Божьи люди. Мои духовные встречи.

Архимандрит Тихон

Архимандрит Тихон, в миру Тимофей Клементьевич Богуславец, родился в 1859 году; умер в 1950 году, 30 января.

Родился он в простой семье, получил техническое образование. Был на военной службе — моряком на корабле, участвовал в заграничном плавании. С детства имел дар воздержания: никогда не вкушал мяса, сала не мог принимать. Среди моряков выделялся своим целомудрием. Офицеры любили его за чистоту, целомудрие, честность, во всем сдержанность и исполнительность. По окончании военной службы он поступил в монастырь близ Инкермана возле Севастополя[231].

Игумен, желая испытать Тимофея, подвел его к уборным, приказал очистить их.

— Где черпак и ведро? — спросил он.

И в своем чистом костюме принялся за дело. Игумен сразу принял. 60 лет о. Тихон — такое имя дано было при постриге — провел в иноческом чине.

Посещая город, он надевал заплатанную рясу и лапти, чтобы не тщеславиться.

Из Инкермана он переведен был игуменом в Георгиевский монастырь[232], в 11 верстах к востоку от Севастополя, на спуске с горы к Черному морю. Но потом он снова возвращен в Инкерманский монастырь, где жил в пещере, вырубленной в каменной скале. Их было много, в римские времена сюда ссылали христиан и заставляли их вытесывать из гор прекрасный камень. Сюда был сослан и Климент, папа Римский[233], и папа Мартин[234], и многие тысячи простых христиан, и преступники. Во время гонений на христиан о. Тихон удален был и отсюда. Он ушел на Украину, последние же годы жил в С. И все время тосковал по монастырю.

— В монастыре тебя в Царство Небесное в спину толкают, — говорил он.

Он был духовным сыном Оптинского старца, о. Амвросия. Последний, под видом некой юродивости, дал о. Тихону заповедь:

— Будь почудаковатее!

И поэтому он всегда шутил, смеялся, рассказывал веселые случаи, поговорки и пр. Жалобы, уныние, огорчение — не были знакомы ему, особенно на людях, а сердечный плач он скрывал. Лицо у него всегда было светлое, сияющее, розовое, без единой морщинки. И в девяносто лет он был бодр и весел и не походил на старика.

Но в присутствии тех, кому он доверял, был строг и серьезен.

Он был наделен от Бога даром старчества. Рассказывается об этом несколько случаев.

Одна пожилая женщина, потерявшая в войну единственного сына и здоровье, оглянувшись на свою жизнь, пришла в отчаяние от множества своих грехов. Она была даже вовлечена в союз безбожников. Но не ответила прямо на вопрос, верующая ли она. Услышав про отца Тихона, она поехала к нему. Хозяйка дома, где он жил, не впустила ее. Озадаченная, она осталась около закрытой перед нею двери. Вдруг она отворилась, и ее позвала к старцу хозяйка. Войдя в его комнату, женщина зарыдала и не могла сказать ни слова… Успокоившись, она открыла все, сказала и об отчаянии. Старец ответил ей:

— Вот отчаяние больше всех ваших грехов! А у Бога милости на всех хватит!

Получив благословение и указание, как ей жить дальше, она ушла от него успокоенная, как будто бы она все грехи свои оставила у него.

Другой случай. Девушка–сиротка пережила в конце осады Севастополя немцами страшное горе: на ее глазах в убежище, разбитом снарядом немцев, сгорела ее мать. Она сидела в стороне и ждала, когда останутся от матери хоть кости. Полубезумная, полураздетая, она отправилась в Б–ву, чтобы там схоронить останки. За ней пошел из С. священник, знавший ее; он принял ее и похоронил кости в своем саду. Поселившись в С., она узнала об о. Тихоне и привязалась к нему. Но скоро она заболела психически; ее отправили в больницу. Когда она оправилась, старец предложил ей делать массаж, будто бы он страдает ногами; девушка была знакома с массажем. Отец же архимандрит все время что- нибудь говорил ей. И она совсем выздоровела…

Многих сироток он воспитал и дал им возможность обучиться; и теперь они в М. и в С. работают по бухгалтерии.

Однажды к нему приехала игуменья закрытого монастыря М–я с келейницей. Он поместил их в одной семье и питал их несколько лет.

В последние годы, когда в Крым был назначен известный ученый–хирург, архиепископ Лука[235], о. Тихон был его духовником; и назначен духовником всей Крымской епархии. Он очень чтил его. Узнав о смерти старца, архиепископ Лука бросился ему на грудь в слезах со словами.

— На кого ты меня оставил?

За 20 дней до смерти старец перестал принимать пищу, ничего не вкушал, кроме Причастия, — а причащали его через день… Перед смертью соборовали его[236].

Иеросхимонах Серафим

Иеросхимонах Серафим был из простого звания. Братия, по наваждению врага, не любили его. Из обителей гнали его и считали недостойным постригать его в иноческий чин. В конце концов приняли в Херсонесский монастырь. Здесь он и прожил большую половину своей жизни, неся всякие послушания. А последние годы, приняв схиму, провел почти в затворе. Там он не принимал к себе почти никого. Вел строгую подвижническую жизнь. В келии его висело изображение Страшного Суда и стоял гроб, в котором старец и почивал. В изголовье лежал камень с углублением для головы. Но в последние годы жизни двери его келии открылись для простых людей, ищущих спасения души. Особенно стремились к нему старушки–странницы и ищущие спасения в миру.

Однажды пришла к нему П. с маленькой дочкой.

— Ты знаешь, кто я? — спросил он ее.

— Ты — мертвый батюшка! — ответила она в простоте.

— Воистину тебе ангел возвестил, что я — мертвый.

Перед смертью посетили его три преданные ему старушки. Одной он сказал:

— Ты сама не сьешь, а все мне несешь.

Другой напророчил:

— А ты, Анна, останешься со скорбями до самой смерти.

И это действительно сбылось.

Третьей ничего не сказал, а только снял шарф с ее головы и вытер себе глаза. И под конец ее жизни дочь и зягь повыбрасывали все ее иконы. И она от слез ослепла.

Предвидя будущее гонение на Церковь, монастыри, на священников, монахов, вообще верующих, старец говорил:

— Горе на земле, горе и на море, горе и на реках.

Спустя некоторое время после смерти его один инок Херсонесской обители стоял около его могилы и подумал:

“Вот батюшка Серафим помер, и ничего от него не осталось: прах, и больше ничего!”

Глядь, а батюшка идет живой к собору… Инок бросился за ним бежать. Но о. Серафим дошел до собора, вошел через дверь и исчез.

— Вот тебе и прах! — воскликнул инок. — Батюшка жив!

Иеромонах Ксенофонт

Отец Ксенофонт сначала был иноком в Киевском монастыре, потом, еще до закрытия Херсонесской обители, переехал в С.

Во время обновленчества все священнослужители г. С. зашатались и отошли от Православной Церкви. И лишь один, небольшого роста, незаметный и малоизвестный священник, о. Агапит, сохранил православие.

В это время Господь послал православного епископа Сергия З–ва[237], он воссоединил с Православной Церковью кающихся священников. Между прочим, он обратил внимание на инока Ксенофонта и рукоположил его в иеромонаха. Церковные службы он, как малообразованный, проводил с трудом; но во время гонения от отступников он прославился в С. своим усердием к верующим. Монахи и священники были сосланы; церкви разорены или закрыты. И вот в это время о. Ксенофонта Господь оставил на утешение христианам. Он жил в городе тайно: ночевал в сараях, в собачьих конурах. Но по вечерам и ночам и в ненастную погоду, и в морозы он обходил христианские дома: исповедовал, причащал, крестил, напутствовал умирающих, навещал больных, приводил к покаянию отступников или забывших Бога.

В таких подвигах и злосграданиях, без крова и пищи, отец Ксенофонт провел несколько лет, подвергаясь постоянным опасностям от злых и неверующих людей.

Во время переписи о вере и неверии некоторые, страха ради, отрекались от Христа и объявляли себя неверующими; одни из них вскоре умирали внезапно; другие мучились в совести и заболевали; меньшая часть — одиночки, каялись. И таких кающихся о. Ксенофонт, ходя к ним ночью, воссоединял исповедью и причастием.

Но в конце концов пришлось и ему выехать из города. Поселился он в нескольких километрах от С., у чудного и большой доброты священника о. А., дававшего приют всем гонимым и бесприютным. Царство ему Небесное!

Здесь о. Ксенофонт продолжал нести прежние подвиги и посещения, как и в С. Но только у него теперь было пристанище. Днем он старательно вычитывал правила, а по ночам вычитывал многочисленные записки о здравии и упокоении, подаваемые ему верующими. Читал он их медленно, с трудом, часами.

И точно придерживался устава св. отцов. И непременно требовал такой же исполнительности и от других, например, где полагалось произносить 40 раз “Господи, помилуй”, чтобы так и делали.

— А зачем же, — говорил он, — отцы и устанавливали это? Раз заповедовали сорок, надо столько и читать!

Не любил, когда приходили к нему духовные дочери в шляпках. И говорил им:

— Матерь Божия таких не носила. Надень платок!

Часто повторял приходившим:

— Надо иметь живую веру! Как рыбу в воде, птицу в воздухе, так и нас окружает благодать Божия!

Боролся он и против вкуса таким образом: борщ, кашу, кисель или что-нибудь другое смешивал вместе и потом вкушал.

Лицо у него было серенькое, незаметное, как у самых заурядных монахов. Но к концу жизни оно сделалось светлым, прозрачным, очень приятным, как лицо святого, совершенно непохожим на прежнее.

В последние годы его жизни Господь даровал ему отдых: одна добрая христианка, по указанию Божию, построила в своем доме комнатку, взяла старца к себе и посвятила себя уходу за болящим и ослабевшим подвижником. Из этой комнаты о. Ксенофонт никуда уже не мог выходить и в ней совершал все службы. И в эту домашнюю церковь собирались все почитатели старца.

К концу жизни он страдал болезнью сердца и отеком ног. Ничто не помогало ему: ни лекарства, ни пища…

Стал проявляться в нем дар прозорливости… Не раз он предсказывал: “Много крови будет всюду… Кровь… кровь. А в этом доме (где он скончался) не будет”.

Перед смерью отеки ног и живота еще более увеличились: ноги были как столбы. Но после смерти отеки исчезли и все тело сделалось худеньким–худеньким.

Скончался о. Ксенофонт в 1946 году.

Иеросхимонах Софроний

В 22 верстах от г. Ялты, в глубине Крымских гор, покрытых густым лесом вековых деревьев, на небольшой поляне, расположенной у подошвы горы, находился маленький скит, называемый “Софрониева пустынь”. Скит был женский, мал и беден. В нем не было ни ограды, ни ворот. У входа в дом скитниц на согнувшемся толстом стволе громадного старого дерева висело несколько маленьких колоколов. Управлял скитом иеросхимонах Софроний, отличавшийся простотой и смирением. Он жил в маленькой келейке, примыкавшей к церкви, устроенной вплотную у самой горы. В келии было небольшое оконце, выходившее в церковь: через него старец выслушивал все службы и правила, совершаемые о. иеромонахом Нонном, худеньким, истощенным от поста и молчаливым человеком.

Поздним вечером монахиня на коленях вычитывала правила, каноны Иисусу Сладчайшему, Матери Божией, Ангелу хранителю. И тотчас же, в 12 часов ночи, начиналась полунощница, утреня; вычитывались правила к Причастию. Оканчивалось это рано утром.

Весь день жившие в скиту проводили в утомительном труде. Сна было мало.

Отец Софроний был прозорлив.

Однажды в скит пришли два студента. Перед их приходом он велел трезвонить в колокола, сказав:

— К нам идут епископ и священник!

Действительно, один из них стал после епископом; а другой в том же скиту принял иночество с именем Серафим и впоследствии рукоположен в иеромонахи. Он был любимым учеником старца Софрония: отличался духовным трезвени- ем, глубокой внутренней жизнью и смирением; весь был в молитве, забывая все окружающее.

Однажды о. Софроний с иноком Серафимом предприняли богомолье в Киево–Печерскую Лавру. На обратном пути они заехали в С., обошли окружающие монастыри и пришли в Херсонесскую обитель к празднику Рождества Богоматери, в честь коего был освящен нижний храм собора. Народа было много. Старец не желал, чтобы узнали о нем. Но каким-то образом люди узнали и бросились к нему за благословением и с разными вопросами. Батюшка сильно этим расстроился. А на другой день они тайно ушли в Георгиевский монастырь.

Там враг устроил им искушение. Иноки были оттуда уже изгнаны. Новые жильцы, неверующие, захватили старца с Серафимом, арестовали и заперли в одну из келий. Но с Божией помощью они чудом выбрались оттуда ночью и убежали опять в С., к одной старушке, знакомой им по скиту.

Она, добрейшей души человек, тотчас позаботилась об угощении. После завтрака она приготовила обед и предложила гостям.

— Что это? Недавно вкушали, и опять? Постникам тяжело нарушать воздержание!

Ночевать в комнате они отказались. Тогда кровати поставили им во дворе, но они, тайно от хозяев, простояли почти всю ночь в молитве, по разным углам двора.

После и они — о. Софроний, о. Нонн и о. Серафим — были изгнаны из скита и двое высланы в суровый край на Север, где и скончались. А отец Софроний, одинокий и больной, выслан был на Украину, где вскоре умер…

Скит был разрушен…

Епископ Иннокентий Херсонский

Севастополь. Херсонский монастырь святого Владимира

Севастополь. Раскопки на месте древнего Херсонеса

Севастополь. Свято-Владимирский собор

Инкерманский монастырь святого Климента

Инкерманский монастырь

Инкерманский монастырь

Георгиевский Балаклавский монастырь

Братия монастыря

Бахчисарайский Успенский скит

Бахчисарайский Успенский скит

Бахчисарайский Успенский скит

Бахчисарайский Успенский скит

Космо-Дамиановский монастырь. Храм в честь Преображения Господня

Алушта. Космо-Дамиановский монастырь

Космо-Дамиановский монастырь. Святые врата

Схимонахиня Серафима

Ее звали в миру Прасковья Фоминична Шкотова.

Рано овдовела она: 22–х лет. Муж ее был ранен на войне и умер. После смерти его она раздала все и ушла пешком в Почаевскую Лавру. Там она была тайно пострижена в иночество, с именем Серафимы, и воротилась в С., где у нее оставались два брата. Вскоре они уехали на А. и там тоже приняли иночество.

Оставшись одна, Прасковья Фоминична начала вести строго подвижническую жизнь: ночью простаивала на коленях на камне во дворе, вкушала мало, все прочее время проводила в непрестанной молитве. Свое схимонашество несла тайно, но носила длинную монашескую мантию и по улицам: за что над ней насмехались и считали ее ненормальной. Но другие видели в ней юродствующую подвижницу. Одна благочестивая женщина, Е. С., стала заходить к ней и прислуживать. А других пускала она к себе по строгому выбору.

Скоро она стала предсказывать. Между прочим, говорила, что в С. будет великое разрушение и прольется много крови.

Однажды пришел к ней шедший на войну человек. И вдруг мать Серафима закричала на него:

— Вон отсюда! Прогоните пса! Кто это впустил пса? Кровосмеситель! Пшел, пес, отсюда!

Действительно, он жил незаконно с двоюродной сестрой.

Пораженный, он упал перед ней на колени, прося прощения и благословения на войну… Вдруг она произнесла: “Дзинь”, — и схватилась за свое ухо: “Ишь ты! Обожгло ухо!”, а через несколько минут схватила себя за ногу и сказала: “Обожгло кожу немного!”

Он покаялся и получил благословение. Во время сражения одна пуля пролетела мимо уха, оцарапав его; другая пробила шинель и задела кожу ноги.

Были и другие случаи прозорливости.

Умерла мать Серафима в 189.. г. Местные люди благоговейно чтили ее память.

Странник

Этот странник — Л. В. Св — происходил из богатой семьи; получил прекрасное образование и хорошее домашнее воспитание. Отец его женился поздно, лет сорока. Мать его, София, была благородной чистой личностью и умной по природе; сама следила за воспитанием детей, хотя были и гувернантки у них. Семья состояла из троих сыновей и трех дочерей. Один из сыновей, М–л, офицер, погиб на войне, другой, Е–ний, кончил М. университет, был блестящим юристом. К ним в дом приходила молодая красивая девушка- еврейка, она торговала на улице папиросами, а к ним ходила набивать папиросы для красивого Евгения. Тайно от родителей он вступил в незаконную связь с этой девушкой. Но мать его, София, узнав об этом грехе, пригласила к себе ее (имя ее было Раиса) и заставила своего сына, избалованного юриста, жениться законным браком на этой девушке с улицы. Из нее, под влиянием матери мужа, вышла прекрасная женщина и ревностная христианка. Впоследствии Евгений стал священником, а во время гонений был отправлен в ссылку в Сибирь, где и скончался. Раиса окончила свою жизнь мученически: вместе с своим сыном она была расстреляна немцами как еврейка, — несмотря на то, что была крещена.

Третий сын, Леонид, отличался особой религиозностью: еще будучи студентом Московского университета, он посещал Троице–Сергиеву Лавру. Там он познакомился с духоносным старцем Алексием, который вынимал жребий на патриарха (и выпал жребий на митрополита Тихона[238]).

Старец заповедал Леониду чаще креститься. Еще студентом он был взят на войну 1914 года; и всех удивлял тем, что часто крестился. Солдаты его любили, товарищи офицеры дивились, считая его поведение чудачеством. По окончании войны умерла его сестра Мария, особенно любимая им. Это совсем потрясло его, и он, оставив все, сделался странником, по благословению о. Алексия. Отправился сначала на Кавказ. Недалеко от г. Сухуми в лесу находился женский монастырь. Л. В. пожил в нем несколько времени и хотел уходить дальше. Но когда он в церкви монастыря стоял на коленях перед иконой Божией Матери, молился Ей, то увидел Ее живою в образе. Она повелела ему остаться здесь. И скоро он заметил недостатки у обитательниц: они обзаводились хозяйством, разводили кур. Он стал их обличать, что они живут не по иноческим заветам. Некоторые монахини стали прислушиваться к нему и исправляться, а большинство, вместе с игуменьей, восстали против него и выгнали из монастыря. Тогда он стал странничествовать по городам, зовя людей к покаянию. В пути останавливался только у христиан, — и притом по прямому указанию Божию. Жил как птица, ходил босиком, волосы не стриг, и они густой копной покрывали его голову. Высокий, в желтом плаще, с высокой палкой в руке, он одним видом своим привлекал сердца ко Господу, а потом действовал благодатным словом. Слова его были так сильны, что без слез нельзя было слушать его.

Пришел он и в Крым и здесь извлекал из духовных бездн души, намеченные Господом ко спасению. Своих учеников и слушателей он приучал к постоянной молитве Иисусовой.

Ночи проводил в молитве сидя. Пищу вкушал, как траву. Предсказывал и будущую войну. Толковал Апокалипсис, по благословению о. Алексия. Изгонял бесов из тех людей, которые для этого ему указываемы бывали Господом.

Множество бедствий, гонений, клевет, оскорблений перенес он за имя Христово. Диавол ненавидел его, мстил, прельщал его, подсылая ему девушек и женщин. Но он молился о них и в их присутствии вытаскивал из своей головы вшей и бросал их на пол, желая этим вызвать к себе брезгливость и отвращение.

Для получения благодати посылал к одесскому батюшке, о. Ионе Атаманскому[239]. Часто и сам бывал у него. Отец Иона очень любил его и высоко ценил. В одном письме к нему писал: “Ты мне — сын, брат и друг”. Делился с ним своими духовными видениями.

А. В. познакомился с молодым профессором М. По его приглашению он пришел к нему в дом, и они, забыв обо всем, три дня и три ночи, ничего не вкушая и не выходя из кабинета, просидели, разбирая Апокалипсис. И профессор сделался учеником Л. В.; позже его арестовали и выслали.

Однажды он хотел выйти из одного дома, уже подошел к дверям, как увидел в дверях ангела с огненным мечом, преграждавшего ему путь. Он понял, что выходить нельзя. Действительно, его выхода ждали, чтобы арестовать.

Да и арестовывали его не раз и ссылали. А он везде вновь и вновь продолжал свое дело, возложенное на него Господом.

Был в дружбе и любви с архимандритом Тихоном, бывшим тогда игуменом Инкерманской обители…

Так в опасностях, злостраданиях проводил Л. В. свою земную жизнь. Окончил он ее мученически. Выслали его в Казахстан и требовали отречения от Христа. Конечно, он отверг это. А в 1937 г. его расстреляли.

Еще — заметка. Однажды Н. Н. была свидетельницей молитвы его в храме. Л. В. стоял неподвижно, как бы застывши, не крестясь и не делая поклонов, а только устремив пламенный взор на местный образ Спасителя в иконостасе… Он весь горел, находясь в молитве — ничего не видя и не слыша.

“Вот так молятся рабы Бога Живого”, — подумала она.

Пустынница Мария

Мария Егоровна Мелези была замужем за итальянцем Мелези Иваном Антоновичем. Он был глубоко верующим и добрейшей души человеком. А Мария Егоровна была простая и бесхитростная; некрасивая, с грубоватым, покрытым прыщами и обезображенным оспой лицом.

Она была глубоко привязана к своему мужу. И, когда он неожиданно умер, она совершенно растерялась. “Ивана Антоновича нет! — твердила она всем. — Ивана Антоновича нет! Что же мне делать?”

Сильно затосковала она. Родственники, желая утешить ее, предложили (перейти) к ним на житье. Она послушалась. Продавши свой домик, Марья Егоровна перевезла к ним имущество, а потом и отдала им его; понемногу перешли к ним и деньги. Постоянными слезами и вздохами: “Ах, Иван Антонович! Ах, Иван Антонович!” — она утомляла и раздражала своих родственников, и они стали ею тяготиться, потом начали упрекать ее, грубо обращаться, оскорблять. Из комнаты перевели ее на кухню, а затем — в маленький холодный коридорчик. Но и там она мешала им; хотя она переносила все это безропотно.

Однажды она услышала о Прасковье Фоминичне (см. рассказ “Схимонахиня Серафима”) и как-то пришла к ней. Очень ей понравилось у нее: тишина, никто не ругает, тепло. И скоро она, с согласия Прасковьи Фоминичны, перешла к ней жить совсем, как бы на положение домработницы, или точнее, приживалки.

Однажды П. Ф. сказала ей:

— Марья Егоровна! Сходи-ка ты в Инкерманский монастырь!

— Что вы, что вы, Прасковья Фоминична! Да я никогда там не была и дороги-то не знаю.

— А ты иди по рельсам, все по рельсам, и спрашивай, где Инкерманский монастырь? Тебе и укажут. Дойдешь до мостика, перейди его и иди по дороге.

— Да как же так, Прасковья Фоминична? Я боюсь.

— Иди, иди, не бойся.

Нечего делать, надо идти, раз П. Ф. велит. Пошла. Прошла неделя, другая. На третьей неделе вернулась М. Е., да такая веселая:

— Ах, как хорошо там! Все — такие добрые, хорошие. Так меня кормили, так кормили! Марья Егоровна да Марья Егоровна! Все мне так рады. Один батюшка, старенький такой, даже в ноги мне поклонился: благодарил! А я им подштанники, носки, рубашки починяла. Так уж рады мне были они! Так кормили — и хлебом, и борщом. Поживи у нас да поживи! Так хорошо, так хорошо!

Прошло несколько времени. П. Ф. опять говорит:

— Марья Егоровна! Сходи-ка ты в Херсонес. Там погове- ешь, поживешь.

— Что вы, что вы, Прасковья Фоминична! Я никогда там не бывала и дороги не знаю.

— Спросишь, тебе люди и укажут.

— Да я боюсь.

— Иди, не бойся.

Пошла. Вернулась недели через три веселая:

— Ах, как хорошо! Как мне были рады! Один батюшка говорит: “Поживи”, другой: “Поживи”. Да кормят все меня. А я ем да ем. Одному — подштанники, другому рубаху починила, другому носки заштопала. Поговела у них. Так хорошо! Так хорошо!

Спустя некоторое время П. Ф. отправила ее в Георгиевский монастырь, затем — в Бахчисарай, в Козьмодемьяновский монастырь[240] и, наконец, пешком же, — в Киев…

Прошло много времени. В Пасхальную ночь вошла высокая монахиня с палкой в руке и с огромным мешком на спине, а к поясу был привязан чайник. И вся она — высокая, как гора. Е. С., прислуживавшая Прасковье Фоминичне, взглянув на нее, вскрикнула:

— Марья Егоровна! Христос воскресе! Откуда вы?

Лицо М. Е., прежде грубое и некрасивое, теперь было просветленное, очень приятное, бледное, худощавое.

— Воистину воскресе! — ласково ответила М. Е — Воистину воскресе, голубка, милая!

— Марья Егоровна! Из церкви, пожалуйста, пойдемте ко мне!

— Нет, голубка. Я пойду сначала к своей наставнице, которая указала мне путь спасения.

И слезы потоками полились из глаз М. Е–ны. Е. С. обомлела: Марья Егоровна, прежняя тупица, простодушная, ничего не соображавшая, теперь говорила такие слова и — с таким чувством… Совсем другое создание! В Киеве она познакомилась со старцами духовной жизни. Они открыли ей глаза на ее наставницу, П. Ф–ну, и одобрили путь странничества. Там же она приняла монашество и, по благословению старцев, исходила всю Россию—до Москвы, поклоняясь святым местам.

Прошло еще несколько лет. Прасковьи Фоминичны уже не было в живых. Е. С., келейница ее, с некоторыми другими благочестивыми женщинами поехала на Новый Афон[241] п. Оттуда, по совету братии, проехали на лошадях в Сухум, в Драндский мужской монастырь[242]. Монах, обслуживающий в гостинице приезжих, узнав, что они из Севастополя, сказал им:

— А у нас есть здесь ваша землячка, по фамилии — Мелези, а по прозвищу — пустынница Мария. Живет она далеко в горах, в пещере; приняла схиму. При ней есть и келейница, которая вычитывает ей правило.

— А нельзя ли к ней пройти? — спросила Е. С.

— Не–ет: река сильно разлилась от дождей, не пройдете. Может, она сама придет? — ответил монах.

— А как же она может прийти, если река разлилась?

— Пустынница Мария ходит по воде, как посуху!

Так простую, неграмотную женщину Господь, за глубокую ее веру и простоту, за смирение и послушание, наградил чудесными дарами, — подобно Марии Египетской.

Когда же Марию Егоровну спрашивали, зачем она носит на спине тяжелый мешок с камнями, она отвечала:

— Так легче ходить…

На этом кончаются записки, дошедшие до меня. Не известно, удалось ли странницам видеть Марию Егоровну в этот раз или позже. И каков ее конец — тоже не написано. Может быть, она тогда еще была жива и прожила еще несколько лет…

Но ясно одно, что это было незадолго до революции, когда всех монахов, монахинь и пустынников воинской силой выгнали с Кавказских гор… Были слухи, что их посадили не пароход… Конец не известен…

Из Драндского монастыря прибыл ко мне, в Симферополь, назначенный испектором семинарии монах, архимандрит Иоанн (Раев, потом умерший от туберкулеза в Полтаве). Это было в 1912–1917 годах. Тогда, следовательно, Драндс- кий монастырь еще был цел. Вероятно, около 1910–1911 гг. была еще жива и пустынница Мария.

Теперь Ново–Афонский монастырь превращен в курортный городок… Одна моя знакомая, во время отпуска со службы, ежегодно ездила туда и писала мне свои впечатления…

Бабушка Вера

Детство и юность бабушки Веры прошли в тяжелых условиях. Круглая сирота, она с ранних лег принуждена была служить в чужих людях. Господа выдали ее замуж очень рано за пьяницу–драчуна, гонявшегося за женой с ножом, а то — и с топором по двору. Спасалась она от озверевшего мужа в сарайчике, в углу которого висела иконочка Иоанна Воина, у которого она всегда искала защиты, бросаясь к нему на коленях.

Ей было уже около 60 лет, когда муж ее скончался. После его смерти она начала часто ходить в церковь и прислуживать там со всем усердием: вымыв громадный пол собора после обедни, бабушка шла домой и отдыхала; чувствовала она себя необыкновенно хорошо. Питалась плохо, бедно.

Заболели у нее ноги, и она не могла уже выходить из дома и двигаться. В комнате ее, рядом с кроватью, стоял столик и стул; и она с великим трудом и болью переползала с кровати на стул. Присматривала за ней ее старшая дочь, тоже калека, жившая со своим мужем в том же доме и много досаждавшая своей матери: вероятно, это перешло к ней в наследство от отца.

Бабушку Веру посещал иеромонах Херсонесского монастыря о. Августин. Он посоветовал ей принять иночество и сам постриг ее, а через некоторое время облек ее и в схиму — с именем Варвары.

Кто-то сказал м. Варваре, что принявшие иночество не должны после пострига вкушать и спать в течение 40 дней. С глубокой верой мужественная душа послушно и терпеливо выполняла этот совет, молясь по четкам.

Бабушка была проста душою и неграмотна, но — мудрая в послушании.

Когда боли в ногах усиливались и учащались судороги, м. Варвара молилась следующими словами: “Господи! Ты еще не испытал моего терпения! Наложи на меня крест еще тяжелее”.

Враг рода человеческого, за терпение ее и перенесение болезней, сильно нападал на нее, устрашая разными страхованиями и привидениями. Однажды ночью около стола, стоявшего рядом с ее кроватью, где сидела м. Варвара и тянула "четки, вдруг явился отрок и протянул ей руку. Она, сразу поняв, что это есть наваждение вражье, изо всей силы плюнула ему на руку, и он исчез. В другой раз около 2–х часов ночи отворяется дверь со двора и входит знакомый ей священник, о. Иоанн, почитавший ее, и говорит:

— Здравствуй, бабушка Вера!

Она удивилась, что пришел батюшка в 2 часа ночи, и ответила ему:

— Давай петь “Иже Херувимы”.

И тот исчез.

Все эти страхования не пугали матушку; и она не обращала на них никакого внимания, а продолжала молиться.

В конце жизни ее болезнь ног так усилилась, что ноги свело к подбородку, и страдалица не могла удержаться от стонов и крика. В таком состоянии она и умерла. Так как ноги нельзя было выпрямить, то ей гроб изготовили в виде глубокого ящика. Лицо ее в гробу было светлое, беломраморное.

Скончалась она в 1930 году.

Лампадка

Так прозвали люди рабу Божию Анну П. Рано, против ее воли, когда ей еще не было и 16 лет, выдали ее замуж за 17–летнего доброго юношу, с которым она жила в любви, по заповедям Божиим. Рано утром, идя на службу, он был убиг злыми людьми. Много горьких слез пролила она, оставшись вдовою с детьми–сиротками. Любимая дочь, через 9 месяцев после своего замужества, умерла от родов. Младший сын невинно был расстрелян. Но все скорби А. П. переносила безропотно, предавая себя и детей на волю Божию. Постоянными словами ее были: “Как Бот даст! Как Богу угодно! Да будет воля Божия!” Крепкую веру в Бога заложила она и в своих детей. Вся ее радость и утешение были в Боге. По смерти мужа А. П. усилила свои молитвы и добрые дела. Раз в неделю она неизменно ходила в Херсонесский монастырь к почитаемому старцу о. Серафиму, ее духовному наставнику.

Утешая ее по смерти убитого мужа, старец говорил ей:

— Такую смерть еще заслужить надо.

В другие дни она посещала больных и в домах, и в больнице; передавала пищу узникам в тюрьме; ходила по монастырям; давала в своем доме приют странникам, монашествующим. Как-то всю зиму прожил у нее бездомный “босяк”, как его называли. Нищих она целовала, как “меньших братьев” Христовых, снабжая их пищей и одеждой, предварительно накормив их и дав им пищу в дальнейшую дорогу.

Анне П. было уже более 70 лет, когда к ней в дом зашел странник Л. (см. “Странник”). Она сидела на кровати в своей комнате. И вдруг лицо ее все преобразилось, сделалось светлым, румяным; глаза увеличились, стали прекрасными. Взглянув на нее, странник Л. воскликнул:

— Хоть сейчас пиши икону!

После этого случая знающие ее стали замечать такое же изменение после принятая Святых Таин: оно сияло благодатью!

Во сне Анне П. велено было читать следующую молитву:

“Да восхвалят Господа нашего Иисуса Христа: Святый Бессмертный, спаси мир от великого бедствия! Да будет

Кровь Господа нашего Иисуса Христа оправданием нашим! О Боже Бесконечный! Яви нам милосердие Свое ради Крови Сына Своего и страданий Его на Кресте!”

Эту молитву А. П. всегда читала.

Перед смертью ее, рано утром, другая дочь ее услышала во сне голос за окном:

— Она — впереди всех лампадок! Ты слышишь?

Дочь вскочила, подбежала к окну, открыла форточку и ответила:

— Слышу!

С этих пор и привилось к ней слово: “Лампадка”.

Незадолго до самой смерти ее дочь въяве услышала чудное пение птиц на дереве перед домом. Она позвала старшую сестру… Обе вышли во двор и слушали пение. И обе подумали, что это — сигнал: “Скоро мамочка уйдет от нас”.

И действительно, она скоро скончалась. Дочь ее с горя скорбела и обливалась слезами. Но в момент смерти матери ее неожиданно вошла в сердце радость, и она начала петь пасхальные песнопения перед телом усопшей матери: “Христос воскресе из мертвых”, “Воскресение Христово видевше”.

Через несколько месяцев после ее смерти, в Великом посту, дочь встала рано утром и, помолившись, снова, одетая, прилегла и слегка задремала. Вдруг в комнате появилось белое облако. Оно опустилось, и в нем, в центре, появилось лицо покойной матушки. Строго глядя на дочь и указывая на иконы, Анна П. произнесла:

— Почему часы не заводите?

Дочь тотчас очнулась и, вскочив с постели, начала — как всегда делала с покойной сестрой — вычитывать 1–й, 3–й, 6–й и 9–й часы.

Умерла Анна П. на 90–м году своей жизни… Часто она являлась живой дочери, делая ей различные указания.

Читатель! Вспомни в своих молитвах рабу Божию Анну! — так заканчивает жизнеописательница, может быть, сама дочь ее. Вероятно, она же писала и о “Явлениях умерших”.

А я только переписал “житие” усопшей и явления их, с маленькими изменениями в порядке написанного.

Явления умерших

Усопшие очень близки к нам и принимают участие во всех наших делах, слышат нас, видят и приходят к нам на помощь в бедствиях. Но они относятся к нам строже, чем мы сами к себе, потому что правильно и ясно видят, что нам полезно и необходимо для спасения.

Одна дочь договорилась со своей престарелой матушкой, чтобы она, после смерти, являлась бы ей въяве или во сне. И она действительно не раз являлась, делая ей различные указания.

Недели через две после ее смерти дочь сильно затосковала по ней. В ту же ночь матушка явилась во сне: вся — в белых покрывалах, но в некоторых местах покрытая кровавыми линиями. Лицо матушки выражало изнеможение. Неизвестный дочери человек поддерживал ее. Тут же явился покойный дядя и строго сказал племяннице:

— Развяжи ее!

Проснувшись, дочь поняла: развяжи мать от земных родственных уз!

А изнеможение в лице матери показывало, как трудно очищенным душам проходить нашу, зловонную от грехов, земную атмосферу.

Года через два после смерти матушки дочь увидела ее во сне, лежащую на кровати. Матушка металась и стонала. Дочь бросилась к ней.

— К–е (сыну) тяжело! —произнесла она. —Дай мне лекарство!

Проснувшись, дочь стала молиться за нее. Через некоторое небольшое время дочь получила письмо, из которого узнала, что с братом К. случилось большое несчастье.

Во время осады Севастополя дочь снова увидала матушку. С радостью бросилась она к ней и принялась целовать ее. Матушка улыбнулась и сказала:

— Бомбы! Бомбы!

Действительно, в этот же день был страшный налет немецких бомбовозов.

Во время войны разбомбили их дом; а свои русские разграбили имущество. Все это она с сестрой перенесла спокойно, даже с благодарностью Богу. Но через некоторое время она вспомнила, что погибли мелкие носильные вещи; она разгневалась на виновников похищения и прокляла их. В ту же ночь явилась ей во сне матушка и сказала:

— Теперь я хорошо знаю, какая ты монахиня!

Другой случай. Умерла знакомая старушка, одинокая, в больнице. Как могла, N молилась о ней. Спустя несколько дней старушка явилась ей во сне — веселая и сказала:

— А меня выпустили из темницы.

Еще случай. Была одна неверующая женщина. Во сне явились убитые на войне сыновья и сказали: “Теперь тебе не страшно умирать: мы уже здесь!”

Еще. Подруга матушки имела двух деток, мальчика и девочку. Они умерли рано: первый — мальчик, за ним вскоре заболела девочка. Убитый горем отец сидел перед кроваткой ее и задремал. Ему явился мальчик и говорит: “Я пришел за Сестренкой. Но к вам на землю очень трудно приходить, такое от нее идет зловоние!” Проснувшись, отец увидел, что девочка уже умерла.

Зять одной женщины сильно обидел ее и вскоре умер. Дней через 30 он явился ей во сне, стал на пороге и сказал:

— Надя! Прости меня!

У одного священника утонул сын, офицер подводной лодки. Отец сильно скорбел о нем. Однажды днем в саду, сидя в кресле, он снова предался скорби о сыне. Вдруг он чувствует позади себя присутствие сына и слышит:

— Папа, не скорби!

И он утешился.

P. S. И мне известно несколько подобных случаев, рассказанных очевидцами, еще живыми и доселе (1957 г.). Много примеров записано и в книгах прошлого. А из Евангелия мы знаем о воскрешении 4–дневного смердевшего Лазаря; о явившихся умерших после воскресения Господа Иисуса Христа (Мф. 27, 52–53).

Слава Богу! Господи, спаси нас!