Битва на поле Куликовом

ВСЕХСВЯТСКИЙ ПОЖАР

Веселой масленицей проводили зиму, и пришла на Русь весна. Стал сходить снег с полей, и зазеленели под теплым солнышком озимые всходы, буйные, дружные. «Быть урожаю богатому», — радовались люди. Крестьяне с утра до ночи в поле: сеют яровые, перепахивают землю, оставленную под пар.

Но ласковая весна 1365 года обернулась вдруг знойным летом, ни капли дождя не упало на истомившуюся землю. Засуха: сгорели посевы, облетели раньше срока листья с деревьев, пересохли ручьи. Воздух, казалось, курился.

Иногда Москву застилало дымом, который несли ветры издалека — где-то горели леса, подожженные солнцем, а может, беспечным или злым человеком. Душным, знойным днем, когда, казалось, людям нечем было дышать, загорелась в Москве церковь Всех Святых. Кинулся народ тушить, да где там!

Будто нечистая сила обернулась бурей и понесла пламя на посад, в Заречье, на Кремль.

Словно ненасытное чудовище, страшный пожар без разбора пожирал дома и бояр, и купцов, и простых людей.

Набросилось разъяренное пламя на дубовый кремль Ивана Калиты: рушился, рассыпаясь искрами, дощатый навес над стенами, пылала наружная стена с бойницами, высокими кострами занялись квадратные проездные и восьмигранные глухие башни, так возведенные, чтобы можно было вести обстрел врагов из луков вдоль наружных стен.

Горел город: будто огненные кони скакали по нему, воспламеняя все на своем пути.

Страшен был всехсвятский пожар: неистовство огня, треск горящего сухого дерева, вой ветра, вопли людей, рев обезумевших от страха домашних животных…

Через два часа Москвы не стало. Только каменные церкви, стоявшие, будто призраки, среди огромного дымящегося пожарища, уцелели и подсказали юному князю, что новый Кремль должен быть каменным.

Уничтожил пожар Москву, задал плотникам работу. На плотников спрос велик. Приглашают их нарасхват: и бояре, и купцы, и ремесленники.

По всей Москве пахнет смолой да свежей древесиною — рубят мастера дома из еловых бревен добротных. Стучат топоры и в Зарядье, и в Загородье, и в Кремле. А на Великой улице рядятся на работу Степан с Ерофейкой. Надобно литейщику Илейке ставить избу на пожарище, где стоят лишь печь да домница. Кузнец тут раньше жил, Доронкин отец.

Рад литейщик Илейка: хорошее место для усадьбы ему досталось, и улица от торга недалече. Рядятся Илейка со Степаном:

— Вот тут, на прежнем месте, должон дом быть; большой дом, пятистенный.

Ерофейка стоит рядом, слушает — смекает он уже в деле плотницком. Недаром его дядя Степан своим подмастерьем зовет.

«Стало быть, — думает Ерофейка, — дом будет из двух комнат, разделенных бревенчатой толстой стеной. И сени будут».

— И частокол чтоб по старому месту, вот тута, — слышит он голос длиннобородого Илейки.

Стал Степан о плате за работу договариваться. И Ерофейка отошел в сторону: о деньгах толковать не его дело.

А рядом, тоже на месте сгоревшего жилья, артель плотников дом ставила: как раз настилали мастера пол из толстых тесанных топором досок. Клали доски, плотно пригоняя друг к другу. Искусно плотники работают. Загляделся Ерофейка. И не заметил, как к нему два мальчика подошли, один светлоголовый, а другой смуглый, чернявый, глаза серые на худом лице тоской светятся.

— Вы Илейке дом ставить будете? — спросил светлоголовый.

Ерофейка кивнул робко.

— А это нам дом рубят, — сказал светлоголовый. Мой батюшка — сапожник, и звать меня Юркой. А тебя как?

— Ерофейка я… — сказал тихо мальчик.

— Будем знакомцами! — весело сказал Юрка. — А это Доронка, мой друг. На месте его дома теперь Илейка жить будет. Доронка — сын кузнеца, который тут раньше жил. Он один из их семейства от черной смерти спасся.

— Это ты меня спас, — сказал смуглый мальчик.

— Доронка обещал, когда кузнецом станет, — сказал Юрка, — доспех мне ратный сковать. А теперь нету кузницы. И как быть?

— А зачем тебе доспех? — спросил Ерофейка.

— Как зачем? — удивился Юрка. — Супротив хана татарского биться, когда князь Дмитрий Иванович в поход кликнет.

— Может, тебе доспех Илейка скует? — спросил Ерофейка.

— Нет, — вздохнул Юрка. — Он не может. Илейка бронзу варит, булавки из нее делает, перстни, пуговицы, что как бубенчики, из бронзовой проволоки запястья[10] вьет. Бабам и девкам свой товар продает… Вот Доронкин отец — это был кузнец, он и мечи ковал, и шлем мог изготовить.

— Я тебе все одно доспех скую, — перебил друга Доронка. — Вот поглядишь. И тебе, если хочешь, скую, — повернулся он к Ерофейке.

Ерофейка не успел ответить — его позвал Степан:

— Сынок, пора нам.

Юрка сказал на прощанье:

— Приходи! Играть будем.

— И вы к Ерофейке приходите, — ответил Степан.

— А как ваш двор найти? — спросил Доронка.

— Э-э-э! — засмеялся Степан. — Наш двор крыт светом, а обнесен ветром. Как найдете такой, заходите, гостям всегда рады. Вот Ерофейка сведет вас.

— Дядя Степан, — сказал Ерофейка, когда они уже отошли от усадьбы Ильи, — а Юрка о доспехах печется, чтобы на Орду идти.

— Славных друзей нашел, — ответил Степан.

Вспомнил тут Ерофейка, что он подмастерье, и сказал:

— Дядя Степан, а ведь надобно бы Илейке и баню срубить.

— Это так. Да не начинай дело с конца, не надевай на лошадь хомут с хвоста! — И Степан потрепал Ерофейку по вихрастой голове.

В воскресный день Ерофейка пришел за Юркой и Доронкой и повел их к себе.

— Вот наш двор, — сказал он, когда мальчики подошли к полуземлянке.

— Что же у вас дом такой? Сами плотники, — удивился Юрка.

— Да мы на одном месте не живем, — объяснил Ерофейка. — Дядя Степан ходит по городам да селам, избы рубит. Отстроит Москву — дальше пойдет. Так вот и меня подобрал на дороге.

Степан появился в открытой двери:

— А! Вот и гости! Заходите! Не робейте!

Мальчики вошли в жилище и сразу ничего не могли разглядеть со свету.

Маленькое оконце вверху, прорубленное в двух соседних бревнах, было снаружи закрыто деревянным задвижным ставнем. Свет едва проникал через второе, такое же крохотное оконце.

Степан хотел повеселить мальчиков и, ставя на стол угощение, потчевал их с прибаутками. И Юрка, и Доронка смущались, они первый раз в жизни были в гостях.

Тут у избы запричитали нищие, прося подаяния.

— Брюхо-то у людей есть, да, видно, нечего есть. — С этими словами Степан позвал нищих.

Слепая старуха да мальчик-поводырь взяли милостыню, а войти отказались.

Третий нищий, едва наступавший на больную, может быть, ушибленную или стертую во время странствий ногу, вошел. Широко перекрестился на передний угол, где полагалось быть иконе, и только потом пожелал здоровья хозяевам и сел на самый край лавки за стол.

— Да ты, христианин, присаживайся поудобней, — радушно сказал ему Степан.

Мужик чуть-чуть подвинулся.

— Откуда путь держишь? — спросил Степан.

— Из села. Не знаю, куда и податься. Вот пока иду, Христовым именем кормлюсь, — отозвался странник.

— Знать, не от добра идешь, коль бредешь сам не знаешь куда.

— Худо, — ответил с тяжким вздохом мужик. — Одна нога обута, другая разута.

А был этот странник не кто иной, как Фетка.

Жаловался Фетка плотнику Степану:

— Половину урожая отдай. А как урожая-то бог не дал ни мне, ни моему… — Фетка запнулся и вдруг себе на удивленье сказал: — Ни моему тверскому боярину. Спалил все сухмень. И нет у меня ни пол-урожая, ни целого. Нечего мне отдавать… — Фетка опустил голову на стол. Разомлел человек от горячего варева.

Степан тяжело вздохнул:

— Бежишь, брат, с тверской земли, ищешь лучшей доли на земле московской. Готов поклониться нашему князю Дмитрию Ивановичу, известному врагу твоего, тверского. Ведь так?

— От голоду не то князю — кошке поклонишься в ножки. — В голосе Фетки зло зазвенело. — Это князь князю враг. А мне и тот и другой все един князь. На убогого везде капает. Набежит ли на московскую землю тверской князь — христианам горе: села горят, урожай гибнет, скот угоняют. А московский князь придет на землю тверскую — горе все то же, и опять христианину. Вразумил бы их бог на дружбу, да пошли бы все вместе на Орду, чем друг друга топтать.

Внемлют три друга, к каждому слову прислушиваются.

Ерофейка вдруг вспомнил стол с петушком, и ему стало грустно.

— А великий князь Дмитрий Иванович, как ты думаешь, для чего всех князей приводит под свою руку? — обратился Степан к гостю.

— Помогай ему бог, — ответил Фетка.

— А кто сильней, московский князь Дмитрий иль Орда? — решился спросить Юрка.

— Ишь ты, — улыбнулся Фетка. — Голод всех сильней.

— Ну и нет! — возразил тут Доронка. — Меч всех победить может. Меч всех сильней.

— Богатство всего сильней, — сказал тогда Фетка.

— Нет! — ответил ему Ерофейка. — У игумена Сергия Радонежского никакого богатства не имеется. Живет он в бедной обители, а все к нему на поклон за вещим словом ездят. Слово всего сильней!

— Бог самый сильный, — сказал Юрка.

— Богу-то молись, а сам трудись, а то с голоду помрешь, — возразил ему Степан. — Вот знал бы Фетка хоть какое-нибудь ремесло — прокормился бы в городе.

Да не плотник Фетка, не сапожник, не портной, он крестьянин, возделыватель земли своей родной.

— Вот те и деревня, — сказал Степан для Ерофейки и, обращаясь к мальчикам, пояснил, что собирается Ерофейка, как вырастет, уйти в деревню и Степана увести с собой на свое дворище: уж больно любит землю, сенокос, грибы да ягоды в лесу. — Сиди уж в Москве. От добра добра не ищут.

Ерофейка молчал.

— А мы с дядей Степаном были у Сергия Радонежского! — похвастался Ерофейка.

— Ой! — удивился Юрка. — Поведай!

Тут плотник Степан почему-то нахмурился:

— Идите во двор. Там и сказывай, коль охота.

Степан и Фетка улеглись на лавках соснуть — на то и праздник воскресенье. А мальчики вышли во двор, сели на травку.

— Ну! — торопил Юрка Ерофейку. — Сказывай!

— В самую его обитель ходили, — начал Ерофейка свой рассказ. — Хотели поглядеть, какой он есть, Сергий. Долго шли дремучими лесами. Тропинка узенькая, ветки лицо дерут, за руки хватают. А птицы так и поют, заливаются. Радостно на душе. А в пути-то встречались нам разные люди — и странники, и убогие, и нищие, и князья, и бояре. Ну, знатные, те на конях скачут, с людьми своими, со слугами. Как услышишь топот — скорей уходи с дороги, того и гляди раздавят. Какой-то человек все с нами шел, сказывал, что ныне обитель богатой стала. Хозяйство у них там обширнейшее: и поля, и угодья, и ловы бобровые, чего только нет у монастыря. Князья да бояре жалуют земли на помин души. Да и сам монастырь землицу себе прикупает. А раньше жил Сергий в лесу один. Зимой метель кружит, мороз трещит в деревах, а он не боится. Один медведь повадился ходить к нему, потому что Сергий угощал зверя: каждый день клал на пенек кусок хлеба. Вот медведь и полюбил его.

— А сейчас где медведь тот? — перебил рассказчика Доронка.

— Должно, убежал, — вздохнул Ерофейка. — Потому что теперь Сергий не один, теперь монахи с ним живут. На высоком холме церковь стоит во имя святой Троицы. Как звери войдут? Вся обитель тыном высоким обнесена, а во вратах стражник сидит.

— А зачем же стражник? — удивился Юрка.

— Добро, должно быть, сторожит, — ответил Ерофейка.

— А Сергия ты видел? — спросил Доронка.

— Видел, только сразу не признал, что это он. Глядим — идет старец с вязанкой дров на плечах… Риза на нем ветхая. Это Сергий и был. И совсем не похож на игумена. Игумены важные, ничего сами не делают, только молятся. А Сергий, монахи сказывали, и овощи сам сажает, и муку мелет в жерновах, хлебы сам и просфоры святые печет. И одежду шьет, и обувь, и свечи восковые делает. Никогда праздным без дела не сидит. А молебствие там у них полный день. Еще вот что… Нашел Сергий в дебрях под монастырем воду святую. Так, ключик небольшой, а чистый, прозрачный, вода холодная, вкусная. Мы пили. Говорят, многие хвори она исцеляет.

Вздохнул Юрка.

— Ты чего? — спросил Ерофейка.

— Мамке бы моей такую воду. В ней давно уж какая-то хворь сидит.

…Не ведал Ерофейка: ходил Степан к Сергию, чтоб спросить: зачем бог отнял у него детей, жену, дом, счастье? Зачем это богу?

И не запомнил Ерофейка, что возвращался Степан из обители мудрого старца невеселый и неспокойный: видно, не получил он того, что искал.

— А я Сергия никогда не видывал, — сказал Доронка. — Вот только монахов его видел. На конской площадке в Москве клеймят коней, коих пригоняют татары ногайские продавать на наш торг. И деньги за это берут монахи, похваляются, будто сам великий князь Дмитрий Иванович подарил им этот доход.

И тут три друга разом о великом князе московском заговорили, который был старше их всего на четыре года.

— Кликнет Дмитрий Иванович людей ратных в поход на татар — я враз пойду! — сказал Юрка.

— И я пойду, — немного смутившись, сказал Ерофейка.

— Я тоже с вами. — Доронка нахмурил густые брови. — И всем доспех скую.

Не ведали три друга, что не так уж и долго ждать, когда сбудутся их слова.