Джефферсона, вспомнит, насколько принципы, провозглашённые этими двумя президентами, не похожи на всё, что твердят разные Шарки из Миссисипи и поставщики живого товара из Виргинии, которые сами назначают президентов, диктуют законы, делают политиков орудиями в своих руках и, более того, стремятся — и, может быть, даже не без успеха — управлять нравственностью и религией американцев.