Библия Раджниша. Том 4. Книга 1

Беседа 2 МЕДИТАЦИЯ — ТРАМПЛИН ДЛЯ ПРЫЖКА В ВАШЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ 30 января 1985 года

Бхагаван,

Что такое медитация?

Это самый важный вопрос, которым занимается моя религия.

Медитация — это сама суть всех моих усилий.

Это то самое чрево, из которого родится новая религия.

Но очень трудно объяснить ее словами. Чтобы сказать что-либо о медитации, надо использовать противоречивые термины. Медитация — это то, что можно иметь, чем можно быть, но из-за ее природы невозможно сказать, что это такое. Были различные попытки объяснить это явление. Даже если достичь фрагментарного, частичного понимания его, то и это уже превосходит ожидаемое.

Но даже частичное понимание медитации может стать зерном. Многое зависит от того, как вы слушаете. Если вы только слышите, тогда даже и фрагмент ее невозможно объяснить вам, но если вы слушаете… Постарайтесь понять разницу между двумя вещами.

Слух — это механическое явление. У вас есть уши, значит вы можете слышать. Если вы оглохли, тогда на помощь вам могут прийти механические средства. Ваши уши — не что иное, как определенный механизм для восприятия звуков. Слух — это очень просто, животные слышат; все, у кого есть уши, способны слышать, — но слушание есть гораздо более высокая стадия.

Слушание означает: когда вы слушаете, вы только слышите и ничего больше, — в вашем уме нет никаких мыслей, облака не затеняют ваше внутреннее небо, — поэтому, что бы ни говорилось, все достигает вас в том виде, в каком было это сказано. Оно не попадает в ваш разум; не интерпретируется вами, вашими предубеждениями; не затеняется тем, что прямо сейчас происходит у вас внутри, потому что все это — искажения.

Обычно, это не трудно; вы продолжаете действовать в соответствии с услышанным, так как вещи, которые вы слышите, являются обычными предметами. Если я что-то говорю о доме, о двери, о дереве, о птице, то проблемы нет. Это обычные предметы; здесь нет необходимости в слушании. Но есть необходимость слушать, когда мы говорим о чем-либо подобном медитации, которая не является предметом вообще; она — субъективное состояние. Мы можем только обозначить ее; вы должны быть очень внимательны и бдительны — тогда есть возможность, что некоторый смысл ее достигнет вас.

Даже если вы поймете немного, этого более чем достаточно, так как у понимания есть свой собственный способ роста. Если небольшая частица восприятия попадет в нужное место, в сердце, она начнет расти сама по себе.

Вначале постарайтесь понять слово «медитация». Это не то слово, которое определяет состояние, о котором должен беспокоиться поистине ищущий человек. Поэтому я хотел бы рассказать вам кое-что о нескольких словах. На санскрите мы имеем специальное слово, обозначающее медитацию, это слово — дхьяна. Ни в одном другом языке не существует его синонима; это слово непереводимо. Уже две тысячи лет назад люди поняли, что это слово непереводимо по той простой причине, что ни в каком другом языке люди не использовали его или не переживали состояние, которое оно обозначает; поэтому-то в других языках нет этого слова.

Слово необходимо только в том случае, когда надо что-то назвать, обозначить. В английском языке есть три слова: первое — это концентрация. Я видел много книг, написанных весьма разумными людьми, но не людьми, которые переживали медитацию. Они постоянно используют слово «концентрация» для обозначения дхьяны — дхьяна же не является концентрацией. Концентрация просто означает, что ваш ум сфокусирован на одной точке; это — состояние ума. Обычно ум постоянно находится в движении, но если он постоянно находится в движении, то вы не можете работать с помощью ума над определенным объектом.

Например, в науке концентрация необходима; без концентрации невозможно существование науки. Не удивительно, что наука не развивалась на Востоке — я вижу глубокие внутренние связи, — потому что концентрация там никогда не ценилась. Для религии необходимо нечто другое, не концентрация.

Концентрация — это ум, сфокусированный на одной точке. Она сама по себе обладает практической ценностью, поскольку благодаря ей вы можете все глубже и глубже погружаться в определенный объект.

Именно этим и занимается наука: узнает все больше и больше об объективном мире. Человек, разум которого постоянно блуждает, не может быть ученым. Все искусство ученого состоит в том, что он способен забыть весь мир и направить все свое сознание на один предмет. А когда все сознание выливается на один предмет, то это уподобляется концентрированию солнечных лучей в линзе: тогда можно добыть огонь.

Лучи сами по себе не создают огонь, так как они рассеяны; они находятся на большом расстоянии друг от друга. Концентрация означает, что лучи собраны вместе, в одной точке; а когда множество лучей собраны в одной точке, они имеют достаточно энергии, чтобы создать огонь. Сознание обладает таким же качеством: сконцентрируйте его и вы сможете глубже проникнуть в тайны вещей.

Мне вспоминается Томас Альва Эдисон — один из великих ученых этой страны. Он работал над чем-либо настолько сосредоточенно, что когда его жена входила с завтраком для него, она видела, что он настолько сосредоточен, что даже не слышал, как она входила. Он даже не смотрел на нее, он не знал, что она была там, и она знала, что сейчас мешать ему нельзя. «Конечно, завтрак остынет, но он по-настоящему разгневается, если я помешаю ему — никто не знает, где он находится».

Поэтому она просто ставила завтрак около него так, чтобы после своего возвращения из путешествия в концентрацию, он смог бы увидеть завтрак и съесть его. Но что произошло? В этот момент зашел его друг — он также увидел очень сосредоточенного на чем-то Эдисона. Он посмотрел на остывающий завтрак и сказал: «Пусть себе работает. Я же покончу с завтраком, он остывает». Он съел завтрак, а Эдисон даже не знал, что там был его друг и съел его завтрак.

Когда он вышел из состояния концентрации, он посмотрел вокруг, увидел друга и увидел пустые тарелки. Он сказал своему другу: «Пожалуйста, прости меня. Ты немного опоздал, и я уже съел свой завтрак». Очевидно, раз тарелки были пустые, значит кто-то съел завтрак, а кто же мог его съесть? Должно быть, он сам! Несчастный друг не мог понять, что ему делать. Он думал удивить его, но этот человек удивил его еще больше — он сказал: «Ты немного опоздал…»

Но жена наблюдала за всем происходящим. Она вошла и сказала: «Он не опоздал, это ты опоздал! Он прикончил твой завтрак. Я наблюдала и видела, что завтрак остывает; по крайней мере, кто-то съел его. Ты большой ученый! Я не могу понять, как ты управляешься со своей наукой». Жена сказала: «Ты даже не знаешь, кто съел твой завтрак, а ты просишь у него извинения: ‘Ты немного опоздал, извини…’»

Концентрация — это всегда сужение вашего сознания. Чем уже оно становится, тем сильнее концентрация. Она подобна мечу, который врезается в какую-то тайну природы: вы должны забыть обо всем. Но это — не религия. Многие люди неправильно понимали это — не только на Западе, но также и на Востоке. Они думают, что концентрация и есть религия. Она придает вам огромные силы, но эти силы — силы ума.

Например, царь Варанаси в Индии перенес операцию в 1920 году — уже в этом веке — и распространил новость о ней по всему миру. Он отказался от всякой анестезии. Он сказал: «Я поклялся не принимать ничего, что может привести меня в бессознательное состояние, поэтому я не могу допустить, чтобы мне дали хлороформ; но вам незачем волноваться».

Это была серьезная операция — удаление аппендикса. Удаление аппендикса без анестезии действительно опасно; можно погубить человека. Он может не перенести боль, так как боль будет ужасной. Надо разрезать ему живот; надо отрезать его аппендикс, надо удалить его. Операция займет один час, два часа — никто не знает, в каком состоянии его аппендицит.

Но и он не был обыкновенным человеком — иначе его заставили бы, — он был царем Варанаси. Он сказал врачам: «Но не волнуйтесь», — а там были самые лучшие врачи Индии; и там находился один эксперт из Англии. Все они консультировались: никто не был готов делать операцию, но операцию необходимо было сделать, иначе в любой момент аппендицит мог погубить человека. Положение было серьезным, и обе альтернативы казались серьезными: если оставить его без операции, он может умереть; если делать операцию, оставляя его в сознании, — то, что раньше никто не делал, такого прецедента не было…

Но царь сказал: «Вы не понимаете меня. Такого прецедента не было, потому что вы никогда не оперировали человека подобного человеку, которого вы собираетесь оперировать сейчас. Только дайте мне мою религиозную книгу, Шримад Бхагавадгиту. Я почитаю ее, и через пять минут вы сможете начать свою работу. Как только я погружусь в Гиту, вы сразу же можете отрезать любую часть моего тела — я даже не буду знать об этом; вопроса о боли не существует».

Он настаивал — и в любом случае он умирал, так что можно было попробовать без особого вреда. Возможно, он и прав — он действительно был хорошо известен своими религиозными упражнениями. Поэтому операция была сделана. Он почитал Гиту в течение пяти минут и закрыл глаза; Гита выпала из его рук, и ему сделали операцию. Она заняла полтора часа. Операция была действительно серьезная: если бы еще промедлить несколько часов, то аппендикс мог лопнуть и человек погиб бы. Аппендикс удалили, а человек был полностью в сознании, безмолвен — даже без искорки в глазах. Он был где-то далеко.

Это было его многолетним упражнением: почитать всего лишь пять минут, и он уже в пути. Он знал Гиту дословно, он мог повторить ее, не глядя в книгу. Если он начал входить в Гиту, то он уже по-настоящему находился в Гите; его разум был там — он покидал его тело полностью.

Новость об этой операции облетела весь мир; операция была редкая. Но снова была совершена та же ошибка. В каждой газете было написано, что раджа, царь Варанаси, был человеком великой медитации. Он был человеком великой концентрации, а не медитации.

Он тоже находился в таком же заблуждении; он тоже думал, что достиг состояния медитации. Это было не так. Дело в том, что ваш разум так сфокусирован, что все остальное выпадает из его фокуса; это состояние суженного осознавания — настолько суженного, что оно становится однонаправленным, а все остальное существование выпадает из него.

Поэтому до того, как я отвечу на ваш вопрос: что такое медитация? — вы должны понять, чем она не является. Первое: это — не концентрация. Второе: это — не созерцание.

Концентрация однонаправленна; созерцание имеет более широкое поле обзора. Вы созерцаете красоту… Существуют тысячи вещей, которые прекрасны; вы можете все время переходить от одной прекрасной вещи к другой. Вы обладаете многими переживаниями красоты; вы можете постоянно двигаться от одного переживания к другому. Вы остались ограниченными сущностью предмета. Созерцание — это более широкая концентрация, не однонаправленная, но ограниченная одним предметом. Вы будете перемещаться, ваш разум будет перемещаться, но он останется внутри сущности данного предмета.

Философия использует созерцание как свой метод; наука использует в качестве своего метода концентрацию. При созерцании вы также забываете обо всем вокруг, кроме сущности вашего предмета. Сущность предмета — больше, и вы имеете больше пространства для перемещения; при созерцании нет пространства для перемещения. Вы можете углубляться все дальше и дальше, все уже и уже, вы можете стать все более и более направленными, но вы не имеете пространства, чтобы перемещаться в нем. Следовательно, ученые являются людьми весьма ограниченного ума. Вы удивитесь, услышав это от меня.

Можно было бы подумать, что ученые имеют очень открытый ум. Ничего подобного. Относительно своего предмета их ум абсолютно открыт: они готовы слушать любые вещи, противоречащие их теории, абсолютно беспристрастно. Но, за исключением этого особого случая, они имеют больше предубеждений, они более нетерпимы, чем обыкновенный человек, по той простой причине, что ничто постороннее их больше не волнует: они просто приняли все, во что верит общество.

Многие религиозные люди хвастаются этим: «Посмотрите, он такой великий ученый, лауреат Нобелевской премии и то и это, а посещает каждый день церковь». Они совершенно забывают, что не ученый — лауреат Нобелевской премии посещает церковь. Это не ученый посещает церковь, это человек без всякой своей учености посещает церковь. И этот человек, без своей учености, является намного более доверчивым, чем кто-либо еще, — поскольку обыкновенный человек открыт, доступен, обо всем думает; сравнивает, какая религия лучше; иногда читает книги и о других религиях и имеет некоторый здравый смысл, которого ученые не имеют.

Чтобы стать ученым, вы должны пожертвовать несколькими вещами — например, здравым смыслом. Здравый смысл — это общее свойство обыкновенных людей. Ученый — не обыкновенный человек, он не обладает здравым смыслом. Имея здравый смысл, вы не откроете теорию относительности или закон гравитации. Имея здравый смысл, вы можете делать все остальное.

Например, Альберт Эйнштейн был, возможно, единственным человеком в истории, который имел дело с такими большими числами, что только одно число могло бы занять всю страницу — в нем были бы сотни нулей. Но он был настолько погружен в эти числа — это необычное занятие, но он думал только о звездах, о световых годах, о миллионах, миллиардах, триллионах звезд и подсчитывал их, — что полностью забывал о малых вещах.

Однажды он вошел в автобус и дал кондуктору деньги. Кондуктор вернул ему сдачу; Эйнштейн подсчитал ее и сказал: «Неправильно, вы обманываете меня. Дайте мне всю сдачу».

Кондуктор взял сдачу, снова пересчитал ее и сказал: «Мистер, похоже, вы не знаете цифры».

Эйнштейн вспоминает: «Когда он сказал мне: ‘Мистер, вы не знаете числа, — то я просто взял эту сдачу. Я сказал себе: ‘Лучше помолчать. Если кто-нибудь услышит, что я не знаю числа, да еще от кондуктора автобуса… ’ Тогда чем я занимался всю жизнь? Числа и числа — ни о чем другом я не мечтаю. Для меня не существует ни женщин, ни мужчин — только числа. Я думаю с помощью чисел, я мечтаю с помощью чисел, а этот идиот говорит мне: ‘Вы не знаете чисел’».

Когда он пришел домой, то сказал своей жене: «Подсчитай эту сдачу. Сколько там?» Она пересчитала и сказала: «Все правильно».

Он сказал: «Боже мой! Значит кондуктор был прав: возможно, я не знаю чисел. Возможно, я могу иметь дело только с огромными числами; маленькие числа полностью выпали у меня из ума».

Ученый обязан утратить свой здравый смысл. То же самое происходит и с философом. Созерцание — шире, но все-таки оно ограничено определенным предметом. Например, однажды ночью Сократ думал о чем-то — никто не знает, о чем он думал, — стоя рядом с деревом, и он был настолько поглощен своим созерцанием, что совершенно не заметил, как пошел снег; а утром его нашли почти замерзшим. Снег доходил ему до колен, а он стоял там с закрытыми глазами. Он был почти на краю смерти; даже его кровь могла начать замерзать.

Его доставили домой; ему сделали массаж, дали ему спиртное, и чувства каким-то образом вернулись к нему. Его спросили: «Что вы там делали, стоя на открытой местности?»

Он сказал: «Я не имел понятия, стою ли я, или сижу, или где я нахожусь. Предмет был настолько захватывающим, что я полностью погрузился в него. Я не знаю, когда пошел снег или когда прошла вся ночь. Я умер бы, но я не вернулся бы к твоим ощущениям, так как предмет был очень захватывающим, h все еще не закончил размышлять — это была целая теория, а вы разбудили меня в середине. Теперь я не знаю, смогу ли я ухватить эту незавершенную теорию».

Это подобно тому, как если бы вы спали, и кто-то разбудил вас. Вы думаете, что сможете ухватить опять свой сон, лишь закрыв глаза и пытаясь заснуть? Очень трудно вернуться в тот же самый сон.

Созерцание — это род логического сна. Оно — очень редкое явление. Но философия зависит от созерцания. Философия может использовать концентрацию для специфических целей, чтобы помочь созерцанию. Если некоторые ее меньшие фрагменты нуждаются в сконцентрированном усилии, то можно использовать концентрацию; здесь нет проблемы. Философия — это, в основном, созерцание, но она может иногда использовать концентрацию как инструмент, как прибор.

Но религия не может использовать концентрацию; религия не может использовать также и созерцание, так как она не связана с каким-либо объектом. Находится ли объект во внешнем мире, находится ли объект в вашем уме — мысль, теория, философия, — это не имеет значения; это — объект.

Забота религии — о том, кто концентрируется, о том, кто созерцает.

Кто он?

На нем невозможно концентрироваться.

Кто будет концентрироваться на нем? Это же вы сами.

Вы не можете и созерцать его, ведь кто же будет созерцать? Вы не можете разделить себя на две части так, чтобы поставить одну часть перед своим разумом, а другая часть начнет созерцание. И даже если была бы такая возможность, — хотя ее не существует, но просто ради дискуссии я говорю, что если бы была возможность разделить ваше сознание на две части, — то тогда та часть, которая созерцает другую, — это вы; другая часть — это не вы.

Вы никогда не можете быть той другой частью.

Или другими словами: вы никогда не можете быть объектом.

Вы необратимо являетесь субъектом.

Нет способа превратить вас в объект.

Это подобно зеркалу. Зеркало может давать ваше отражение, зеркало может отражать все в мире; но можете ли вы сделать так, чтобы зеркало давало отражение самого себя? Вы не можете поставить зеркало перед самим собой; если вы поставите его перед самим собой, то оно перестает быть самим собой. Зеркало само по себе не может отображать себя. Сознание — это в точности зеркало. Вы можете использовать свое сознание как сосредоточенность на какой-то объект. Вы можете использовать его как созерцание сущности какого-то предмета.

Английское слово «медитация» (буквально «размышление») — также неправильное слово, но поскольку нет другого слова, то в настоящее время мы должны использовать его до тех пор, пока слово «дхьяна» не будет принято в английском языке так же, как оно принято в китайском языке, в японском языке, — ведь ситуация в этих странах была одинаковая. Когда две тысячи лет назад буддийские монахи попали в Китай, они усиленно старались найти какое-нибудь слово, с помощью которого можно было бы перевести их слово джхана.

Гаутама Будда никогда не пользовался санскритом как своим языком, он пользовался языком, которым пользовались простые люди; его языком был пали. Санскрит был языком священнослужителей, браминов, — и в этом заключалась одна из частей его переворота, направленного на то, чтобы было свергнуто священство; ему не для чего было существовать.

Человек может быть непосредственно связан с существованием.

Этой связи не нужно доверенное лицо.

Она, на самом деле, не может осуществляться через посредника.

Вы можете понять это очень просто: вы не можете любить свою подругу, своего друга через посредника. Вы не можете сказать кому-то: «Я дам вам десять долларов — идите и полюбите мою жену от моего имени». Слуга не может сделать этого, никто не может сделать этого от вашего имени; только вы можете сделать это. Любовь не может быть осуществлена слугой от вашего имени — иначе богачей не волновало бы это грязное дело. Они имеют достаточно слуг, достаточно денег; они могли бы просто послать слуг. Они могли бы найти самых лучших слуг; зачем им самим беспокоиться? Но существует несколько вещей, которые вы должны делать сами. Слуга не может спать вместо вас, слуга не может есть вместо вас.

Как священнослужитель, который является не кем иным, как вашим слугой, может медитировать между вами и вашим существованием, или Богом, или природой, или истиной? В последнем послании папы миру сказано, что это грех — пытаться достичь непосредственного контакта с Богом!

Вы должны контактировать с Богом через надлежащим образом посвященного в это католического священника; все должно проходить по соответствующим каналам. Существует определенная иерархия, бюрократия; вы не можете обойти епископа, папу, священника. Если вы просто обходите их, то непосредственно попадаете в дом Божий. Это не разрешено, это — грех.

Я был действительно удивлен, что этот поляк-папа имеет наглость называть это грехом, говорить, что человек не имеет прирожденного права быть в контакте с существованием или истиной; для этого ему необходимо соответствующее посредничество! А кто должен принимать решение относительно соответствующего посредничества? Существует три сотни религий, и все они имеют свои бюрократии, свои соответствующие каналы; и все они заявляют, что остальные двести девяносто девять религий — все ложные!

Но священство может существовать, если оно делает себя совершенно необходимым. Оно совершенно не нужно, но оно возвышает себя над вами в качестве чего-то неизбежного.

Сейчас этот поляк-папа опять гастролирует. Вчера я видел его фотографию, опубликованную в какой-то католической стране. Он целовал землю. Представители средств массовой информации спросили его: «Что вы думаете об оказанном вам приеме?»

Он сказал: «Он был теплым, но не ошеломляющим».

Этого человека должны ждать; он не удовлетворяется теплым приемом, он ожидает ошеломляющего приема. А когда он говорит «теплый», вы можете быть абсолютно уверены, что это был, наверное, тепловатый прием — он пытается преувеличить его как можно больше. Иначе, теплый прием будет ошеломляющим — что вам еще надо? Сосиски с горчицей? Тогда он будет ошеломляющим? Достаточно и теплого приема. Но я знаю, в чем проблема; прием, должно быть, был тепловатый, а возможно, даже холодный.

В этом году этот человек намеревается созвать синод, то есть католический сенат, на котором встретятся все епископы и кардиналы всего католического мира, чтобы принять решения по неотложным делам. Можете быть уверены, какие это неотложные дела: регулирование рождаемости — грех, аборт — грех; и этот новый грех, о котором никогда не упоминали раньше: прилагать усилия, чтобы быть в непосредственном контакте с Богом, — грех.

Тезис, который он поставил на обсуждение, он намеревается представить синоду, чтобы получить его одобрение; затем этот тезис станет дополнением к Библии, почти таким же священным, как Библия. Если он будет принят синодом единогласно, то будет иметь такой же статус. А он будет принят, так как ни один священник не скажет, что этот тезис неправильный, ни один кардинал не скажет, что этот тезис неправильный. Они будут безмерно счастливы, что папа обладает поистине оригинальным умом — даже Иисус не додумался до этого!

Когда я получил сообщение о том, что любое усилие для осуществления непосредственного контакта с Богом является грехом, я заинтересовался, что же делал Моисей. Был непосредственный контакт: посредника не было, никто при этом не присутствовал. Когда Моисей повстречал Бога в горящем кусте, свидетеля не было. Он совершал большой грех согласно этому поляку-папе.

Кто был доверенным лицом Иисуса? Необходимо было какое-то посредничество. Молясь, он также пытался войти в непосредственный контакт с Богом. И он никому не платил, чтобы за него молились, он молился сам. А он не был ни епископом, ни кардиналом, ни папой; Моисей тоже не был ни епископом, ни кардиналом, ни папой.

Согласно этому поляку-папе все они — грешники. И синод собирается подписать этот тезис — я могу сказать об этом заранее, — поскольку во всем мире священство находится в шатком положении.

Истина же состоит в том, что вашим прирожденным правом является право интересоваться существованием, жизнью, спрашивать, о чем это все.

Созерцание — теоретическое явление, вы можете продолжать теоретизировать… Оно тоже уводит прочь ваш здравый смысл. Например, Эммануил Кант был одним из величайших философов, которые когда-либо были даны миру. Всю свою жизнь он оставался в одном городе по той простой причине, что любая перемена мешала его созерцанию — новый дом, новые люди… Все должно было быть в точности по-старому, чтобы он мог совершенно свободно созерцать.

Он никогда не женился. Одна женщина даже сделала ему предложение, но он сказал: «Я должен обдумать это». Возможно, это будет единственным в своем роде ответом; обычно мужчина делает предложение. Должно быть, она долго ждала, а когда поняла, что этот человек не собирается делать предложения, то сделала его сама. А что он сказал? — «Я должен обдумать это». В течение трех лет он размышлял над всеми благоприятными сторонами супружества, над всеми неблагоприятными сторонами супружества; а беда в том, что эти стороны были равны, уравновешены, исключали друг друга.

Поэтому через три года он пошел и постучался в дверь дома этой женщины, чтобы сказать следующее; «Мне трудно прийти к заключению, так как обе стороны одинаково обоснованы, одинаково взвешены, и я не могу ничего поделать, пока я не найду, что одна альтернатива — более логичная, более научная, более философская, чем другая. Поэтому, пожалуйста, простите меня; вы можете выйти замуж за кого-нибудь другого».

Дверь открыл отец — Кант спросил его о дочери. Отец сказал: «Вы пришли слишком поздно; она вышла замуж, у нее теперь есть даже один ребенок. Вы настоящий философ — спустя три года вы пришли, чтобы дать ей ответ!»

Кант сказал: «Во всяком случае ответом не было согласие; но вы можете передать своей дочери, что я не смог прийти к нужному выводу. Я очень старался прийти к нужному выводу, но я должен быть честным: я не могу обманывать себя, рассматривая только благоприятные причины и отбрасывая неблагоприятные причины. Я не могу обманывать себя».

Итак, этот человек каждый день, точно в одно и тоже время, ходил преподавать в университет. Люди, увидев его, обычно проверяли свои настенные и ручные часы: вы могли быть уверены секунда в секунду — он двигался как стрелки часов. Его слуга обычно провозглашал не «Хозяин, ваш завтрак готов», нет, но «Хозяин, сейчас — семь тридцать», «Хозяин, сейчас — двенадцать тридцать». Не было необходимости говорить, что сейчас — время обеда; двенадцать тридцать… надо было сообщать только время.

Все было фиксировано. Он был настолько погружен в свое философствование, что стал зависимым — почти слугой своему собственному слуге, так как тот каждый раз угрожал ему, говоря: «Я собираюсь уйти». А слуга знал, что Кант не мог допустить, чтобы он ушел. В течение нескольких дней случалось так, что, когда он угрожал, Кант говорил: «Да, можешь уходить. Ты слишком ценишь себя. Ты думаешь, я не смогу прожить без тебя, что не смогу найти другого слугу?»

Слуга сказал: «Попробуйте».

Но с другим слугой ничего не выходило, так как слуга не имел представления, что надо объявлять время. Он говорил: «Хозяин, обед готов», и этого было достаточно, чтобы помешать Канту. Его надо было будить рано утром, в пять часов, и слуге были даны указания: «Даже если я буду бить тебя, орать и кричать тебе: ‘Убирайся, я хочу спать!’, ты не должен уходить. Даже если тебе придется побить меня, побей меня, но вытащи из постели».

«Пять часов значит пять часов; если я буду поздно вставать, ты будешь нести ответственность. Ты полностью свободен делать все, что тебе захочется. И я ничего не могу сказать, потому что иногда бывает слишком холодно и я хочу спать… но это преходящее явление — ты не должен обращать на это внимания. Ты должен следить за часами и следовать моим указаниям, и в тот момент, когда я сплю, ты не должен обращать внимание на то, что я говорю. Я могу сказать: ‘Убирайся — я встану’. Ты не должен уходить, ты должен вытащить меня из постели в пять часов».

Много раз они дрались, и слуга бил его и силой вытаскивал из постели. А вот новый слуга не мог так делать — бить своего хозяина; и этот самый приказ казался ему абсурдным. «Если вы хотите спать, то спите; если вы хотите вставать, то вставайте. Я могу разбудить вас в пять часов, но выглядит странно, что при этом должна быть борьба». Поэтому ни один слуга не приживался. Кант вынужден был опять идти к тому же самому слуге и просить его: «Вернись! Не умирай раньше меня, иначе я должен буду покончить жизнь самоубийством». И каждый раз происходило так, что слуга запрашивал еще большую плату. И вот, как это продолжалось.

Однажды, когда Кант направлялся в университет, шел дождь и один из его башмаков застрял в грязи. Он оставил башмак в грязи, так как если бы он попытался вытащить его, то опоздал бы на несколько минут, а это было не возможно. Он вошел в класс только в одном башмаке. Студенты взглянули на него; что же случилось? Они спросили: «Что случилось?» Он сказал: «Просто один башмак застрял в грязи, а я не могу опаздывать: столько людей ставят свои ручные и настенные часы по мне. Не важно, что случилось с моим башмаком. Когда я буду возвращаться домой, я заберу его, так как кто станет красть один башмак?»

Итак, эти люди утратили свой здравый смысл; они живут в ином мире. В том, что касается его теоретического мира, он самый великий логик; в его логике невозможно найти ни одного изъяна. Но в его жизни… это просто безумие. Кто-то приобрел дом по соседству с Кантом, и Кант заболел, сильно заболел. Врачи не могли определить в чем дело, так как казалось, что никакой болезни нет, но Кант был почти на грани смерти — вовсе без причины.

Один из его друзей проходил мимо и сказал: «Проблемы нет. Насколько я вижу, кто-то приобрел соседний дом и вырастил деревья, поэтому окно Канта стало загороженным. А его абсолютным графиком, частью его абсолютного графика, было то, что он стоял перед окном во время заката и смотрел на закат. Теперь деревья выросли слишком высокими, они загородили окно. В этом причина его болезни и больше ни в чем: его график нарушен, вся его жизнь нарушена».

Кант встал и сказал: «Я тоже думал, что что-то не правильно, почему я болен. Хотя врачи говорят, что болезни нет, а я все же на грани смерти. Ты прав, это все из-за деревьев: с тех пор, как выросли эти деревья, я не видел заката. И мне чего-то недоставало, но я не мог понять, чего мне недостает». Спросили его соседей, и они согласились. Если из-за этих деревьев такой великий философ умирает… Они срубили деревья, и на следующий день Кант был совершенно здоров. Его график, его расписание — шедьюл (английское произношение) или я должен сказать скедьюл (американское произношение)? Я не знаю, как здесь будет правильно.

Первую американскую девушку я встретил где-то в 1960 году. Она спросила меня: «Какое ваше расписание (скедьюл)?»

Я сказал: «Боже мой! Что означает скедьюл?» Поскольку в Великобритании, в Индии это слово произносится «шедьюл». Я даже не мог представить, что оно имеет что-нибудь общее с «шедьюл».

Она сказала: «Вы не понимаете то, что я говорю?»

Я сказал: «Я никогда не слышал этого слова. Пожалуйста, постарайтесь объяснить мне каким-нибудь другим способом, используйте какое-нибудь другое слово». Лучше, если вы позволите мне говорить «шедьюл».

Его расписание было нарушено. Если оно было совершенно, то он был абсолютно свободен для созерцания. Он хотел, чтобы вся жизнь его была почти как у робота и чтобы его ум был абсолютно свободен от обычных земных дел.

Но религия — не созерцание.

Она — не концентрация.

Она — медитация.

Но медитацию нужно понимать как «дхьяну», поскольку английское слово «медитация» (размышление) опять-таки дает неправильное представление. Вначале постарайтесь понять, что это слово означает в самом английском языке, так как, когда вы скажете «медитация», вас могут спросить: «О чем? О чем вы медитируете?» Должен быть объект: само это слово имеет отношение к объекту, что я «медитирую» о красоте, об истине, о Боге. Но вы не можете просто сказать: «Я медитирую»; это предложение является неполным на английском языке. Вы должны сказать «о чем» — о чем вы медитируете? И в этом вся беда.

Дхьяна означает «Я нахожусь в медитации» — даже не медитирую. Если подойти еще ближе, тогда «я есть медитация» — вот что означает дхьяна. Поэтому когда в Китае не могли подобрать нужное слово, то заимствовали слово, буддийское слово, джхана. Будда использовал джхана, это трансформация слова дхьяна на языке пали.

Будда использовал народный язык как часть своего переворота, так как он говорил: «Религия должна использовать обычный, простой язык так, чтобы священство можно было бы просто выкинуть; в нем нет необходимости. Люди понимают свои священные писания, люди понимают свои сутры, люди понимают то, что они делают. В священнике нет необходимости».

Священнослужитель нужен, так как он использует другой язык, который не используется народом, и он постоянно проводит в жизнь идею, что санскрит — божественный язык и никому не разрешается читать на нем. Он — особый язык, как язык врача. Вы когда-нибудь задумывались над этим? Почему врачи продолжают прописывать лекарства латинскими и греческими словами? Что это за род глупости? Они не знают греческий, они не знают латынь, но названия их лекарств всегда на греческом и латыни. Эта та же самая хитрость, что и священство.

Если они будут писать на языке обыкновенных людей, то они не смогут запрашивать высокую цену, которую запрашивают, потому что вы скажете: «Этот рецепт — вы запрашиваете двадцать долларов за этот рецепт?» И фармацевт, и аптекарь тоже не смогут запрашивать большие деньги, потому что люди могут достать ту же самую вещь на рынке за один доллар, а они запрашивают пятьдесят долларов. Но вы не знаете, что это означает на латыни и греческом. Если они напишут «лук», то вы скажете: «Вы шутите?» Но если это написано на греческом и латыни, то вы не знаете, что это обозначает; только он знает, или фармацевт знает.

А их манера написания также очень важна. Рецепт должен быть написан так, чтобы вы не смогли прочесть его. Если вы сможете прочесть его, значит, возможно, вы можете посмотреть в словаре и найти то, что он означает. Рецепт должен быть совершенно нечитаем, чтобы вы не смогли понять его. В действительности, в большинстве случаев фармацевт не знает, о чем рецепт, но никто не хочет показывать свое невежество, поэтому хоть что-нибудь он даст вам.

Однажды произошло следующее: один человек получил письмо от своего семейного врача; в нем было приглашение принять участие в свадьбе его дочери. Но врач писал в своей манере, просто по привычке; тот человек не смог прочитать, о чем было письмо. Он подумал, что лучшим способом будет следующее: «Я могу пойти к аптекарю, так как, возможно, там что-то важное, а если я пойду к самому врачу, он подумает, что я не умею даже читать. Лучше пойти к аптекарю».

Он пошел к аптекарю и дал ему письмо. Аптекарь просто исчез с письмом и через десять минут вернулся с двумя бутылками. Тот человек сказал: «Что вы делаете? Это был не рецепт, это было письмо».

Аптекарь сказал: «Боже мой! Это было письмо?» Но он понял — невеста и жених, — он понял и принес две бутылки. Поэтому он приготовил какую-то смесь и принес эти две бутылки.

Будда восставал против санскрита и использовал пали. На языке пали дхьяна звучит как джхана. Слово «джхана» достигло Китая и стало чань. У них не было другого слова, поэтому они взяли это слово — но в каждом языке разное произношение; это слово стало «чань». Когда оно достигло Японии, оно стало «дзэн», но это то же самое слово, дхьяна. А мы используем слово «медитация» в смысле «дхьяна», поэтому это не то же самое, когда вы медитируете над чем-то.

На английском оно означает нечто между концентрацией и созерцанием. Концентрация однонаправленна; созерцание имеет широкую зону, а медитация — часть этой зоны. Когда вы созерцаете определенный предмет, то существует несколько вещей, которые требуют повышенного внимания; тогда вы медитируете. Это то, что по-английски обозначается словом «медитация»: концентрация и созерцание — два полюса; точно посередине находится медитация. Но мы не используем это слово в английском смысле, мы даем ему совершенно новое значение. Я расскажу вам одну притчу, которую я всегда любил и которая объяснит вам то, что является медитацией.

Три человека отправились на утреннюю прогулку. Они увидели буддийского монаха, стоящего на холме, и, поскольку им нечего было делать, они просто стали обсуждать, что делает этот парень. Один сказал: «Насколько я могу отсюда видеть, он кого-то поджидает. Возможно, позади остался его друг, и он дожидается его».

Второй человек сказал: «Глядя на него, я не могу согласиться с тобой, поскольку когда кто-то ждет друга, который остался позади, то он изредка будет оглядываться назад, чтобы увидеть, идет тот или нет, и как долго ему еще надо ждать. Но этот человек не оглядывается назад, он просто стоит там. Я не думаю, что он кого-то ждет. У меня такое чувство, что у этих буддийских монахов есть коровы». В Японии они имеют корову для того, чтобы иметь молоко для утреннего чая; иначе надо рано утром идти просить молоко для утренней чашки чая. А дзэнские монахи пьют чай по крайней мере пять, шесть раз в день: это почти религиозный обычай, который надо выполнять, так как чай придает вам бодрость, бдительность, делает вас более мыслящим; поэтому в монастыре они держат корову.

Второй человек сказал: «У меня такое чувство, что его корова где-то пропала, должно быть, пошла пастись, и он ищет корову».

Третий человек сказал: «Я не могу согласиться, так как когда кто-то ищет корову, то ему не надо стоять как статуя. Надо ходить вокруг, надо ходить и смотреть по сторонам. Он даже не поворачивает голову из стороны в сторону. А если говорить о его лице — у него даже глаза полузакрыты».

Они подошли поближе к тому человеку, поэтому смогли увидеть его более отчетливо. Затем третий человек сказал: «Я не думаю, что вы правы; я думаю, он медитирует. Но как мы решим, кто из нас прав?»

Они сказали: «Нет проблемы. Мы как раз подходим к нему, мы можем спросить его».

Первый человек спросил монаха: «Вы рассчитываете на приход друга, который остался позади?»

Буддийский монах открыл глаза и сказал: «Рассчитываю? Я никогда ничего не рассчитываю. Расчет чего-либо противоречит моей религии».

Человек сказал: «Боже мой! Забудьте об расчете; скажите мне — вы ждете?»

Монах сказал: «Моя религия учит меня, что нельзя быть уверенным даже за следующую секунду. Как я могу ждать? Где время, чтобы ждать? Я не жду».

Человек сказал: «Забудьте об ожидании, о том, что вы ждете, — я не знаю ваш язык. Просто скажите мне: вы оставили позади друга?»

Он сказал: «Опять то же самое. У меня нет ни одного друга во всем мире, у меня нет ни одного врага во всем мире — потому что они оба приходят вместе. Нельзя отделить одного и оставить другого. Вы разве не видите, что я буддийский монах? У меня нет никакого врага, у меня нет никакого друга. И, пожалуйста, исчезните, не мешайте мне».

Второй человек подумал: «Теперь у меня появилась надежда». Он сказал: «Я уже сказал ему: ‘Вы говорите чепуху. Он не рассчитывает, не поджидает — он буддийский монах; у него нет ни друзей, ни врагов’. Вы правы. У меня такое чувство, что пропала ваша корова».

Монах сказал: «Вы еще глупее, чем первый человек. Моя корова? Буддийскому монаху ничего не принадлежит. И почему я должен искать чью-то корову? Мне не принадлежит никакая корова».

Человек выглядел действительно смущенным — что делать?

Третий человек подумал: «Теперь единственная возможность — это то, что сказал я». Он сказал: «Я вижу, что вы медитируете».

Монах сказал: «Чепуха! Медитация — это не какая-то деятельность. Человек не медитирует, он является медитацией. Говоря по правде, чтобы вы, ребята, не смущались, я просто ничего не делаю. Стоять здесь, ничего не делая, — разве это предосудительно?»

Они сказали: «Нет, это не предосудительно; нам кажется, это просто бессмысленно — стоять здесь, ничего не делая».

«Но, — сказал он, — это и есть медитация: сидеть и ничего не делать — ни своим телом, ни своим умом».

Если вы начали что-то делать, значит вы входите в состояние созерцания, или вы входите в состояние концентрации, или вы входите в деятельность, — но вы смещаетесь от своего центра. Когда вы вообще ничего не делаете — ни телом, ни умом, ни на каком уровне, — когда ваша активность ослаблена и вы просто существуете, то именно это и является медитацией. Вы не можете заниматься ею, вы не можете тренировать ее; вы должны лишь понять ее.

Как только вы сможете найти время просто для существования, отбросьте все дела. Размышления — это тоже дела, концентрация — это тоже дела, созерцание — это тоже дела. Даже если на какое-то мгновение вы ничего не делаете и находитесь в центре самих себя совершенно расслабленными, то это — медитация. И если вы сумеете так делать, то сможете оставаться в этом состоянии сколько захотите; в конце концов вы сможете оставаться в этом состоянии двадцать четыре часа в сутки.

Когда вы осознаете способ, как сохранить свое существование ненарушенным, тогда постепенно вы можете начать что-то делать, сохраняя бдительность, чтобы ваше существование не было нарушено. Это является второй частью медитации. Вначале нужно научиться просто существовать, затем научиться заниматься при этом незначительными делами: подметать пол, принимать душ, но все время оставаться центрированными. Затем вы сможете делать сложные вещи.

Например, я разговариваю с вами, но моя медитация не нарушена. Я могу продолжать говорить, но в самом центре меня нет даже малейших помех; там просто молчание, абсолютное молчание.

Итак, медитация не противоречит действию.

Она не означает, что вы должны бежать от жизни.

Она просто учит вас новому образу жизни:

Вы становитесь центром циклона.

Ваша жизнь продолжается, она продолжается еще более интенсивно — с большей радостью, с большей ясностью, с большей проницательностью, с большей созидательностью, — но все же вы отчуждены, вы — просто наблюдатель, находящийся на возвышенности, просто взирающий на все, происходящее вокруг вас.

Вы — не деятель, вы — наблюдатель.

В этом весь секрет медитации — в том, что вы стали наблюдателем. Деятельность продолжается на своем собственном уровне, проблемы не существует: рубка дров, доставание воды из колодца. Вы можете заниматься всеми незначительными и значительными делами; только одна вещь недопустима — ваша центрированность не должна быть нарушена.

Это осознавание, эта наблюдательность должны оставаться абсолютно незатененными, ненарушенными.

Медитация — очень простое явление.

Концентрация — очень сложна, так как вы должны заставлять себя; это утомительно. Созерцание — это немного лучше, так как у вас есть немного больше пространства, чтобы перемещаться. Вы не пролезаете через узкое отверстие, которое становится все уже и уже.

Концентрация обладает туннельным видением. Вы смотрели в туннель? С одного края, с которого вы смотрите, он — большой. Но если туннель протяженностью в две мили, то другой конец туннеля — лишь маленькое круглое отверстие, ничего больше: чем длиннее туннель, тем меньше представляется другой конец. Чем величественнее ученый, тем длиннее туннель. Ученый должен сконцентрировать свое внимание, а концентрация внимания — всегда напряженное занятие.

Концентрация неестественна для ума.

Ум — это скиталец.

Ум получает удовольствие от перемещения с одной вещи на другую.

Он всегда возбужден новшеством.

В состоянии концентрации ум почти лишен свободы.

Во время второй мировой войны — я не знаю почему — места, где содержались узники, стали называть «концентрационными лагерями». Этот термин имел свое собственное значение — туда доставляли разных заключенных и сосредотачивали, концентрировали их там. Но концентрированность, в действительности, собирает всю энергию вашего ума и тела и направляет ее в сужающееся отверстие. Это утомительно. Созерцание обладает большим пространством для игр, для перемещения, но это все еще ограниченное пространство, это не безграничное пространство.

Медитация, согласно моему мнению и моей религии, обладает всем пространством, всем имеющимся существованием. Вы — наблюдатель, вы можете наблюдать всю картину. Не надо прилагать усилия, чтобы сконцентрироваться на чем-то, не надо прилагать усилия, чтобы созерцать что-то. Вы не делаете все это, вы просто наблюдаете, просто осознаете. Это — умение. Это — не наука, это — не искусство, это — не ремесло; это — умение.

Поэтому вы должны просто продолжать обыгрывать эту идею. Сидя в ванной комнате, просто обыграйте идею, что вы ничего не делаете. И однажды вы будете удивлены: вы просто обыгрывали эту идею, и ожидаемое случилось, потому что такова ваша природа. Просто подходящий момент… Вы никогда не знаете, когда есть подходящий момент, когда есть подходящая возможность, поэтому продолжайте обыгрывать идею.

Генри Форд говорил: «Мой успех — не что иное, как хватание подходящей возможности в нужный момент. Люди думают или о будущих возможностях — их нельзя ухватить, — или они думают о прошедших возможностях. Когда возможности исчезают, а на дороге остается только пыль, они начинают осознавать, что возможность исчезла».

Кто-то спросил его: «Но если вы не думаете о будущей возможности и если вы не думаете о прошедшей возможности, то как вы сможете ухватить ее, когда она появляется? Вы должны быть готовы».

Он сказал: «Вы должны быть не просто готовы — вы должны сразу же прыгать. Никто никогда не знает, когда она возникает. Когда она возникает, сразу же прыгайте на нее!»

То, что сказал Генри Форд, имеет огромное значение. Он сказал: «Вы просто все время прыгайте. Не ждите; не беспокойтесь, есть ли возможность или нет: сразу же прыгайте. Никто никогда не знает, когда она возникнет. Когда она возникает, прыгайте в нее и исчезайте. Если вы все время смотрите в будущее: “Когда возникнет возможность?” Будущее непредсказуемо. Если вы ждете, думая: “Когда она возникнет, я ухвачусь за нее”, то к тому времени, когда вы осознаете, что она появилась, она уже исчезнет. Время проносится так быстро, останется только пыль».

«Лучше забудьте о возможностях, просто научитесь прыгать, поэтому когда бы она ни возникла…»

Именно это я говорю вам: просто продолжайте обыгрывать идею. Я использую слово «обыгрывание», потому что я несерьезный человек и моя религия несерьезная. Просто продолжайте обыгрывать — и времени у вас достаточно.

В любое время — лежа в постели, если сон не приходит, обыгрывайте идею. Зачем беспокоиться о сне — он придет когда придет. Вы ничего не можете сделать, чтобы вызвать его; он не в ваших руках, поэтому зачем беспокоиться о нем? Забудьте обо всем, что не в ваших руках. Это время в ваших руках, почему бы не воспользоваться им? Лежа уютно в своей постели под одеялом холодной ночью, получайте удовольствие — обыгрывайте идею. Вам не надо сидеть в позе лотоса. Согласно моей медитации вам никоим образом не надо истязать себя.

Если вы любите позу лотоса — хорошо; вы можете сидеть в ней. Но западные люди приезжают в Индию, и им требуется шесть месяцев, чтобы научиться позе лотоса, и они очень истязают себя. И они думают, что когда они научатся позе лотоса, они что-то приобретут. Вся Индия сидит в позе лотоса — никто ничего не приобрел. Это просто их естественный способ сидения. В холодной стране вам нужен стул, чтобы на нем сидеть, вы не можете сидеть на земле. В жаркой стране, кто беспокоится о стуле? Вы сидите где угодно.

Не нужна особая поза, не нужно особое время. Действительно существуют люди, которые думают, что есть особые времена. Нет, не для медитации; любое время — подходящее время, вам надо лишь расслабиться и быть склонными к обыгрыванию, к игре. А если это не происходит, то не важно; не печальтесь… Потому что я не говорю вам, что это произойдет сегодня или завтра, или через три месяца, или через шесть месяцев. Я не призываю вас ожидать чего-либо, потому что в вашем уме появится напряженность. Это может произойти в любой день, это может вообще не произойти: все зависит от того, насколько вы склонны к обыгрыванию.

Просто начинайте обыгрывать идею — в ванной, когда вы ничего не делаете, почему не обыгрывать? Сидя под душем, вы ничего не делаете; душ сам делает свою работу. Вы просто стоите там; в течение нескольких мгновений просто играйте. Идете по дороге, ходьба выполняется телом; в вас самих нет необходимости, работают лишь ноги. В любой момент, когда вы можете почувствовать себя расслабленными, ненапряженными, обыгрывайте идею медитации так, как я объяснил вам. Просто затихните, центрируйтесь в себе, и когда-нибудь… И есть всего семь дней — не беспокойтесь!

Итак: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота или, по крайней мере, к воскресению — в течение семи дней — когда-нибудь это произойдет. Просто сами получайте удовольствие от идеи и обыгрывайте идею столько раз, сколько можете. Если ничего не происходит — я ничего не обещаю вам, — если ничего не происходит, то — прекрасно, вы сами получили удовольствие. Вы обыгрывали идею, вы дали ей шанс.

Продолжайте давать ей шанс. Генри Форд сказал: «Продолжайте прыгать, а когда появится шанс, возможность, прыгайте в нее». Я говорю противоположное. Просто продолжайте давать шанс медитации, и, когда наступит нужный момент и вы действительно расслаблены и открыты, она прыгнет на вас.

А когда медитация прыгнет на вас, то она уже никогда вас не покинет.

Другого пути нет.

Поэтому дважды подумайте, прежде чем начнете обыгрывать идею!