Битва на поле Куликовом

ЗА ДОНОМ, НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

Великий князь Дмитрий Иванович с братом своим Владимиром Андреевичем направились к переправе. В темноте кони шли шагом. Тишина, словно все заснуло.

— Река не даст татарской коннице обойти нас, да и заслонит от рязанцев и литовцев, коль придут, так ведь? — спросил Дмитрий Владимира, чтоб еще раз утвердиться в правильности принятого решения. Нельзя ошибиться в выборе места сечи.

— Тверд будь, Дмитрий, — ответил Владимир, князь серпуховской. — Все содеялось как надобно.

Неожиданно в темноте обозначился верховой. Братья напряженно вгляделись, и Дмитрий угадал в темном силуэте мужа своей сестры Анны воеводу Дмитрия Михайловича Волынского.

— Ты, Боброк? — окликнул всадника великий князь.

— Я, княже, — отозвался верховой.

— Начали переправу? — спросил Дмитрий.

— Да, — ответил Боброк, подъезжая.

— А что же ничего не слышно? — снова спросил Дмитрий.

— Воины обернули копыта коней травой, чтобы не шуметь.

— Ты распорядился? — спросил Владимир Андреевич.

— То не я. Сами молодшие люди удумали, — сказал Боброк.

— Ну и как тебе Куликово поле для битвы? — спросил Дмитрий.

— Пригоже. Тесно тут будет татарским коням. А овраги да кусты густые на берегах речушек прикроют наши рати.

Князь Владимир Андреевич с Боброком направили своих коней к переправе, чтобы передать повеление великого князя: разрушить мосты, когда перейдут по ним последние ратники. А сам Дмитрий вернулся в великокняжеский шатер — он должен был быть там, чтобы не разыскивали его скоровестники, которые то и дело привозили известия о движении татарских войск.

Ночь зажгла звезды над Куликовым полем. За Доном ратники разложили костры на земле.

Когда уже за полночь перевалило, выехали в поле князь Дмитрий и Боброк.

Было очень темно. На разные голоса выли волки, словно сбежались сюда со всей земли. Где-то вдалеке иногда раздавалось сонное карканье ворон, клекот орлов.

— Будто беду накликают, — тихо сказал Дмитрий. — Страшная завтра будет сеча. Для многих последняя ночь на этом свете.

— Хочешь, господине княже, узнать, что будет завтра? — спросил Боброк.

Дмитрий недоверчиво молчал.

— А я, княже, приметы знаю. Скачи за мною на середину Куликова поля.

Великий князь поскакал за воеводою.

— Теперь оборотись в сторону татарскую и внемли… — тихо сказал князю Боброк, когда они остановились.

Дмитрий прислушался.

— Что слышишь, княже?

— Великий стук и клич, словно торжище собирается или точно город строится и будто трубы трубят, а позади татарского стана волки страшно воют.

— А еще что?

— По правой стороне вороны каркают и великий птичий гомон стоит. Кричат птицы и крыльями хлопают.

— А теперь оборотись на русскую сторону.

Князь повернул коня.

— Ну? Что, князь? — спросил Боброк.

— Тишина великая. Только вижу, от множества огней будто заря занимается.

— Доброе знамение, господине княже, — сказал воевода. — Но есть у меня еще одна, иная примета.

С этими словами Боброк сошел с коня, приник правым ухом к земле и так лежал долгое время. Затем поднялся печальный.

— Что закручинился, Боброк, поведай мне, — попросил великий князь.

— Две у меня повести, — тихо заговорил Боброк. — Одна — тебе на великую радость, а другая — на великую скорбь. Слышал я землю, плачущую горько и страшно на два голоса. С одной стороны словно плакала, терзалась женщина, причитая по-татарски, о детях своих горюя и проливая слезы. А другая сторона земли плакала, будто девица, тонким, как свирель, жалобным голосом в скорби и печали великой. И означает это, что одолеешь ты татар, но воинства твоего падет несчетно.

Не спится у затухающего костра трем друзьям — Юрке, Ерофейке и Доронке. Должно быть, не спят и другие воины. Каждого одолевают свои думы. Завтра битва великая…

Лежит Юрка на земле, закрыл глаза, легкий жар от углей тлеющих щеки касается, будто ладошка сынка Алексашеньки. И мнится Юрке ночью на Куликовом поле, словно видит он своего мальчика, слышит, как тот пытает его через многие версты, что пролегли между ними от Москвы до Дона:

«Ты почто, батюшка, лежишь тут, на Куликовом поле?»

«Жду рассвета, сынок».

«А зачем тебе рассвет, батюшка?»

«Чтоб начать битву с татарами».

«Ты ратник, батюшка?»

«Да, мой маленький, ратник великого князя московского».

«Я не маленький, большой. Я ратник, как ты. Вот моя пика», — и он показывает отцу палочку.

— Спишь, Юрка? — из темноты Доронка спрашивает.

— Нет. Дремлется. Будто с сыном разговариваю.

— А я, как закрою глаза, — подал голос Ерофей, — так моя Анюта передо мной стоит, дом родимый вижу…

— И не диво. Кто знает, может быть, и не свидимся с ними.

— День меркнет ночью, а человек печалью, не тужи.

— Я так… Ждали мы этой поры долго, и она пришла.

— Слава богу, что пришла.

— Ты помнишь, Ерофеюшка, — вступил в разговор Степан, — как мы с тобой плотничали? По Руси ходили?

— Как не помнить, батюшка.

Замерло сердце Степана: «Первый раз отцом назвал. Подарок перед сечей смертной».

— Как забыть… — продолжал Ерофей. — И петушка того помню, что ты мне в забаву вырезал на столе.

Не спят и Тришка с Феткой. Говорит Тришка:

— Точно, видел вчера на переправе боярина нашего Михаила Юрьевича, в доспехах весь, воевода воеводой. И тиун при нем, тот самый, что полоснул меня плетью тогда. Глянул он на меня… Мню, признал…

— А дале что? — с тревогой спросил Тришка.

— Взор отвел.

— Давайте спать, братья, — сказал Фрол. — Сила нам нужна для утра. А какая сила без сна?

…Тихо у догоревшего костра. Заснули ратники.