Библия Раджниша. Том 4. Книга 2

Беседа 29 БУНТАРЬ ИЛИ РОБОТ? 26 февраля 1985 года

Вы говорите, что раджнишисты должны быть неортодоксальными, нетрадиционными, свободными от условностей. Ясно, что это может означать в мире, полном традиций и условностей, но как это проявляется в Вашей коммуне, мне непонятно. Не могли бы вы рассказать о привкусе бунтарства в Вашей коммуне?

Вопрос очень серьезный. Он напоминает мне о парадоксе Бертрана Рассела, о котором я рассказывал несколько дней назад. Было бы неплохо снова о нем вспомнить.

Бертран Рассел прославился благодаря этому парадоксу; до этого он не был известен за пределами Великобритании, да и там его знали только как очень молодого, умного философа. Но этот парадокс позволил ему подняться до уровня философов с мировым именем. Парадокс послали математику Фреге, который в течение всей жизни работал над одним вопросом: он хотел доказать, что в математике нет парадоксов. И он уже почти подошел к завершению своего чрезвычайно важного труда; и именно в это время Бертран Рассел прислал ему свой парадокс.

Суть его очень проста и одновременно невероятно сложна, как и любая простая вещь. Парадокс состоит в том, что правительство Великобритании обязало все библиотеки страны составить каталоги всех книг, находящихся в них, оставить себе копию своего каталога, а подлинник направить в центральную библиотеку Великобритании. Почти каждого библиотекаря озаботил конец каталога.

А проблема, с которой столкнулись работники библиотек, состояла в том, нужно ли включать в каталог сам каталог. Все остальное было понятно: все книги, хранящиеся в библиотеке, должны быть учтены в каталоге. Копию каталога надо оставить в библиотеке; отсюда следует, что она должна быть внесена в каталог. Но включать каталог в себя самого — это абсурд.

Каталог не должен включаться; пока он пишется, он еще не является книгой, хранящейся в библиотеке, — а как можно включить в каталог еще незавершенную книгу? Было указание включать в каталог только книги, которые находятся в библиотеке. Но когда каталог завершен и действует, возникает проблема, заключающаяся в том, что одна из книг библиотеки остается неучтенной.

Поэтому часть библиотекарей выбрали первый вариант, а часть — второй; некоторые включили каталог, некоторые нет. Сотни этих каталогов пришли в центральную национальную библиотеку. Теперь был озабочен библиотекарь центральной библиотеки, потому что ему было дано указание составить главный каталог из каталогов, которые не включают самих себя.

Разделить их было не трудно. Он складывал каталоги, которые включали самих себя, в одну сторону. А каталоги, не включавшие самих себя, он складывал в другую сторону. Теперь он должен был составить главный каталог только из тех каталогов, которые не включали сами себя. Создалась жуткая путаница.

Проблема была все та же: он составил каталог; и что теперь, включать его в главный каталог или нет? Но сейчас проблема была более сложной. Если он не включит каталог, тогда один каталог, который не включает сам себя, останется неучтенным. А указание гласит: должны быть учтены все каталоги, которые не включают сами себя.

Поэтому, с одной стороны, если он не включит каталог, то не выполнит указание правительства; один из необходимых каталогов останется неучтенным. С другой стороны, если он его включит, то указание будет выполнено неправильно. Он включит в главный каталог один каталог, содержащий самого себя, хотя в главный каталог должны входить каталоги, которые сами себя не содержат.

Рассел направил этот парадокс Фреге и спросил, каково будет предложение по его разрешению. «Вы признанный авторитет в разрешении парадоксов, это математический вопрос». Мечты Фреге разбились вдребезги — с трудом всей его жизни было покончено. Он был всемирно известным математиком… но из-за этого парадокса он не опубликовал свои законченные книги, в которых он доказывал, что созданная человеком система может существовать без парадоксов… Его шедевр, его диссертация по математике была опубликована только после его смерти, потому что при жизни он отказался ее печатать. А что он мог ответить Бертрану Расселу?

Я напомнил вам эту историю, потому что этот вопрос действительно очень серьезный. Я призывал вас быть непокорными, неортодоксальными, нетрадиционными; проявлять свою индивидуальность, свой мятежный дух. Вопрос в следующем: что делать в этой коммуне бунтарей? Это тот же самый вопрос.

Если вы находитесь в согласии со всеми в коммуне, то вы более не бунтарь; вы стали частью общества, частью группы, организации. Где ваше бунтарство? Вы стали ортодоксальным. А я против того, чтобы вы становились ортодоксальными.

Другая возможность — бунтовать, но бунт против бунтарей означает, что вы опять стали ортодоксальными, традиционными.

Это тот же самый парадокс. Парадоксы все одинаковы; просто надо обнаружить, в чем заключается это сходство. Но для меня парадокса не существует, потому что я не Фреге. Никто не сможет поколебать меня. Я не Бертран Рассел. Я могу видеть в жизни нечто большее, чем математика и философия.

Парадоксы существуют только в уме человека.

Если вы обладаете видением не-ума, то для вас нет и парадоксов.

Все умственные системы будут иметь парадоксы, вам не удастся их избежать. Во всем, что создано человеком, вы рано или поздно столкнетесь с парадоксом.

Но существует нечто, что не является созданием человека — это существование.

Существование абсолютно вне парадоксов.

На самом деле, оно не только вне парадоксов, но и наслаждающееся парадоксами, противоречиями и создающее гармонию из этих противоречий. Противоречия превращаются в дополнения.

За всю историю Америки только один человек удостоился моего уважения, и этот человек — Уолт Уитмен. Я не знаю ни одного более достойного американца. Уолт Уитмен принадлежит к гигантам мировой истории.

Его обвиняют в том, что он высказал одну мысль, которая по своей сути является правдой жизни, правдой существования. Точно так же, как снова и снова мне говорили «ваши высказывания противоречивы», снова и снова говорили и ему «ваши высказывания противоречивы».

Он сказал в ответ: «Да, я противоречив, потому что я достаточно велик, чтобы содержать в себе эти противоречия. А вы малы, и в вас противоречия не помещаются; поэтому вы так и огорчены. А я не горюю; я достаточно велик, для того чтобы во мне ужились все противоречия».

Все, что говорит Уолт Уитмен, полностью относится к жизни. Она настолько огромна, настолько бесконечна, что противоречия в ней теряют свою противоречивость, они становятся дополнениями.

Возьмем наш вопрос: можно рассматривать его как парадокс; тогда он абсолютно идентичен парадоксу Бертрана Рассела. Если вы бунтуете, то вы не правы, потому что вы становитесь ортодоксальными; если вы не бунтуете, вы не правы, потому что вы уже стали ортодоксальными. Но это только в нашем уме. Отрешитесь от ума и всмотритесь в реальность.

Эта коммуна не является организацией в том смысле, в котором существуют организации. Это не католическая церковь, это не коммунистическая партия. Организации имеют определенную структуру, бюрократию, иерархию.

Здесь же вы слушаете меня, а я — никто.

Я даже не являюсь частью вашей коммуны, я просто турист, а не постоянный житель. Этот дом не является моей резиденцией, это просто дом для гостей. У меня нет никакого статуса в вашей коммуне. Я не глава вашей коммуны, не шеф. Я никто; даже мое имя не является частью вас. Я бы хотел носить красные одежды, но мне пришлось от этого отказаться для того, чтобы подчеркнуть, что я никоим образом не являюсь частью вас.

До сих пор вы продолжали слушать меня, у которого нет никакой власти. Я не могу давить на вас, я не могу приказывать вам, я не могу командовать вами. Мои речи являются только речами. Я благодарен вам за то, что вы слушаете меня; а. принимать то, что я говорю или нет, зависит от вас. Слушать или не слушать, вы решаете сами. Я никоим образом не хочу принуждать вас.

Итак, самое первое, что должно быть в организации, отсутствует: отсутствует глава. А это самое главное; когда у кого- то нет главы, его нельзя считать живым. Но эта организация имеет совершенно другой смысл. Она происходит от слова «орган» в буквальном смысле.

Рука — это ваш орган, глаза — это ваши органы, ноги — это ваши органы; все ваше тело состоит из миллионов органов. В маленькой оболочке находятся миллионы клеток, каждая из которых — живой организм. Кто управляет вашим телом? Ваше тело является организацией, — а кто управляет вашим телом? Никто. Нет никого, чей приказ был бы законом. Весь организм работает нормально; даже когда вы спите, он продолжает работать.

Даже если вы находитесь в коме, многие месяцы без сознания, ваше тело продолжает работать. Каждая клетка продолжает работать, каждый нерв продолжает работать, продолжает делать свое дело. Это чудо, что в отсутствии какой бы то ни было бюрократии, какой бы то ни было регламентации, какой-то системы управления тело продолжает нормально функционировать.

Конечно, если вы вмешиваетесь в его работу, то функционирование может быть нарушено. Вы, например, можете однажды это попробовать… Вы никогда об этом не думали: вы продолжаете есть всевозможную пищу, и когда она пройдет через ваше горло, вас больше не заботит ни сама пища, ни то, что с ней дальше происходит. Вы думаете, что основная работа завершена, — но она только началась. Настоящая работа заключается не в жевании и глотании, настоящая работа начинается после. И эта работа огромна.

Она протекает так тихо — ни шума, ни ссор, ни стычек, ни проблем. Вся пища разделяется, размельчается и посылается в различные участки организма, где в ней есть необходимость. Кровь бесперебойно доставляет все питание в каждый уголок тела, а обратно переносит уже использованные остатки, которые больше не нужны, — мертвые клетки.

Каким образом кровь определяет, что является питанием для организма, что и в какое место должно быть доставлено? А все омертвелое и использованное, будучи оставленным в системе, представляет собой опасность, потому что отравляет организм, — оно должно быть как можно быстрее выведено из организма, поэтому доставляется в те места, посредством которых они могут быть удалены из тела. Удаление опасных отходов жизнедеятельности может производиться многими путями, и не только при дефекации, мочеиспускании и потоотделении, — нет, существует еще масса способов.

Ваши волосы — это отмершие клетки. Вот почему вы не раните себя, когда обрезаете волосы. Попробуйте порезать какую-нибудь другую часть тела, и вы узнаете! Волосы мертвы, это мертвые клетки. Ваши ногти — мертвые клетки; определенный тип мертвых клеток, которые не могут быть удалены другим путем.

Все тело представляет истинное значение слова «организм».

Коммуна — это организм.

В этом смысле — это организация.

Поэтому сначала надо уяснить себе, что коммуна состоит из бунтарей. И ни один идиот не может быть бунтарем; только очень разумный человек может быть им. Идиоту, тупице, посредственности проще оставаться с ортодоксальными условностями и традициями; с толпой, с чернью.

Быть бунтарем означает поступать по-своему: вы покидаете толпу.

Вам необходимо мужество, необходим ум.

Вы должны быть игроком — вас должен радовать риск на протяжении всей вашей жизни.

А любая коммуна состоит исключительно из бунтарей.

И там, где собираются вместе разумные люди, не нужна никакая иерархия, не нужен никто, кто говорил бы «направо, налево, кругом, вперед шагом марш»-. Подобное необходимо только отсталым людям.

Я слышал об одном философе, который участвовал во второй мировой войне, — тогда все должны были участвовать в войне. Этого бедного философа тоже взяли на войну. Он сказал: «Я абсолютно бесполезен, потому что я не смогу ничего сделать, глубоко и всесторонне не обдумав».

Ему сказали: «Ты сможешь думать, не волнуйся, но ты должен пойти на войну».

Он пошел. В первый же день началась муштра. «Налево!» Все повернулись налево, а философ остался на месте. Его спросили: «Почему не поворачиваешься налево?»

Он спросил: «А зачем? Я не вижу никаких причин. Я обескуражен, почему столько людей повернулось только потому, что вы сказали: „Налево!“ Сначала скажите мне, зачем мы должны поворачиваться налево? А почему не направо?»

Бригадир сказал: «Ты что, дурак? Я говорю „налево!“»

Философ сказал: «Вы можете говорить что угодно, но это вовсе не значит, что я буду это исполнять».

Бригадир оставил его стоять на месте, а остальным скомандовал повернуться направо, повернуться так и эдак. И в конце концов они опять вернулись в исходное положение. Тогда философ сказал: «Я не вижу смысла. Я стоял все время в одном положении! А эти бедняги все поворачивались и поворачивались и в итоге пришли в то положение, в котором все это время находился я».

Бригадир спросил в своем ведомстве: «Что мне делать с этим человеком? Какую причину я должен назвать, чтобы он повернулся налево? Это ведь обучение, а этот человек очень странный; он говорит: „Но зачем меня необходимо обучать поворотам налево? Что особенного в этом левом? И, прежде всего, я не вижу смысла в этом обучении: я уже обученный человек. Я профессор, я философ — мое имя знает весь мир. Я обученный человек — какое обучение можете дать мне вы?“»

Бригадир спросил штабных. Они сказали: «Мы предполагали, что могут быть неприятности. Пошлите этого парня — он философ, — пошлите его на кухню. Пусть он займется чем-нибудь другим, режет овощи или что-то еще. Вы не сможете с ним спорить, убеждать его — нет времени. Чтобы уговорить его, потребуются годы. И для этого нужен профессор, философ, более авторитетный, чем он. Это не по вашей части; муштруйте своих идиотов, тех, кто никогда не спрашивает „почему?“»

Философа послали на кухню. Начальник спросил его: «Что ты можешь делать?»

Он ответил: «Я могу думать. Ничего другого я не умею».

Офицер сказал: «Думать? А что мы с этим будем делать? Но уж если тебя прислали, ты должен будешь что-то делать. Сделай вот что. Здесь горох; ты должен разложить его на две кучи — в одну кучу складывать крупные горошины, в другую мелкие».

И вы опять вернулись к парадоксу Бертрана Рассела… Через полчаса офицер вернулся, а философ сидел так же, как до его ухода, и горох лежал так же. Он не дотронулся ни до одной горошины. Начальник спросил: «Что ты делаешь? Прошло полчаса, где кучи?»

На что философ ответил: «Мне не было сказано, куда я должен класть горошины, которые не являются ни большими, ни маленькими, средними. Я это и осмысливаю. Я смотрю на горошины; двух куч не получится. Даже трех, даже четырех. В действительности каждая горошина должна лежать в отдельной куче, потому что все горошины разные, ни одна из них не повторяется. Как же я смогу сложить их в кучу? Они хороши такими, какие есть, индивидуальными. Нет двух одинаковых горошин, они никогда не были одинаковыми и никогда не будут одинаковыми».

Моя коммуна в большей степени организм, чем организация.

Мы все разумные люди — нет необходимости кому-то еще говорить вам, что делать, как делать.

Ваш разум есть ваша ответственность.

Никто не собирается перекладывать на вас ответственность насильно. Но я знаю, почему возник этот вопрос, — потому что с самого раннего детства вам постоянно указывали, как себя вести.

Совсем недавно я читал о женщине, Джудит Мартин. В Америке она известна как мисс Мэннерс. Она самый высший авторитет в области манер, этикета и, в особенности, в области воспитания детей. Она говорит, что каждый ребенок — дикарь, и его нужно начинать воспитывать как можно раньше. И каковы же методы воспитания? Два метода: пример и принуждение. Принуждение, как метод обучения детей манерам…

И какова же польза от этого обучения, этого воспитания? А то, что ребенок сможет стать тактичным, сможет выполнять престижную работу в обществе, сможет иметь успех в бизнесе, в политике. Воспитывайте его, говорит она, и он сможет использовать других как средства.

Некоторые могут быть шокированы теми средствами, при помощи которых, как она говорит, надо воспитывать детей, — даже в мелочах ребенок не может быть свободен: когда он засыпает, он должен оставлять половину лица непокрытой. Зачем? А для того, чтобы посетители, гости могли увидеть, на кого он похож. Даже это должно быть учтено! Он не свободен даже в том, закрывать свое лицо или нет; он должен закрывать половину лица.

Это поражает. Я могу понять, что он должен быть открыт наполовину для того, чтобы гости смогли увидеть, на кого он похож, но почему наполовину укрыт? Почему не оставить открытым все лицо, чтобы гости смогли его полностью разглядеть? Нет, лицо должно быть наполовину закрыто для того, чтобы включилось их воображение. Действительно, ни один ребенок не является ничьей копией, здесь надо домыслить. А из- за того, что половина лица ребенка закрыта, гости поставлены в лучшие условия для того, чтобы работало воображение.

Вы можете вообразить себе что угодно о теле мужчины или женщины, когда оно закрыто. Когда мужчина или женщина стоят обнаженными напротив вас, вы можете на них смотреть; здесь нет необходимости что-то домысливать. Сколько можно глазеть? Вы выглядите глупо. Но когда тело прикрыто наполовину, прикрыто таким образом, что дает простор для воображения… Поэтому в журнале Плейбой и во всякой другой непристойной литературе, порнографических открытках, журналах, можно видеть одно: они не дают изображения полностью обнаженного тела.

Разными приемами они добиваются того, чтобы небольшие участки тела были прикрыты; даже если женщина обнажена полностью, она будет сидеть или лежать таким образом, что можно будет разглядеть только часть ее тела. То, что вы видите, не порнография, а то, что вы не видите, и есть настоящая порнография. Искусство порнографии состоит в том, чтобы оставить некоторые части тела скрытыми от глаз — это возбуждает ваше воображение.

На протяжении двадцати лет мисс Мэннерс учила американских детей и их родителей бессмыслице. И так было во всем мире на протяжении столетий; эта мисс Мэннерс не нова. Ребенка надо учить всему, потому что существовало допущение, что ребенок в основе своей дикарь, — его надо сделать более открытым; ребенок в основе своей злой, — значит, его надо исправить.

Всех вас укрепили и исправили. Поэтому, когда вы становитесь частью коммуны, подобной этой, сразу возникает вопрос: вы и здесь будете ортодоксальными? Я постоянно твержу вам, чтобы вы бунтовали, — но бунтовать против кого? Здесь все бунтари.

Один момент — бунт это не то, что вы должны делать; это ваша позиция, ваше отношение. Отношение, которое заключается в том, чтобы будете уважать себя, как индивидуума, и таким же образом уважать других. Запомните: нет никого ниже вас, нет никого выше вас. Очень просто увериться, что нет никого выше вас. Но это уже не бунт, это зависть. Коммунизм — это не бунт, это зависть.

Состояние бунта — это когда вы осознаете, что нет никого выше вас и нет никого ниже вас. Строго говоря, категории выше и ниже здесь не совсем уместны. Каждый индивидуум настолько уникален, что его невозможно с кем-нибудь сравнивать. Поэтому, как можно считать кого-то выше или ниже? Все настолько разные и неповторимые.

Коммунизм — это вовсе не бунт. Вот почему я постоянно стараюсь делать различие между словами «революция» и «бунт».

Революция ортодоксальна, в ней нет ничего нового.

В мире было множество революций, и каждая их них была очень ортодоксальной по своим функциям. Была ли это французская революция, или русская революция, или китайская революция, все они развивались по одному шаблону. В них нет индивидуальности, они все одинаковы. А в результате все они так же одинаково и заканчиваются. Они с одинаковым успехом начинаются; они одинаковым провалом и заканчиваются.

Что же революционного в революции?

И что является основой всех этих революций?

Это всегда зависть.

И это не разум, это реакция.

У немногих людей есть деньги, а у многих их нет. Те, у кого нет денег, кипят изнутри. Они тоже хотят иметь деньги, но у них нет способностей или возможности стать богатыми. И тогда их зависть переходит в мощную идеологию, что классов не должно быть вовсе, не должно быть ни богатых, ни бедных.

Но сколько всего богатых? Например, в России, когда свершилась революция, богатых людей было только два процента; девяносто восемь процентов были бедными. И что вы теперь собираетесь делать? Два процента людей — богачи, можно распределить их богатство между всеми. Но богатство двух процентов людей, распределенное между девяноста восемью процентами населения никого, не сделает богаче. Просто все становятся одинаково бедными.

Весь успех революции ограничивается тем, что она сделала два процента населения беднее, чем они были. Если вначале бедняков было девяносто восемь процентов, то теперь их стало сто процентов. Но это принесло огромное удовлетворение тем девяноста восьми процентам, потому что они низвергли до своего уровня те бывшие два процента богачей. Они по-прежнему остались бедными — возможно даже беднее, чем были, потому что богатство в революции не столько распределяется, сколько уничтожается.

Я никогда раньше не слышал о Портленде, пока не прочел в 1950 году книгу Джона Рида Десять дней, которые потрясли мир. Благодаря Джону Риду я узнал о Портленде. Джон Рид родился в Портленде, жил в Портленде, был журналистом в Портленде. Я прочитал тысячи книг, но я могу сказать, что книга Джона Рида из ряда вон выходящая. Он был человеком большого мужества. Он отправился из Портленда в Россию, чтобы своими глазами увидеть все события.

Эта книга — шедевр. Он тогда не был коммунистом, но он описывал все, что видел, и это, несомненно, одно из величайших описаний, описания человека, видевшего все происходящее своими глазами.

Когда люди ворвались в царский дворец, он не мог поверить тому, что они делали. В этом дворце были, возможно, самые большие ценности, чем где-либо еще в мире. Все короли были бедняками по сравнению с русским царем. Ковры были столь ценны, что никто другой не смог бы себе позволить иметь подобные. Они были специально сотканы мастерами с Ближнего Востока, которые потратили на это всю свою жизнь.

А что же делали люди? Они распределяли… они разрезали те ковры — потому что как иначе можно распределить те огромные ковры, созданные для огромных залов? Люди отрезали столько, сколько им удавалось — кусочек, что-то вроде сувенира.

Там были живописные полотна — люди срывали их со стен. Кто-то уносил даже рамки, потому что они были сделаны из золота, чистого золота, цельного золота. Но сами полотна были намного дороже золота; рамка была только рамкой. Кто-то другой… но это была такая толпа. Нельзя было единолично владеть всей живописью, нашлось много людей, которые старались отрезать себе кусок, владеть им.

Есть одно место в книге, где Джон Рид говорит: «Я просто смотрел — что творится? Это и есть распределение? Это разрушение! Никто ничего не получает, а прекрасный дворец разрушен. Безумно дорогие статуи были разбиты. Люди ломали на части большие люстры и растаскивали по кускам. Никто не мог остановить их, это уже толпа. Где же руководители? Но кто же в такой ситуации будет слушать руководителей?»

И это происходило по всей стране. Он видел, что везде поджигали дома. Вся царская семья, включая шестимесячного ребенка, — всего девятнадцать человек, — была сожжена заживо. Какова была вина этого шестимесячного младенца? Только то, что он родился в царской семье? Так это случайность — он мог бы быть кем-нибудь усыновлен. И что за причина была убивать царя?

Вы собирались распределять богатство, а не убивать людей. И теперь царь больше не царь, теперь вы у власти: а он никто, просто арестант. Что за смысл убивать тех людей — женщин, старых женщин, детей, — у которых ничего не осталось? У них отняли все — что, и жизнь тоже надо отнять?

Я помню, одно время в Джабалпуре… Джабалпур был одним из самых уязвимых городов по части стычек между индусами и мусульманами, потому что и та, и другая общины были примерно равны по численности. И что странно, город разделился таким образом, что в одной половине обосновалась мусульманская община, а в другой половине индусская. Поэтому стычки между общинами были делом простым и происходили часто. Подобные столкновения случались каждые два-три года.

Любой может начать подобную войну, это очень просто. Кто-то может просто начать играть на флейте перед мечетью, а затем скрыться. Этого достаточно! Музыки перед мечетью достаточно, чтобы начать бойню, в которой будут убиты сотни людей, будет сожжено много домов. Или ночью убить корову перед индусским храмом, а утром уже можно ожидать войны. Это был чей-то… если кто-то финансово заинтересован в подобных стычках, он это сделает. А затем дело продолжит толпа.

Я был в книжном магазине… он был на первом этаже, я оттуда мог видеть, что происходило на улице. И не было никакой возможности покинуть магазин, поэтому я был вынужден просто стоять и смотреть. Через дорогу находился крупнейший в Джабалпуре магазин часов, и я видел, как люди растаскивали часы.

Один человек, последователь Ганди, пытался говорить: «Не деритесь! Индусы и мусульмане — братья. Махатма Ганди учил нас, что все религии равны.» Но он тоже видел, как люди растаскивали вещи; никто его не слушал.

Кого заботят подобные речи в месте, где можно бесплатно получить красивые часы или что-то еще? И это было ваше, вы это сами нашли. И в конце я вижу этого человека… ничего уже не осталось, только старые высокие напольные часы, которые были настолько тяжелы, что никто на них не позарился; этот человек их нес.

Я вынужден был спуститься вниз, я спросил: «Что случилось?»

Он сказал: «А что делать? Никто меня не слушает, я остался один. Поэтому я подумал: „Проповедь я снова могу прочитать, а часы там остались всего одни“».

«Но, — сказал я, — вам не пристало так вести себя. Вы последователь Ганди, вы одеты в белую накидку Ганди».

Он сказал: «Все это так, но не следует также и упускать свой шанс». Кто будет слушать лидеров и их проповеди, когда на арену вышла толпа? Тогда все — сплошные разрушения и пожар.

Поэтому я не думаю, что они в России были способны что- то распределить. Да, они смогли разорить те два процента населения. И девяносто восемь процентов чувствовали себя безмерно счастливыми; и после этого они уже никому не завидовали, потому что все люди были одинаково бедны.

Революцию такого сорта я не могу называть революцией, это ничто. Это подобно тому, что вы, насытившись одной системой, одной тюрьмой, стремитесь в другую; это только смена тюрем. Поэтому я использую слово бунт, чтобы подчеркнуть разницу.

Бунт индивидуален.

Революция коллективна.

Для русской революции необходима коммунистическая партия. Без коммунистической партии революция свершиться не может. Чтобы быть бунтарем, вовсе не нужно сначала организовывать коммунистическую партию.

Бунтарем можно стать в тот самый момент, когда вы поймете, что общество оказывает на вас давление; что эта мисс Мэннерс и всевозможные глупцы заставили вас стать теми, кто вы есть. Это не ваша сущность, это просто нарисованный фасад, и вы повсюду носили с собой свою тюрьму. Вы просто отбрасываете ее. Вы говорите: «К чертям Джудит Мартин и ей подобных!»

Бунт индивидуален.

Следовательно, только очень разумные люди могут быть бунтарями.

Революция — это та же толпа; раньше эта толпа ходила в церковь, теперь она ходит в комитет коммунистической партии. Это та же самая толпа, тот же дух толпы; просто они сменили свою церковь. Теперь их старая троица из Бога, сына и Святого Духа отброшена; они выбрали себе новую троицу. Маркс, Энгельс, Ленин — вот какая у них теперь троица.

У них своя религия — она называется материализм. У них ортодоксальная позиция. Те, у кого был мало-мальски бунтарский дух… например, такой человек, как Керенский, который был премьер-министром Советской России перед революцией.

Он умер в Нью-Йорке десять лет назад. Все эти шестьдесят лет никто не знал, куда он пропал; он держал бакалейную лавку в Нью-Йорке. Он вынужден был исчезнуть из России — и не просто исчезнуть, но и спрятаться таким образом, чтобы никто не смог узнать, что он был премьер-министром при царе.

Он был очень умным человеком, и он вовсе не был против коммунизма. Ленин не был так умен, как Керенский, — в этом вся беда. Керенский говорил: «Карл Маркс был прав для своего времени, но все изменилось, и мы должны изменить марксистскую идеологию под наше время. Мы не можем подогнать время под Маркса; мы не можем передвинуть часы назад. Мы можем осовременить Маркса, но мы не сможем изменить мир и подстроить его под его идеологию».

И он был совершенно прав. Но он был интеллектуалом, а толпа не понимает изящной и утонченной манеры мышления и идеологии. Массы пошли за Лениным, потому что он был великим оратором — не великим интеллектуалом, а великим оратором. И посредственных людей интересует не сам аргумент, а то, насколько громко, насколько напористо, насколько выразительно человек его преподносит. Их интересует властность. Ленин был властным человеком.

Странно — властные люди оказывают сильное влияние на массы. Что было у Иисуса в качестве аргумента для его философии? Ни одного слова, только повелительные высказывания: «Блаженны нищие, ибо их есть царство Божье». Пусть нам подробно объяснят, приведут доводы, почему, как? Почему бедные блаженны?

Очевидно, что это не так; они проклятие, они несчастье земли, а их называют блаженными, — пожалуйста, дайте этому объяснение. И если они настолько блаженны, то почему Бог сделал их такими бедными? И почему он заставляет своих блаженных людей ждать, чтобы только после смерти они смогли обрести царство Божье? Почему бы не дать им это царство прямо сейчас? Или они еще недостаточно бедны? Вы хотите, чтобы они стали еще более блаженными? Чего вы ждете? Но объяснений нет.

Во всей проповеди Иисуса нет ни одного аргумента в пользу того, что он говорит. Но «величайшая» в мире религия произошла от этого человека. Несомненно, он оказывал властное воздействие на людей.

Людей не интересуют заумные вещи, потому что они не понимают их. Но их впечатляет Адольф Гитлер, Бенито Муссолини, Мао Цзе-дун, Иосиф Сталин — все очень властные люди. Ни о ком из них нельзя сказать, что его интеллект выше среднего; в действительности даже ниже. Умственные способности Адольфа Гитлера не выше, чем у тринадцатилетнего подростка. Но на людей он производит впечатление.

Революции создаются ортодоксальными людьми. Властные люди — ортодоксальные люди. Да, они против старой ортодоксальности, но они создают новую. И эта новая ортодоксальность кажется революцией. Но это не так, это просто смена наручников.

У вас будут другие наручники, возможно лучше сделанные, более красивые, лучше украшенные — но наручники есть наручники, и вы скоро поймете, что прежние было легче сбросить, потому что они уже прогнили от старости. А эти новые сбросить невозможно; они отлично сделаны, хорошо продуманы, они более научны. Теперь в России попробуй совершить революцию…

В царской России революция стала возможной потому, что эта империя была старой, очень старой, древней, разваливающейся, ожидающей только предлога, чтобы перестать существовать. А новая империя, которая сейчас является коммунистической, молодая, свежая, опирающаяся на передовую технологию — хорошо организованная, потому что прекрасно знает, что произошло с царем; она не допустит, чтобы подобное случилось и с ней.

Каждая революция умирает в другой ортодоксальности.

Это всегда так.

Вот почему я не за революцию — я за бунт.

Бунт индивидуален.

Но когда много бунтарей хотят жить вместе, уважая индивидуальность друг друга, свободу друг друга, непохожесть друг друга — вот в чем смысл коммуны. Это не общество. Это не система ведения хозяйства. Это не организация в своем старом смысле.

Коммуна — это общение индивидуальностей, которые все бунтуют против всяких проявлений глупости, суеверий. Это их точка соприкосновения. Но это вовсе не значит, что они создают альтернативное общество, другую хозяйственную систему. Тогда это может быть только революцией.

Постарайтесь ясно понять разницу. Или они начинают жить все вместе, опираясь на свой разум и не создавая никакой новой хозяйственной системы, как бы ни было это трудно, — а это будет немного трудно; или иначе почему люди выбирают создание организаций и хозяйственных систем? Потому что это намного проще.

Современная тенденция во всем мире — заменить человека машиной, потому что машина намного удобней. Она никогда не требует увеличения заработной платы, премий, никогда не бастует, не пытается создавать профсоюзы; она очень удобна. Поэтому везде, где возможно, человек вытесняется с рабочих мест; его место занимает машина.

Вскоре будет так, что людям будут платить за то, что они будут готовы оставаться безработными. Если они готовы уступить свое рабочее место машине, им будут за это платить. В передовых странах это очень скоро случится, потому что машины могут выполнять работу лучше вас, больше вас. И нет вопросов — пятичасовой рабочий день, шестичасовой, семичасовой, сколько рабочих дней в неделю — пять или четыре; нет вопросов. И ничего страшного — если время от времени что-то ломается, можно заменить деталь.

А с человеком постоянные хлопоты. Учреждения, организации, общества созданы для того, чтобы сократить эти хлопоты, делать их меньше и меньше. Но для того, чтобы их сократить, надо начинать так, как говорит Джудит Мартин: «С самого начала ребенок-дикарь должен быть приобщен к цивилизации; для этого надо использовать принуждение».

Эта женщина имеет наглость так говорить! Она говорит, что принуждение — это метод. Я не думаю… а что случилось с ее мужем? Я не думаю, что он смог остаться в живых; либо он сбежал или умер, либо, возможно, превратился в робота. Во время сна он закрывал половину лица, так чтобы все могли узнать, чьим мужем…

Люди во всем мире вынуждены изобретать эти системы просто для того, чтобы им было удобно жить вместе; иначе, если всех людей оставить одних, чтобы они жили сами по себе, наступит хаос. Есть два пути… Да, наступит хаос, если люди неразумны; но если люди разумны, тоже наступит хаос — но хаос другого рода, хаос, из которого рождаются звезды, хаос созидающий. Наступит истинная анархия, но она не будет разрушающей.

Я анархист.

Я изначально верю в индивидуальность.

Я совсем не верю в общество.

Я не верю в цивилизацию, в культуру. Я просто верю в индивидуальность.

Я не верю в государство, я не верю в правительство. Я вообще не хочу в мире никакого правительства, никакого государства.

Я просто хочу, чтобы умные люди жили в гармонии, опираясь на свой интеллект. А если они не смогут жить, исходя из интеллекта, то лучше умереть, чем стать роботами, стать машинами, чтобы их принуждали и загоняли в разные виды рабства. Лучше умереть. Мы будем жить разумно, и наш порядок станет порождением нашего разума, и никак не наоборот.

Это то, что пытались сделать раньше; ужесточить порядок, чтобы люди могли существовать разумно. Это полная ерунда. При ужесточении порядка разрушается разум, уничтожается даже возможность его развития. В этом нет нужды.

Я говорю, живите разумно, даже рискуя исчезнуть с лица земли. Что плохого будет от этого? Если здесь не будет индусов, не будет мусульман, христиан; если никто не будет ходить в церковь, никто не будет посещать храм, то что в этом плохого?

Здесь будут птицы, здесь будут олени, лошади — и все они будут рады, действительно рады, что человека больше нет. Тогда начнется такое ликование, что даже деревья затанцуют; они забудут про свои корни, забудут, что не могут танцевать, что не в их правилах танцевать. Они начнут танцевать, если узнают, что человек исчез.

Человек — это бедствие, проклятие для жизни.

Бунт означает процесс превращения человека в благо, а не проклятие.

Это рискованный шаг, но без риска нельзя достигнуть цели. А это такая чудовищная перемена, почти разрыв с прошлым — и никакой улучшенной формы старого общества, только полностью новое и свежее общество.

Здесь нет парадокса. Здесь надо быть бунтарем, но это не значит, что надо идти против чего-то разумного, вразумительного. Надо бунтовать против любой глупости. Против любого идиотизма, возникающего в коммуне. Вы ответственны за это, вы поставлены стражем, чтобы никакая глупость, никакие суеверия не смогли пустить в вас корни. Будьте бдительны.

Но бунт вовсе не подразумевает разрушения без необходимости, только для доказательства того, что вы бунтарь; что в противном случае кто-то сможет подумать, что вы ортодоксальны: прошло два дня, а вы ни разу не взбунтовались! Бунт — это не то, что вы должны делать каждый день. Это не какой-то вид упражнения, подобного утренней прогулке.

Бунт — это ваш взгляд на вещи, ваша манера созерцания; что происходит внутри вас и что происходит вокруг вас. И никакой ржавчины. Ваш меч интеллекта должен всегда оставаться сверкающим, вот и все. И каждый должен держать свой меч чистым от ржавчины, никто другой не позаботится об этом. Здесь никто не является нянькой для другого.

Надо быть самостоятельным, и никакая ортодоксальность не страшна.

Парадокс Бертрана Рассела чисто математический, он не жизненный. Он должен был бы спросить у меня; он спросил не у того человека, у Фреге — потому что даже из этого чисто математического парадокса есть выход. Все, что нужно, — это допустить, что каталог не должен считаться книгой, каталог не книга. Это только вопрос определения. Этот бедняга Фреге совершенно напрасно беспокоился.

Он должен был просто сказать: «Каталог — это не книга, потому что у книги есть своя миссия, какая-то идеология, философия. А какая идеология у каталога? Каталог — это просто перечень, перечень книг. И сам перечень не может быть книгой».

Это так просто, но что же делать? Фреге был великим математиком, Бертран Рассел был великим математиком и философом. А я — никто. Но именно от людей, которые есть никто, и можно получить ответы на вопросы, поставленные самой жизнью. Остальные люди слишком погрязли в словах. Они приклеились к слову «книга»; а было бы так просто, если всего лишь изменить определение.

В Индии был такой случай… В Гималаях водится дикая корова, ее называют нилгаи, «голубая корова»; ее белая шкура имеет голубоватый оттенок. Она дикая и очень опасная. Она выглядит как корова, но не следует слишком обольщаться словом «корова». По сути это не корова, она больше напоминает волка; но выглядит как корова, поэтому и называется коровой.

В индийском парламенте возникла проблема, потому что популяция этих голубых коров настолько возросла, что они стали спускаться с Гималаев на равнины и разорять урожаи местных жителей; и они были настолько опасны, что убивали людей. Их рога были таковы, что, вонзившись в грудную клетку человека, они протыкали ее насквозь и выходили с другой стороны. Человек умирал после первого удара.

Люди были напуганы… Эти коровы никогда раньше не спускались на равнины — они оставались в горах, и не было никаких проблем. Но их численность возросла настолько, что им не стало хватать корма; они начали спускаться вниз.

А в Индии существует проблема: корова — священное животное, священная мать, поэтому индусы никогда их не убивают. Парламент думал убить всех коров, которые спустились на равнины, отстрелить; они не видели другого выхода. Но индусы были против. Они сказали: «Вы не можете убивать наших коров. Если вы их убьете, случится большая беда», и большая беда случилась бы непременно. «Они наши матери».

Но один человек, очень умный человек, доктор Бабасахеб Амбедкар… Он был шудрой, неприкасаемым, и он был против индусов. Он сам был индусом, но самого низшего сословия, поэтому он постоянно трудился над решением задачи: либо шудры должны стать мусульманами, либо принять христианство, но только не оставаться индусами; потому что какой от этого прок — жить в обществе, быть частью общества и видеть, что общество относится к вам абсолютно не по-человечески. И такое отношение длится на протяжении пяти тысяч лет.

Шудра не может читать индусские священные писания. Он не может даже слушать, если кто-то рассказывает их. Если шудра услышит это, он будет наказан — он услышал святое слово. И святое слово становится несвятым, поскольку его услышал шудра!

Доктор Амбедкар посредством своего блестящего ума стал признанным во всем мире юристом. Он предложил простое решение: изменить корове название; назвать ее голубой лошадью, перестать называть голубой коровой. И это сработало.

Был принят закон против голубых лошадей. Ни одного индуса это не взволновало; кого волнуют лошади? Разве они чьи- то отцы — эти голубые лошади? Никого не волновало, кем были эти голубые лошади. Голубые лошади были отстреляны, убиты; и только после этого обнаружилось, что это были голубые коровы. Но было уже поздно, что же теперь делать? Они уже были мертвы. И это, изменив маленькое слово!

Парадокс Бертрана Рассела — больше не парадокс. Каталог — это перечень, а не книга. А перечень не может содержать сам себя, потому что это перечень книг. И конечный, главный перечень тоже может быть очень простым. Главный перечень не может быть сам включен в перечень, потому что этот перечень является перечнем не главных перечней, а обычных. Как же главный перечень может быть включен в перечень обычных? Когда формируется перечень главных перечней библиотек всего мира, тогда, конечно, он должен в этот перечень войти. Но тогда останется неучтенным суперглавный перечень. Но что-то должно остаться неучтенным. В этом нет проблемы, нет парадокса; это просто жонглирование словами.

В моей коммуне вы должны оставаться бунтарями.

Конечно, у вас не будет достаточно шансов, чтобы реализовать свое бунтарство — это общая цель всей коммуны. Вы уже использовали свое бунтарство, использовали свой шанс, чтобы бунтовать против ортодоксальности; и теперь мы вам больше такого шанса не дадим. И вы должны все время тревожиться по поводу того, что вам не будет больше предоставлено шансов, чтобы против чего-нибудь бунтовать.

В коммуне бунтарей каждый бунтарь — это страж, хранитель бунтарского духа.

И запомните, я пользуюсь словами «бунтарский дух».

Это не вопрос действия. Действие необходимо только в том случае, когда что-то предпринимается против самого духа.

Поэтому, когда в коммуне что-то идет против бунтарского духа, разрушая его, бунтуйте против этого!

В данном случае вы не идете против коммуны — вы спасаете коммуну, коммуну бунтарей.

Вы спасаете бунтарский дух.