Библия Раджниша. Том 4. Книга 2

Беседа 23 В «КЛУБЕ ЛЬВОВ» ВЫ НИКОГДА НЕ ВСТРЕТИТЕ ЛЬВА 20 февраля 1985 года

Почему люди так фанатично стремятся объединяться в разного рода группы и организации: религиозные, общественные и политические?

Человеческий ум — это сосуд Пандоры.

В нем заключена вся эволюция от низшего создания до высшего гения. Все эти проявления человеческого ума существуют одновременно, они живут рядом друг с другом, функционируют параллельно. Это вовсе не значит, что есть что-то прошлое, что-то настоящее, что-то будущее: что касается мозга, в нем все существует параллельно, одновременно.

Это надо очень хорошо понять, потому что, не поняв этого, нельзя разрешить этот вопрос. В вас живет как дурак, так и гений. Конечно же дурак в нас гораздо более могущественный, потому что история его существования длиннее, а у гения голос очень тихий и слабый. Вы существуете в диапазоне от Хомейни до Эйнштейна; и вся беда в том, что Хомейни занимает большую часть, гораздо большую, чем Альберт Эйнштейн, его часть очень мала.

Представьте себе человеческий ум в виде пирамиды. Ее основание составляют Хомейни, миллионы ему подобных, и по мере того, как вы поднимаетесь выше, людей становится все меньше и меньше. На вершине их уже не миллиарды, не миллионы, а всего лишь дюжины — и на самом пике, возможно, одна единственная индивидуальность.

Но запомните, что разница между Хомейни и Эйнштейном не качественная, а только количественная, потому что часть Хомейни является Альбертом Эйнштейном, а большая часть Альберта Эйнштейна является также и Хомейни.

Как раз на днях были опубликованы результаты трехлетних исследований мозга Альберта Эйнштейна. Потребовалось три года, чтобы только сосчитать количество клеток его мозга.

В каждом мозге миллионы клеток выполняют различную работу: это удивительный мир.

До сих пор неизвестно, как может данная клетка выполнять определенную функцию. Эта клетка думает, эта мечтает, эта сочиняет стихи, эта рисует. В чем заключается разница между этими группами клеток? Что касается химии и физиологии, то все они одинаковы; кажется, не должно быть никакой разницы. Но есть клетки, которые думают, есть клетки, которые заведуют воображением, есть математические клетки и есть клетки философские. Это целый мир.

Три года подсчетов клеток мозга Альберта Эйнштейна — и очень важный результат. В его мозге были найдены клетки определенного рода — их двадцать семь процентов, больше, чем в мозге среднего человека. У этого вида клеток была только одна функция: кормить, питать думающие клетки. Никаких непосредственных функций, только питание думающих клеток. И этих питающих клеток было обнаружено двадцать семь процентов, больше, чем у обычного среднего человека.

И вся разница теперь в количестве, а не в качестве: те двадцать семь процентов клеток могут вырасти и у вас. А почему только двадцать семь? Могут вырасти и двести семьдесят процентов, потому что то, как они растут, факт установленный и хорошо известный.

В белых мышах были выращены все виды клеток. Если белой мыши предоставляется возможность заниматься с большим количеством предметов, то она начинает наращивать количество питающих клеток, потому что она вынуждена думать. Если поместить ее в лабиринт, из которого она должна найти выход, то есть поместить в ящик, в котором где-то спрятана пища, и мышь должна отыскать путь в разного рода ходах, чтобы эту пищу найти, запомнив при этом все пути, то, конечно, здесь начинается определенного рода процесс мышления. И чем больше мышь думает, тем больше потребность в питающих клетках.

Природа дает вам все, что вам требуется.

Все, что у вас есть, дано вам не каким-то богом или судьбой; это было создано вашими потребностями.

Но во всем этом есть нечто неожиданное и обидное: вся разница между Эйнштейном и Хомейни заключается только в количестве. И что это количество не является чем-то особенным, его можно создать: старик Хомейни просто должен начать играть в шахматы, карты…

Религии убивают те самые питающие клетки, потому что велят вам верить.

Верить значит: не думать, не играть в идеи. Не стараться все узнавать самому.

Иисус это уже нашел, Будда об этом уже сказал — почему же вы должны без всякой необходимости об этом думать? В этом случае та часть, которая делает из человека Эйнштейна, просто не развивается: вы остаетесь средним. И люди средних способностей составляют основу человечества.

Итак, я называю ум человека сосудом Пандоры. Также и по другой причине — потому что то, что произошло в процессе эволюции, оставило внутри вас свои следы. Вы по-прежнему боитесь темноты. Этому страху, должно быть, миллионы лет; он не имеет ничего общего с современным миром. Действительно, очень трудно найти темный угол в таком месте, как Нью-Йорк, где все ярко освещено. Люди могут быть темными, а места, где они живут, нет.

Почему в нас жив этот страх темноты? Ведь в современной жизни темнота не несет с собой страха. Темнота несет успокоение, расслабление, восстановление сил. Вместо того, чтобы бояться ее, вы должны любить ее. Но сама идея любви к темноте абсурдна. Где-то глубоко в вашем сердце живет пещерный человек, который боится темноты.

Боязнь темноты приходит из тех времен, когда еще не был открыт огонь. То были времена темноты, и темнота стала почти синонимом зла. Везде зло изображается как нечто темное, черное. Темнота стала синонимом смерти. Везде смерть изображается черным цветом.

Причина очень понятна: прежде чем был открыт огонь, ночь была самым опасным временем. Если вы смогли пережить одну ночь, вы совершили нечто из ряда вон выходящее, потому что ночью выходят на охоту дикие животные, которые готовы напасть на вас. Вы не можете спать, вы должны бодрствовать — одного страха перед дикими зверями достаточно, чтобы вы не спали. И до тех пор, пока они нападали в темноте, человек был беспомощен.

Итак, темнота стала злом и синонимом смерти. И этот страх настолько глубоко проник в сердце, что и по сей день, когда темнота полностью преобразилась… Дикие звери не нападают на вас в темноте, темнота не приносит вам ни зла, ни смерти. Она приносит только успокоительный бон, забирает всю вашу усталость, скопившуюся за день; делает вас опять молодыми, полными жизни и энергии, готовыми встретить солнце нового дня. Но наше отношение к темноте остается тем же. Так же и в остальном.

В прошлом, на протяжении всей эволюции, человек должен был стать частью определенной группы, организации, общества, племени по одной простой причине: потому что в одиночку он был беспомощен. Одному, когда весь дикий мир против тебя, было трудно противостоять ему. Вместе с толпой вы чувствуете себя более защищенным, в большей безопасности.

Вы должны запомнить, что человек — самое слабое и беспомощное животное в мире и из-за его слабости и выросла вся наша цивилизация. Поэтому не надо считать нашу слабость проклятием; она доказала, что является нашим великим, величайшим благом.

Львы не могут создать общество, львы не могут создать культуру, потому что у них нет необходимости объединяться. Лев достаточно могуществен и в одиночку. Овцы собираются в стадо; львы же нет. Каждый лев имеет свою территорию, где он владыка. У них есть своя специфика объявления данной территории своей собственностью. Все животные — они метят определенное пространство. И запах от их меток дает понять другим животным, что это граница, преграда. За пределами этой границы все в порядке; но малейший шаг внутрь грозит опасностью.

Львы любят быть одни по одной простой причине: они достаточно сильны для любого зверя. Теперь, если подумать о человеке… его тело не так сильно, как у животного. Его ногти не так сильны, чтобы с их помощью можно было бы убить кого- то из животных. Его зубы недостаточно сильны, чтобы рвать сырое мясо животного, убитого своими же руками. Он не может ни убить своими руками, ни есть сырое мясо. Все его части тела слабее, чем у других животных. Он не может бегать наравне с лошадью, или собакой, или бизоном, или волком, или оленем: он просто никто.

Хорошо, что древние люди не участвуют в ваших олимпийских забегах; иначе ваши сильнейшие бегуны выглядели бы не лучшим образом. Вы не можете прыгать как обезьяна с одного дерева на другое. Они передвигаются подобным образом многие мили; им не надо касаться земли. Вы не можете сразиться даже с обезьяной.

С этим надо согласиться: человек — самое слабое животное на земле. И это является основой всего его поведения, поступков, его объединений в группы. Он должен быть частью чего-то большего, чем он сам; только тогда он может чувствовать себя в безопасности.

Он должен был изобрести все виды оружия. Никакое животное не озаботило себя изобретением оружия. В этом нет необходимости: их лап, зубов, когтей вполне достаточно. С самых первых дней человек должен был изобретать оружие — сначала из камня, горной породы, затем мало-помалу из металла.

Затем человек должен был прийти к тому, что даже с оружием в руках он не может сражаться со львом или с другим животным вплотную. Он был вынужден изобрести стрелы для того, чтобы стрелять на расстоянии — подходить близко было опасно. Можно иметь оружие, но оно не будет эффективно против слона. Он подхватит и вас, и ваше оружие и зашвырнет куда- нибудь на полмили.

Стрельба на расстоянии в том или ином виде стала необходимой. Вот так мы и пришли к ядерному оружию. Теперь же мы полностью изолировали человека от оружия; вы просто нажимаете кнопку, и ракета взлетает. Вам вовсе не обязательно знать, где она находится; она следует своему запрограммированному курсу. Она достигнет Кремля или Белого Дома; это зависит от встроенной программы.

Не имеет значения, кто нажимает на кнопку; он может располагаться на расстоянии многих миль. Он должен располагаться на расстоянии многих миль, поскольку в конце концов человек — не папа, он погрешим: может последовать ответный удар. Ракеты могут находиться где-нибудь в Техасе, а кнопки, выключатели, где-нибудь в Белом Доме.

Человек создал дистанцию между собой и врагом, и в конце концов он должен был создать также дистанцию между собой и оружием, потому что оружие стало слишком опасным. Быть рядом с ним означало подвергать себя ненужному риску.

Но все развивается очень логично. Человек подчинил себе всех животных. Только в этом смысле можно сказать: «Благословен будь слабый, ибо он унаследует царствие земное». Люди унаследовали его только в этом смысле, и ни в каком ином религиозном смысле. Слабость человека доказала его силу.

Человек должен был думать, должен был решать. Было слишком много проблем, и он не мог найти решения естественным путем — отсюда следует процесс мышления. Сам процесс мышления означает то, что вы поставлены перед проблемой, к которой природа не дала ключа. У всех животных есть ключи. У них никогда не бывает проблем. Когда бы они ни встретились с неожиданностью, они всегда точно знают, что делать; поэтому мышление у них не развивается.

Человек оставлен без готовых решений, один на один с бесчисленным количеством проблем: он вынужден думать.

На протяжении миллионов лет его думающие клетки становились все более и более действенными, но на своем пути он также собирал и грязь разного рода, и всякие страхи. Это было необходимо, этого нельзя было избежать; но беда в том, что прошло время, вы завершили этот путь, а грязь осталась.

Теперь уже человек может быть один. Теперь ему нет необходимости быть фанатически преданным какой-либо религиозной группе, какой-либо политической идеологии — христианству, индуизму, мусульманству, коммунизму, фашизму, — нет нужды.

Но большинство состоит из идиотов. Они продолжают жить своим прошлым. Говорят, история повторяется. Это так, поскольку касается девяноста девяти процентов человечества; иначе и быть не может. Она и должна повторяться, потому что люди продолжают держаться за свое прошлое и продолжают снова и снова делать одно и то же.

Они собираются в группы; и это должно накладывать на вас определенные обязанности, зачем иначе группе взваливать на себя вашу ношу? Вы должны за это заплатить. Почему группа должна беспокоиться о вашей безопасности? Вы должны что-то для нее сделать — это ваша преданность ей. Вы говорите: «Я готов умереть за тебя. Если ты готов умереть за меня, я готов умереть за тебя». Это простая сделка.

Но почему именно фанатически преданные? Они должны быть фанатически преданными, потому что если начать поступать осознанно, быть бдительным, то тут же увидишь, что все это сплошная глупость.

Нет никакой необходимости принадлежать к нацистской партии Адольфа Гитлера. Но такая страна, как Германия, одна из наиболее образованных, культурных, утонченных, — страна, которая дала миру длинный перечень мыслителей и философов, — пала жертвой полного идиота. И такой человек, как Мартин Хайдеггер, один из наиболее выдающихся философов этого столетия, возможно самый выдающийся, был последователем Адольфа Гитлера.

Этому нельзя поверить. Это просто непостижимо, говоря о таком человеке, как Хайдеггер, которому не было равных во всем мире: его современники рядом с ним выглядели пигмеями. Его мышление было настолько всеобъемлющим, что он не смог завершить ни одной книги.

Хайдеггер начинал, писал первую часть, а затем весь мир ждал появления второй части; но она никогда не появится по той причине, что по окончании первой части он ставил перед собой столько вопросов, что теперь уж и не знал, в какую сторону двигаться, куда идти, что делать, как решить все это. Он просто хранил молчание и начинал другую книгу!

И этим он занимался всю свою жизнь. Первая часть, вторая часть; третья часть пропущена — книга не завершена. Но даже эти незавершенные куски являются выдающимися созданиями ума. Изящество логики и глубина проникновения… Но даже этот человек не смог разглядеть в Адольфе Гитлере сумасшедшего. И он тоже был фанатически предан Гитлеру.

Откуда идет это побуждение к фанатической преданности?

Оно идет от ваших сомнений.

Вы не можете быть действительно уверены, что все, что вы делаете, правильно, поэтому вы должны это преувеличить. Вы должны громко кричать, так, чтобы самому услышать; вы должны убеждать других, так, чтобы самому убедиться. Вы должны других обращать в свою веру, тогда, видя, что вы обратили в свою веру тысячи людей, вы успокаиваетесь: должно быть, есть правда в том, что вы говорите; иначе почему так много людей убеждены в этом? Вы можете быть дураком, но так много людей сразу не могут быть дураками.

Так же и Адольф Гитлер: он мог думать, что он дурак, но как насчет Мартина Хайдеггера? Он убедил Хайдеггера; теперь не надо никаких доказательств. Этот человек является достаточным доказательством того, что все, что говорит Гитлер, правда.

Это взаимообразный процесс, порочный круг. Вы становитесь более уверенными, имея больше фанатически преданных людей, а став более уверенными, вы начинаете собирать вокруг себя больше людей.

Адольф Гитлер говорит в своей автобиографии, что не важно, что вы говорите — правильно это или нет, правда или ложь, — просто продолжайте повторять это с убеждением. Никого не волнует разумность и логика.

Сколько таких людей в мире, кто понимает, что есть разумность, что есть логика? Просто продолжайте повторять с силой и выразительностью. Эти люди ищут убежденности, а не правды. Они ищут кого-нибудь, кто знает. А как они смогут почувствовать, что вы знаете, если вы говорите «если», «но», «возможно»?

Вот почему Махавира в Индии не мог собрать много последователей — потому что он начинал каждое из своих высказываний с «возможно». Он был прав, он был абсолютно корректен, но таким путем не найдешь последователей. Даже те, кто следовал за ним, постепенно оставили его: «Возможно… этот человек говорит о „возможном“ — возможно, Бог есть». Можно ли собрать последователей, преданных вашему «возможно»? Они хотят определенности, они хотят гарантий.

Махавира был слишком мудр для всех этих идиотов. Он обращался к людям, как к равным себе. То, что он говорил, мог бы понять Альберт Эйнштейн, потому что он тоже говорит «возможно».

В этом вся суть теории относительности: ничего нельзя сказать с определенностью, потому что все относительно, нет ничего абсолютного. Вы можете назвать это светом? Только относительно. В сравнении с более ярким светом он может быть тусклым. В сравнении со светом в миллионы раз более ярким наш свет может быть просто черной дырой, темнотой.

Что такое темнота? Меньше света. Есть животные, кошки, которые отлично передвигаются в темном доме. В вашем доме чужой кот будет двигаться в темноте намного лучше вас. Вы будете спотыкаться, но кошачьи глаза могут улавливать даже малейшие лучи света.

Сова видит только ночью; день для нее слишком ярок. Днем сове нужны темные очки; без них она ничего не увидит, день слишком ярок. Когда для вас утро, для совы вечер. Так что есть что? Подумайте о сове, и вы поймете смысл слова «возможно»: возможно это вечер; а что касается совы, то это утро. Чем темнее становится ночь, тем лучше видит сова. Полночь для совы становится полуднем.

Все вещи относительны; поэтому сказать что-то с уверенностью, значит, показать свою глупость. Вот почему Махавира впервые в истории человечества использовал такой странный подход, за двадцать пять веков до Эйнштейна. Его словом для «возможно» было слово сьят. Его философия стала известна как сьятвад, «философия возможного». Вы задаете любой вопрос; он никогда не ответит вам с определенностью. Вы можете прийти к нему с какой-нибудь определенностью; покидая его, вы будете пребывать в гораздо большей неопределенности. Ну и кто же захочет следовать за таким человеком?

За Адольфом Гитлером будут следовать, потому что он лишает вас неопределенности, которая беспокоит вас подобно ране. Вы дрожите изнутри; вы не знаете, что представляет собой эта жизнь. Но кто-то знает, и вы можете последовать за этим кем- то: с вас сняли тяжкую ношу неопределенности. Все, что от вас требуется, это фанатическая вера.

Фанатическая вера служит обеим сторонам. Лидеру она нужна, потому что он сам подобен вам, глубоко внутри его бьет дрожь; он ничего не знает. Все, что он знает, это то, что он может кричать лучше вас, что он может выражаться более ясно, чем вы, что он, по крайней мере, может излагать, если что-то знает, что он хороший актер и утонченный лицемер. Но в глубине души он знает, что дрожит. Ему нужна огромная поддержка, которая поможет ему избавиться от его страха, которая убедит его в том, что он все знает.

Я как-то слышал: случилось так, что однажды умер журналист и пришел он к вратам рая. Журналистам не полагается приходить туда; как это случилось, я не знаю. Страж ворот посмотрел на него и спросил: «Ты журналист?»

Он ответил: «Конечно, и как представитель прессы я могу быть допущен в любое место. Позволь мне войти».

Страж ворот сказал: «С этим небольшие затруднения. Во- первых, у нас в раю нет газет, потому что нет никаких новостей — ни преступлений, ни пьянства, ни изнасилований. Здесь только святые, засушенные, замороженные от вечности до вечности. Так что какие здесь могут быть новости? А потом у нас есть лимит на журналистов. Их должно быть не более десяти, и их уже десять. Так что ты должен войти в другие ворота по ту сторону дороги».

Журналист сказал: «Можешь ли ты оказать мне небольшую любезность? Я покину рай через двадцать четыре часа, но дай мне шанс по крайней мере на экскурсию. Если ты не можешь выдать мне зеленую карточку постоянного жителя, позволь хотя бы совершить суточную экскурсию. Это ведь не слишком большая просьба. Я прибыл издалека, окажи мне милость. И дай одно обещание: если я смогу убедить тех десятерых журналистов или хотя бы одного из них покинуть рай и уйти туда, где должен быть я, ты позволишь мне остаться здесь?»

Страж сказал: «С этим не будет проблем. Если ты сможешь убедить кого-нибудь перейти в другое место, то сам можешь оставаться. Для нас это не имеет значения; журналистов должно быть десять».

Человек сказал: «Тогда дай мне двадцать четыре часа».

Он вошел и стал говорить со всеми, кого встречал. «Вы слышали, что в аду собираются издавать новую ежедневную газету, самую большую из когда-либо существовавших? Им требуется главный редактор, редакционная коллегия, разного рода журналисты, редакторы еженедельных приложений, литературные редакторы — вы не слышали?»

И они сказали: «Мы ничего не слышали, но это великолепно. В этом гнилом месте каким-то образом давным-давно в самом начале был опубликован один единственный выпуск газеты, и с тех пор ничего больше не случалось, так что только тот первый выпуск… Мы снова и снова перечитываем его, а что еще делать? Эта новая газета — прекрасная идея!»

Журналист сагитировал всех десятерых. На следующий день, когда кончились отпущенные ему двадцать четыре часа, он подошел к воротам. Страж ворот тут же закрыл ворота и сказал: «Оставайся там!»

Журналист спросил: «Почему?»

Страж сказал: «Ты ловкач. Те десять журналистов сбежали; и теперь я не позволю тебе уйти. Здесь должен оставаться хотя бы один журналист».

Журналист сказал: «Но я не могу здесь оставаться».

Страж ворот сказал: «Ты ненормальный? Ты распространил слух, который является абсолютной ложью. Те люди вдохновились идеей, что получат там высокие посты, и снова чувствуют волнение, — но тебе-то зачем туда надо?»

Он ответил: «Кто знает, может, в этом что-то есть. Я не могу остаться. И ты не сможешь меня остановить, потому что мое присутствие здесь не предполагалось; я всего лишь турист на двадцать четыре часа. Вспомни, таким был наш первоначальный договор — что я пробуду внутри двадцать четыре часа, а потом уйду. Ты не можешь остановить меня, ты не можешь нарушить слово».

Но страж сопротивлялся: «Ты распространил слух; он абсолютно не соответствует действительности. И не надо доставлять мне неприятности, потому что начальство, вся бюрократия, непременно спросит меня: ‘Где все десять журналистов?’ Время от времени они проводят перепись, и: ‘Ни одного журналиста? Вся квота пропала? Куда они подевались?’»

«По крайней мере, я могу показать тебя начальству: ‘Это тот человек, который убедил их уйти; и они сбежали’. А поскольку такого никогда не случалось — чтобы кто-нибудь убегал из рая в ад, — мы не запирали двери изнутри. Никто не убегает; любой может открыть дверь и выглянуть наружу, нет проблем. Кто собирается в ад? А какого-то третьего места здесь нет. Так что двери были, как всегда, открыты, и они сбежали. Они просто сказали мне: ‘До свидания, обратно мы не вернемся’. Я не могу позволить тебе уйти».

Но журналист был упрям. Он сказал: «Тогда я немедленно пойду к начальству и расскажу все, как было: что мне никто не давал права здесь находиться, у меня нет зеленой карточки — я просто турист, — а страж ворот не позволяет мне уйти».

Страж понял; так и есть. Он сказал: «Хорошо, иди. Перепись длится вечность — здесь все длится вечность. Тем временем может подвернется какой-нибудь новый журналист. Но странно, что ты себя убедил тем слухом, который сам же и придумал».

Человек сказал: «Когда те десять журналистов в это верят, — может быть, я и был этому виной, но в этом должно что-то быть. Должна быть доля правды; иначе, как можно убедить десять журналистов, да еще в переходе из рая в ад? Здесь просто обязана быть доля правды».

Лидеру постоянно необходимо снова и снова убеждаться в том, что то, что он говорит, — правда. Для этого ему нужно, чтобы число преданных ему людей росло. И чем более фанатично они ему преданы, тем больше он убеждается в своей правоте. Если они готовы умереть или убить, совершить крестовый поход, вести джихад — священную войну, — это делает его уверенным.

И — по замкнутому кругу — его уверенность убеждает последователей, потому что он начинает говорить громче, он становится более упрямым; он становится абсолютно уверенным. Из его языка исчезают все эти «если» и «но»: все, что он говорит, есть правда. И движение по этому порочному кругу продолжается. Это делает лидера фанатиком, его последователей фанатиками. И лидер, и его последователи психологически нуждаются друг в друге; они находятся в одной лодке.

Я слышал… Президент Рональд Рейган совершал утреннюю прогулку со своим любимцем шимпанзе. На берегу сидел человек, он был в недоумении и спросил: «Мистер президент, вас не смущает, что вас могут увидеть в общественном месте вместе с этим шимпанзе?»

Рональд Рейган спросил: «Почему? Почему меня должно это смущать?»

Человек сказал: «А тебя кто спрашивает? Я спрашиваю президента».

Шимпанзе и президент не многим отличаются друг от друга, они оба в одной лодке.

У людей есть психологическая потребность чувствовать уверенность. Постоянное ощущение зыбкой почвы под ногами затрудняет их жизнь. Она и так трудна — все вокруг неопределенно и небезопасно; вокруг одни проблемы и никаких решений. Это дает шанс тем немногим хитрым людям, которые могут делать вид, что у них есть именно тот товар, в котором вы нуждаетесь.

Единственное качество, нужное лидеру, заключается в том, чтобы он всегда был впереди толпы. Он должен постоянно наблюдать, куда направляется эта толпа, и быть впереди ее. Это сохраняет в толпе чувство того, что лидер ведет ее.

А лидеру нужно иметь лишь столько ума, чтобы улавливать настроение людей, чувствовать, куда они движутся. Куда бы ни подул ветер, настоящий лидер никогда не упустит шанс: он всегда во главе толпы.

Мыслители здесь не нужны, потому что мыслитель начнет думать, идет ли толпа в правильном направлении или идет ли он сам в правильном направлении. Если он начнет так думать, он больше не будет лидером, он будет один. Толпа последовала бы за каким-нибудь идиотом, которого не волнует, куда вы идете: вы можете направляться в ад — но он лидер, он во главе.

Единственным качеством лидера является способность оценивать, чувствовать настроение толпы. Это не так сложно, потому что толпа непрерывно и громко говорит о том, что она хочет, куда она хочет идти, каковы ее нужды. Вы просто должны быть внимательны и должны суметь сложить вместе все голоса; тогда не будет проблем, вы будете во главе толпы.

И продолжайте обещать все, что бы они ни попросили — никто не просит вас выполнять ваши обещания; они просят только, чтобы им обещали. Кто просил вас выполнить ваши обещания? Продолжайте давать обещания и не волнуйтесь по поводу того, что однажды они вас схватят и спросят про них. Этого никогда не будет, потому что как только они к вам пристанут, вы тут же можете дать им еще большее обещание.

А память человеческая очень короткая. Кто помнит, что вы обещали пять лет назад? За пять лет в Ганге утекло столько воды, кого это тревожит? За пять лет так все изменилось. Не волнуйтесь, просто продолжайте давать все больше и больше обещаний.

Недавно я прочитал — после трагической гибели Индиры Ганди вся Индия встала перед чудовищными проблемами. Эти проблемы существовали на протяжении последних сорока лет, но из-за убийства Индиры Ганди все они всплыли на поверхность.

На протяжении двадцати пяти лет сами индийцы продавали все свои секреты всем, кто хотел их купить, — обычный рынок. Индийцы в некотором роде очень специфические люди. Никто в мире никогда подобного не делал. Америка изо всех сил старается, засылает своих шпионов в Советский Союз, а там их ловят, убивают, сажают в тюрьму. Советский Союз продолжает засылать своих шпионов в Америку…

Каждая страна продолжает всюду рассылать своих шпионов, потому что никто не знает, что будет: тот, кто сегодня друг, может завтра стать врагом. Поэтому каждая страна имеет свою шпионскую сеть — каждая страна, которая может себе это позволить, — особенно Америка и Советский Союз. Обе эти страны владеют разветвленной шпионской сетью по всему миру.

Но в Индии случилось нечто особенное. На протяжении двадцати пяти лет группа индийцев, в которую входили самые высокие чины кабинета Индиры Ганди, продавала секреты всем, кто был готов купить. И настолько дешево, что невозможно даже представить… Проект в пятьсот миллионов долларов — весь его секрет был продан за пятьдесят долларов. И не вы их просите продать свои секреты, сами индийцы просят вас купить. И это продолжалось в течение двадцати пяти лет!

Одно французское агентство, которое покупало секреты — для этих секретов не было применения сегодня, но они сказали: «Они так дешевы, нам это не нанесет ущерба. В любой момент Индия может быть в состоянии войны с какой-нибудь страной; тогда-то мы и сможем получить хорошие деньги за все эти секреты». Так что они собирают секреты для будущих времен. Хороший бизнес, потому что пятидесятидолларовый секрет они продадут за пятьдесят тысяч долларов или даже больше. Никакой другой бизнес так хорошо не оплачивается.

В этом французском агентстве сказали: «Индира Ганди решит что-нибудь, и через четыре часа этот секрет уже у нас». А только Индира и три члена ее кабинета знали этот секрет. Четверо знали, — но это ничего не значит, потому что из этих трех высших членов кабинета, которым она доверяла, возможно, один, возможно, двое, возможно, все трое вовлечены в продажу секретов.

Наиболее вероятно, что все трое, тогда никто никого не раскроет; тогда они должны будут хранить факт продажи секретов в тайне. Они выдавали секреты, — но делали это все, так что кто об этом скажет? Они будут молчать. А вот если бы только один выдавал секреты, тогда остальные двое были бы опасны.

Теперь люди удивляются, остались ли у Индии какие- нибудь секреты, потому что на протяжении двадцати пяти лет, каждый день бумаги уходили на продажу. И это было обнаружено тогда, когда грузовик, полный секретных бумаг, пересекал индийскую границу. Он был остановлен; здесь и обнаружилось, что он вез секретную информацию. Какого рода информацию? Секреты высшего уровня!

Поскольку в Индии правительственные документы перевязываются оранжевой лентой, то группа из двадцати пяти человек, которые теперь арестованы, была названа «кружок оранжевой ленты». И это было известно всему миру — кроме Индии!

Раджив предстал перед большими трудностями. Вся бюрократия каждого штата со своим языком желает независимости — и действительно, кажется, нет причин, почему им не быть независимыми. По существу Индия приняла разделение единой страны на Пакистан и Индию по религиозным соображениям, теперь прецедент: вы уже приняли в самом начале своей независимости разделение на религиозной основе, приняли то, что две религии не могут существовать вместе, что они должны иметь свои собственные страны.

Теперь сикхизм — это уже другая религия, ее приверженцы хотят иметь свою собственную страну. Согласно вашим собственным правилам им должно быть выделено собственное государство. А если вы им его не даете, то почему вы согласились дать свое государство мусульманам?

Завтра парси запросят: «Мы хотим, чтобы Бомбей был нашей собственной независимой страной». Безусловно, они создали Бомбей и они в Бомбее являются всем. Они абсолютно правы: у них другая религия, полностью чуждая. Сикхизм, в конце концов, родился в Индии; парси пришли из Ирана — они верят в Заратустру. Им необходимо отделиться в суверенное государство на религиозной основе.

Христиане — третья великая религия: индусы, мусульмане, христиане, — и в двух штатах большинство населения христиане. В Керале восемьдесят процентов населения христиане; почему бы и им не иметь свое собственное государство? В Ассаме они требуют создания самостоятельной страны, Нагалэнда, потому что все коренные жители Ассама приняли христианство.

Скоро и джайнизм запросит: «Хотя нас и немного, — скажут они, — все же мы религия и одна из древнейших религий, возможно, самая древняя в мире. Нам нужно свое государство, пусть даже маленькое; но нам нужна своя страна».

И если религия может стать причиной для разделения страны, то почему такой причиной не может стать язык? Я думаю, что это намного важнее. Ведь так было. Когда Индия была разделена, Пакистан тогда состоял из двух частей: одна часть с одной стороны Индии, Пенджаб и Синд, а другая с другой стороны, Бенгал. Это была необычная страна, состоящая из двух частей, отстоящих друг от друга на две тысячи миль.

Но вскоре на языковой основе Бангладеш стал самостоятельным государством. Его жители мусульмане, и Пакистан — мусульманское государство; но в Пакистане говорят на трех языках: пенджаби, синди и урду, — а бенгальцы говорят на бенгали. Они говорят: «У нас другая культура, у нас другой язык, и мы не можем, чтобы над нами доминировали небенгальцы».

В конце концов началась война, и они разделились. Это произошло на языковой основе. А Индира Ганди для того, чтобы ослабить Пакистан, поддерживала Бангладеш, потому что если станет два государства, Пакистан станет слабее, он станет вполовину меньше.

Сегодня в Индии тридцать языков, основных языков, и каждый язык занимает такую территорию, какую может занимать целая страна. Германия, Англия, Италия, Франция — это небольшие страны по сравнению с лингвистическими группами в Индии. Например, тамилы: Мадрас имеет территорию и население намного большие, чем обе Германии вместе взятые. Махараштра по размеру как две Англии.

И все тридцать языков имеют настолько большие территории и население, что каждый может образовать свое государство. Если вы не понимаете языка друг друга, зачем продолжать насильно держать их вместе?

Смотрите: прошло сорок лет, а в Индии так и не решили, какой язык будет государственным — как можно это решить?

В конституции записали, что национальным языком будет хинди, но есть еще двадцать девять соперничающих языков. И странная вещь: все готовы в качестве государственного языка признать скорее английский, чем любой из индийских — по той простой причине, что английский будет чужим для всех, но ни один индийский язык для этого не приемлем.

Потому что если хинди станет государственным языком, то те люди, чьи матери говорят на хинди, будут иметь совсем другой вес в политике. Другие, которые будут вынуждены учить хинди, никогда не будут достаточно подготовленными, чтобы стать национальными лидерами, премьер-министрами, президентами, — это будет очень трудно.

И это так, потому что до сих пор все премьер-министры были из провинций, говорящих на хинди. Вся власть остается в руках людей, говорящих на хинди. Так что остальные двадцать девять языковых групп навсегда останутся рабами.

Рано или поздно они захотят отделиться; они уже говорят об этом — Ассам и Пенджаб уже просят независимости. Скоро их примеру последуют и остальные.

А бедность в стране продолжает все больше и больше расти. Раджив отлично знает, что его младший брат Санджай Ганди пытался ввести принудительный контроль над рождаемостью, а в результате из-за его упрямства… и это можно сделать только принудительно. Как долго можно убеждать индийцев о пользе контроля над рождаемостью? Они одни тем временем составят все население Земли.

Вы будете продолжать их убеждать, а они будут продолжать размножаться.

К концу этого столетия каждый четвертый человек земли будет индийцем. Сейчас по народонаселению Индию немного опережает Китай, но к концу столетия Китай будет далеко позади. Дело в том, что в Китае контроль над рождаемостью был введен насильственно — в основном с помощью армии. Убеждение здесь не поможет.

Санджай так и поступил, но не нашел поддержки, да ему это было и не по силам, затея эта провалилась. И не только сама идея провалилась, из-за этого Индира потерпела поражение на выборах — три года она не была у власти.

Теперь Раджив не может снова повторить подобную ошибку; он не может навязать контроль над рождаемостью. Но без принудительного контроля страна обречена на вымирание… в течение десяти лет умрут миллионы индийцев, просто умрут от голода.

Все эти проблемы… На что я хочу обратить ваше внимание, так это на то, что все эти проблемы вышли на первый план, а Раджив о них совсем не говорит. О чем он говорит… Это просто лозунги, с которыми он победил на выборах — победил с большим превосходством.

Никогда раньше… ни его мать, ни дед по материнской линии — эти могущественные люди Джавахарлал и Индира, — никто из них не имел такого большинства, как он. Он может ничего не делать.

Восемьдесят пять процентов членов парламента — его сторонники.

В двух провинциях выборы не состоялись — в Пенджабе и Ассаме — из-за непрекращающихся народных волнений. Если бы эти провинции участвовали в выборах, то на стороне Раджива было бы более девяноста процентов членов парламента. Нельзя себе представить более подавляющего большинства… можно ничего не делать!

Но он ничего не говорит о назревших проблемах, потому что говорить о них опасно. Он раздает обещания. Он победил на выборах только своими обещаниями типа: «Я хочу привести мою страну в двадцать первый век», — если выживете! Я не думаю, что бы кто-нибудь напомнил ему: «Если вы выживете, вы захотите привести страну в двадцать первый век».

А как насчет двадцатого века?

Люди такие доверчивые. На них произвело впечатление, что впервые появился лидер, который говорит, что в двадцать первом веке Индия будет мировой державой.

Он говорит о привнесении в страну новейших технологий, последних научных достижений — и, кажется, убедил страну в том, что он будет способен выполнить эти обещания. Где он собирается взять новейшие технологии? Где он возьмет деньги? И где те специалисты, которые будут внедрять новшества? Где ученые?

В Индии не осталось ни одного ученого. Как только человек сформируется как ученый, он немедленно уезжает из страны — здесь ему нечего делать.

Я спросил доктора Корану, который является лауреатом Нобелевской премии в области математики: «Почему вы не остались в Индии?»

Он ответил: «А что бы я там делал? Мне необходима соответствующая атмосфера для занятий высшей математикой. Здесь же я даже не могу с кем-нибудь поговорить о высшей математике! Останься я здесь, я бы покончил с собой».

Ни великого ученого, ни великого доктора, ни инженера, ни профессора — кто бы ни стал способен помогать своей стране, вынужден уезжать, потому что страна не может питать личность. И личности нечего делать в Индии, потому что для нее нет никаких условий.

Я так долго жил в этой стране. Но Раджив не говорит обо всех этих проблемах, он только дает обещания. А люди верят во все эти обещания, люди хотят верить. У них ничего нет, кроме надежды.

Так что лидеры все время подают опиум надежды, и люди становятся наркоманами. Фанатичная преданность группам и организациям — политическим, религиозным или любым другим — это разновидность наркомании, это наркотик, аналогичный любому другому.

Христиане, окруженные другими христианами, чувствуют себя как дома. Это наркомания, психологический наркотик.

При виде санньясина в красной одежде что-то в психике людей начинает дрожать — сразу появляются вопросы. Вот человек, который не верит в Христа: «Разве можно не верить в Христа? Разве можно выжить без веры в Христа?» Подозрения, сомнения…

Почему они сердятся на вас? Они не сердятся на вас, они, в действительности, вас боятся. И для того, чтобы скрыть свой страх, они вынуждены показывать гнев.

Гнев всегда скрывает страх. Люди пользуются разными приемами.

Есть люди, которые начинают смеяться, чтобы остановить слезы. Смеясь, вы забываете, они забывают… и слезы остаются скрытыми.

В гневе остается скрытым их страх.

Они очень фанатичны, они защищаются… Вы ничего не сделали, достаточно одного вашего присутствия — и они немедленно напрягаются. Они знают, что их вера не прибавляет им опыта, они боятся, что вы можете нанести им глубокую рану. Каким-то образом им надо от вас спрятаться — они христиане, и Христос является спасителем, единственным спасителем, единственным настоящим спасителем, у них есть их священное писание, с ними их Бог, поэтому чего бояться? Они построили себе уютный психологический дом, и в него внезапно, как слон в посудную лавку, входит санньясин в красном!

Один из моих учителей, который меня очень любил… во время моей учебы в школе он был единственным учителем, с кем я был близок. Поэтому, когда я поступил в университет и на каникулы приезжал домой, я всегда приходил проведать его.

Однажды он сказал: «Я тебя жду. Это странно, что я тебя жду, зная, что сейчас каникулы и ты приедешь. Твой приезд подобен свежему бризу. В моем преклонном возрасте ты снова напомнил мне о моей юности и юношеских мечтах. Но когда ты появляешься, мне становится страшно, и я начинаю молить Бога: ‘Пусть он уходит как можно скорее!’ Потому что ты порождаешь сомнения — ты есть мое самое большое сомнение. Одного взгляда на тебя достаточно, чтобы начали подниматься все мои сомнения. Кое-как я их подавляю, с тобой же делать это очень трудно».

Он сказал: «Странно, но твоего прихода в мой дом достаточно, чтобы все мои попытки подавления стали тщетными и все мои сомнения снова подняли головы. И я знаю, что не знаю Бога, и я знаю, что все мои молитвы бесполезны, — их никто не слышит. Но я продолжаю молиться три раза в день: утром, днем и вечером. Но когда здесь ты, я не могу совершать свои молитвы так же, как я это делаю в любой другой день».

Я сказал: «Но я не мешаю вашим молитвам!»

Он сказал: «Не то чтобы ты мешаешь им. Просто ты сидишь здесь, а я совершаю молитву — это несовместимо. Я знаю, что то, что я делаю, глупо, и я знаю, что ты думаешь. Ты, должно-быть, думаешь, что этот старый дурак продолжает совершать… я знаю, что то, что я делаю, в твоих глазах не пользуется уважением. И вся беда в том, что в глубине души я согласен с тобой. Но сейчас я уже слишком стар и не могу измениться — становится страшно. Я не могу это прекратить. Много раз я думал: ‘Почему бы мне не прекратить молиться?’ Но я молюсь уже на протяжении семидесяти пяти лет…»

В то время ему было что-то около девяноста двух. «Я уже так давно молюсь. И прекратить сейчас, на пороге смерти? Но кто знает?.. Если этот мальчик рядом со мной и Бог действительно существует, тогда я буду в затруднении: я не смогу поднять на Бога глаза, если в последний момент прекращу молиться. Поэтому я думаю, поскольку я делал это всю мою жизнь, позволь мне продолжить — так это или не так. Если не так, ничего не случится. Во всяком случае, сейчас я не у дел и целый день свободен. А если Бог есть, то все в порядке, мои молитвы достигли цели».

Я сказал: «Это не поможет. Если Бог есть, то молитвы такого рода бесполезны. Вы думаете, что можете обмануть Бога? Что он не спросит с вас? Вы молитесь с мыслью, что если его нет, хорошо, а если есть, то вы можете сказать, что… вы думаете, что можете обмануть Бога?»

Он сказал: «В этом вся и беда. Вот почему я говорю тебе, пожалуйста, не приходи! Я не могу это бросить, но не могу и продолжать. А сейчас ты создал еще и третью проблему: даже если я и молюсь, это бесполезно! Потому что ты прав: если Бог есть, он узнает о том, что этот старик пытается обмануть его».

Я сказал: «Это намного хуже, чем вообще не молиться. Будьте, по крайней мере, честным. И я не думаю, что быть честным — это против религии. Просто будьте честным; если нет, то лучше вообще не молитесь!»

Он сказал: «С тобой я снова чувствую себя молодым, сильным. Но когда ты уходишь, я снова становлюсь старым, смерть подступает ближе, и уже не время пересаживаться в другую лодку. Можно упасть между лодками. Будет лучше остаться с тем, что делал до сих пор… пусть случится то, что должно будет случиться. Просто продолжать. И я не одинок — со мной двести миллионов индусов. Это так, со мной двести миллионов индусов».

Я сказал: «Да, это так. С вами двести миллионов индусов, а я один. Но один-единственный человек может уничтожить все ваши двести миллионов индусов, если их религия основана на лжи».

«Вы поступили опрометчиво — вы не должны были слушать меня!»

Это и есть фанатизм: не слушайте ничего, что против вас. Прежде чем кто-то что-нибудь скажет, начинайте так громко кричать, чтобы слышен был только ваш голос. Читайте только свои книги, слушайте только то, что говорит ваша церковь, ваш храм, синагога.

Фанатизм — это просто прием, чтобы защитить вас от сомнений.

И хотя от них можно защититься, но их нельзя уничтожить.

А теперь и в этом нет нужды.

Человек миновал те ступени, когда нуждался в толпе. Теперь он может существовать индивидуально. Это не означает, что у вас не должно быть клубов, что у вас не должно быть обществ, но и нет нужды быть им фанатически преданными.

Вы можете быть ротарианцем; но это не означает фанатической преданности — того, что готовы умереть за «Ротари-клуб». Это будет действительно небывалый пример мученичества — некто умирающий за «Ротари-клуб»!

Вы вовсе не должны отдавать жизнь за «Ротари-клуб», за «Клуб львов»… вам нет необходимости умирать за христианство, ислам, индуизм, коммунизм, социализм. Вы можете иметь связь с людьми, вы можете вступать в диалог с людьми, вы можете встречаться с людьми, общаться с людьми одних с вами интересов, но нет никакой необходимости создавать вокруг этого суету. Никаких крестовых походов, никаких священных войн…

Да, вы можете остаться нацией, но это не значит, что надо на деле создавать то множество границ, которое есть на карте. Они только на карте, не надо их видеть на земле. Вот когда вы становитесь слепыми.

Прекрасно, что есть столько наций, так и должно быть, но вовсе не обязательно, чтобы существовало столько же безумий.

Прекрасно, что люди могут поклоняться так, как они хотят, молиться так, как они хотят, иметь свои собственные книги, любить своих собственных мессий, в этом нет проблем. Но не создавайте из этого проблемы для других людей. Это ваше личное право. Вам что-то нравится, вы предпочитаете определенные духи — прекрасно; если кому-то другому они не нравятся, то это не делает его вашим врагом.

Это ваши симпатии, — а у кого-то другие. Но разница не означает антагонизма, она означает только то, что у кого-то есть другой взгляд на вещи, другое ощущение. И нет необходимости ни в каком фанатизме, нет необходимости ни в какой жертвенности. Если в нашем мире мы научимся создавать организации без жертвенности и фанатизма, то это будет прекрасный мир.

Сами по себе организации не так уж и плохи.

Организации без жертвенности, без фанатичного отношения поддерживают порядок в мире. А порядок действительно нужен. В мире, где столько миллионов людей, нельзя жить без порядка.

Я назвал этот порядок «коммуной». Я дал такое название, чтобы подчеркнуть его отличие от организации, политической партии, религиозного культа. Я назвал его просто «коммуна», где люди сходных взглядов живут дружно, несмотря на все различия между ними.

Им не надо стирать эти различия, чтобы стать членами коммуны, иначе это уже станет жертвенностью. Все их различия принимаются, эти различия есть качества, присущие их индивидуальностям.

И это в самом деле делает коммуну богатой — где столько людей с таким обилием разных качеств, талантов, способностей, чувствований живут вместе, не калеча и не уничтожая друг друга.

Наоборот, они помогают друг другу стать совершенными индивидуальностями, уникальными индивидуальностями…