Божьи люди. Мои духовные встречи.

Митрополит Вениамин: встреча со святыми

“Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный”, — призывает Господь в Евангелии (Мф. 5, 48). И призыв этот обращен к каждому христианину. Получивший дар крещения и принесший “обещание Богу доброй совести” (1 Пет. 3, 21) призван к новой жизни во Христе с тем, чтобы сделаться новым творением (Гал. 6, 15). Через Духа Святого христианин приобщается Самой святости Божией; следуя узким путем самоотречения и жертвенного служения, указанным в Евангелии (Мф. 7, 14), предавая себя в “жертву святую” (Рим. 12, 1) по образу Христа, уподобляется Тому, Кто свят по природе. И почти двухтысячелетняя история Церкви Христовой являет нам бесчисленные примеры “друзей Божиих” (Ин. 15, 14), “сонаследников Христу” (Рим. 8, 17), подвизавшихся в удалении от мира и в самой гуще общественной жизни, в монашеских кельях и у семейного очага, среди забот об устроении Церкви и на поле брани, в попечениях о душах вверенной Господом паствы или же являвших верность до смерти перед неправедным судом сильных мира сего. Святые мужи и жены, отроки и отроковицы, девы и младенцы составляют сонм святых Православной Церкви. Праведные, преподобные, святители, мученики и мученицы, исповедники и исповедницы, благоверные князья и княгини, блаженные, Христа ради юродивые, святые евангелисты, пророки и апостолы, равноапостольные, обращавшие к вере целые народы, — все они, угодившие Богу в земной жизни, и по отшествии в небесное отечество не оставляют нас своими молитвами.

“Святые, — пишет преподобный Силуан Афонский, — живут в ином мире и там Духом Святым видят славу Божию и красоту лица Господня. Но в том же Духе Святом они видят нашу жизнь и наши дела. Они знают наши дела. Они знают наши скорби и слышат наши горячие молитвы. Живя на земле, они научились любви Божией от Духа Святого; а кто имеет любовь на земле, тот с нею переходит в вечную жизнь в Царстве Небесном, где любовь возрастает и будет совершенною. И если здесь любовь не может забыть брата, то тем более святые не забывают нас и молятся за нас”.

Почитание святых, благоговейное внимание к их жизни и подвигам, вера в их заступничество за нас перед Богом — яркая отличительная черта православного мироощущения. И этим определяется наличие в Православии мощной не- пресекающейся агиографической традиции, которая своими истоками восходит к евангельскому тексту — “жизнеописанию” Сына Божия и, вероятно, к завету апостола Павла: “Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие; и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их” (Евр. 13, 7).

Во времена гонений, почти непрестанно терзавших Церковь в первые три столетия ее существования, христиане выкупали у чиновников–язычников “проконсульские акты” — судебные протоколы допросов святых мучеников и исповедников, а иногда и сами составляли описания их страданий. Когда гонения утихли, а в недрах Церкви зародилось и развилось монашеское движение, подвиги преподобных отцов легли в основу патериков — житийных сборников, повествующих первоначально о пустынножителях Египта, Палестины и Сирии. И до сего дня любимы православным читателем составленные в V веке “Лавсаик” и “История боголюбцев”, написанный в VII столетии “Лимонарь” Иоанна Мосха; Египетский, Иерусалимский и Римский патерики.

Христианская агиографическая традиция в духовной литературе, усвоенная на Руси со времен ее крещения святым равноапостольным князем Владимиром, с течением времени была значительно приумножена. В ее сокровищницу вошли имена преподобного Нестора, монаха Иакова, Пахомия Логофета и Епифания Премудрого, святителя Киприана, святителя Макария, митрополита Московского, собравшего “Великие Четьи–Минеи”, и продолжателя его дела — выдающегося духовного писателя святителя Димитрия, митрополита Ростовского. Внесли свою лепту в дело духовного просвещения русского народа и многочисленные, пусть менее известные, а то и вовсе не известные нам по именам, составители жизнеописаний отечественных подвижников благочестия. В XIX столетии над собранием и созданием житий святых трудились архиепископ Черниговский Филарет (Гумилевский), духовный писатель А. Н. Муравьев, на рубеже эпох — епископ Белгородский Никодим и Е. Н. Погожев (Поселянин). При этом в русской духовной литературе оформился особый жанр жизнеописаний еще не канонизированных Церковью, но чтимых верующим народом подвижников.

В XX веке, во времена небывалых гонений на веру и Церковь, православные христиане собирали свидетельства о деяниях отец и братий, матерей и сестер своих, прославившихся мученическими подвигами и чистотой жизни, свидетельства о тех, кто не преклонил колен перед атеистическим Ваалом. Эти материалы сегодня становятся доступными миллионам читаталей, убеждая в том, что и в самые трудные и суровые времена Русская Церковь не угасила в себе духа Христова.

Митрополит Вениамин (Федченков, 1880–1961), как православный христианин и архипастырь, как верный сын Православной Церкви, воспитанный в духе глубокой церковности, как монах, — отличался горячей любовью к Божией Матери, Заступнице рода христианского, и к святым угодникам Божиим. Особенно чтил он преподобного Серафима Саровского, святителя Иоасафа Белгородского, мученика диакона Вениамина, своего покровителя в монашестве, святителя Питирима Тамбовского… Эта любовь проявлялась и в молитвенных призываниях, и в литургическом служении, и в литературном творчестве. Известно, что в трудные моменты своей жизни владыка Вениамин совершал сорокоусты: служил сорок литургий, внимая своей душе, своей совести, которая, по выражению святых отцов, есть голос Божий в человеке; искал ответ на недоуменные вопросы в ежедневных апостольских и евангельских чтениях, в житиях празднуемых святых. Свои мысли и переживания он записывал, поэтому у нас есть счастливая возможность хотя бы отчасти прикоснуться к внутреннему миру этого замечательного, духовно богатого человека.

“Святой Сорокоуст (Мысли по поводу указов митрополита Сергия)” — заглавие, напечатанное на пожелтевших от времени листах машинописи. Идет осень 1927 года. Епископ Вениамин переживает один из самых трудных перидов своей жизни. Ему, как и другим русским архиереям, оказавшимся за рубежом, предложено присоединиться к известной “декларации” митрополита Сергия (Страгородского). Трудное время. Тяжелые думы. Какое решение принять? Как не погрешить против Истины? Где найти ответ, как отыскать нужное решение? Ответ должен прийти из горнего мира, от Господа, Матери Божией, от святых “друзей Божиих”.

“Завтра 4/17 IX — память св. Иоасафа Белгородского… Годовщина (завтра в ночь) моего необычайного сна–видения, когда я видел патриарха Тихона и прикладывался к мощам св. Иоасафа. И это видение было в день его праздника — как нередко бывает у святых: являть особую милость в свои дни… Святителю отче Иоасафе, святителю Тихоне и патриарше Тихоне — молитесь о вашем преемнике митрополите Сергии, а также о всех его сотрудниках, да управят они Церковный Корабль по истинному спасительному пути во спасение душ народа Вашего и нашего! Благословите и наставьте и меня идти по неуклонному и правому пути!”

“4/17 сентября. День для меня исключительный: память святителя Иоасафа Белгородского. Со времени прошлогоднего сна–видения мне стало постоянно приходить на память, что св. Иоасаф есть руководитель мой в решениях вопросов о юрисдикции, служении народу, отъезде в Россию и т. п.

И от него в Париже еще досталась часть поручи (символ действия управления), а в Кадетском корпусе дал один юноша часть (1/2) скуфьи, освященной на главе его (символ рассудительности! О, если бы хотя половина!)”.

“Ныне еще и день св. пророка Божия Моисея. Опять совпадение. (Господи, не попусти возгордиться.) Я уже писал, что мне пришли мысли о пр. Моисее, который не захотел пользоваться дворцом фараоновой дочери, а захотел лучше страдать со своим народом… И мне — послужи народу…”

“20/IХ — 3/Х. Девятнадцатая литургия… После мы отслужили молебен св. благоверному Александру Невскому, Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору, замученным в Орде, св. Феодору, Давиду и Константину, Смоленским чудотворцам (их память была вчера, а Михаила и Феодора ныне) и “всем святителям и князьям и всем святым Российским”. Молились за Русскую Церковь. Есть очень хорошие молитвы. Благо было на душе. Со слезами молились.

Кстати, вот уже 3 недели, как мы читаем в трапезной за ужином житие св. Александра Невского… Какой он был премудрый. И как часто шел одиноко, при общем непонимании, а иногда и противлении…”

Упоминает владыка и пример святителя Алексия, митрополита Московского, — мудрого святителя и великого государственного мужа, одного из строителен российской державы…

Любовь к Божией Матери и святым угодникам вдохновляет владыку Вениамина на литургическое творчество. Его перу принадлежат службы в честь Иверской иконы Божией Матери, в честь мученика Вениамина и святителя Иоасафа Белгородского.

Среди богатейшего наследия, которое оставил митрополит Вениамин (Федченков), составляющего, по его подсчетам, 18 тысяч машинописных страниц, особое место занимают жития святых и воспоминания о личных встречах с подвижниками. Сохранилось житие преподобной Марии Египетской, составленное владыкой и предназначенное, вероятнее всего, для чтения в храме за богослужением. В течение нескольких лет он перерабатывал и дополнял классический житийный свод — “Четьи–Минеи” святителя Димитрия Ростовского.

Владыкой была составлена книга “Всемирный Светильник Преподобный Серафим Саровский”, вышедшая в свет в 1933 году, к столетию со дня кончины подвижника, одна из лучших книг, написанных об этом праведнике, особо почитаемом нашим православным народом. Этот труд владыки Вениамина проникнут любовью к преподобному Серафиму, чувством живой веры. Он удивительно легко читается, и впечатление, полученное от прочтения этой замечательной книги, сохраняется надолго. Знаменательно, что во “Всемирный Светильник” автор включил целые главы из своей рукописи “Из того мира”, связанные с именем Саровского подвижника: “Малинка”, “Мой день”, “Угодник выкупал”, “Святой Франциск Ассизский и Преподобный Серафим Саровский”, “Завещание духовнику”, “Не могу не верить”, “Явление Божией Матери”, а также повествование о своем товарище по академии Коленьке Соболеве, будущем архиепископе Серафиме (†1950), молитвенно призывавшем угодника Божия при избрании жизненного поприща. Эти истории, часть из которых можно отнести к разряду описания посмертных чудес святого, собраны и сохранены владыкой Вениамином, многие из них именно благодаря ему известны сегодня православному читателю и любимы им. Владыка показывает не только несомненные для него (да и для каждого верующего христанина) чудеса в собственном смысле этого слова, но приводит трогательную историю нравственного чуда, совершающегося в душе человека, соприкоснувшегося с личностью преподобного Серафима через рассказы близких, через церковную богослужебную и агиографическую традицию. Речь идет о небольшой главе “Не могу не верить”, в которой девушка, почти отошедшая от Церкви, не может тем не менее “жить как все”, ибо знает о том, что жил на земле преподобный Серафим, — и не может оскорбить его греховным поведением. Разве это не чудо?

Особая тема в творчестве митрополита Вениамина — тема, которой он оставался верен всю жизнь, — создание портретной галереи современных ему православных подвижников. Его всегда, с самого детства, волновал удивительный феномен православной жизни: возможность встречи с “живыми святыми”, прикосновения к их духу, возможность приобщения к той благодатной атмосфере, в которой они живут и которую во многом определяют. Тема эта звучит уже в первом литературном опыте будущего иерарха — в очерках о “Северном Афоне” (Валаамском монастыре), опубликованных в “Страннике” за 1905 год. И свое дальнейшее развитие она получает в более зрелых произведениях владыки. Так, в его книгу “Из того мира” (рукописный вариант ее датируется 1930–1931 гг.) вошли повествования об отце Исидоре — подвижнике Гефсиманского скита Троице–Сергиевой Лавры, о схимонахе Никите, жившем в Иоанно–Предтеченском скиту на Валааме, о неизвестном по имени юродивом.

Повествования, включенные в настоящий сборник, сочетают агиографическую традицию с жанровыми особенностями автобиографических записок. “Отец схиигумен Герман”, “Отец Иоанн”, “Епископ Иннокентий Херсонский” — все эти жизнеописания наиболее близки к традиционному жанру жития: они содержат описания жизни подвижника, его кончины, подвигов и чудес, а также — свидетельства духовных детей и современников, поучения, если таковые сохранились и находятся в распоряжении составителя. Это — линия преподобного Нестора в русской агиографии. Но есть и другая традиция, идущая от древних патериков и прологов. В соответствии с ней образ подвижника представляется читателю через изображение одного или нескольких наиболее ярких и показательных эпизодов из его жизни. Жизнеописания такого типа также встречаются у митрополита Вениамина (“Отец Исидор”, “Оптина” и др.). Присутствуют в книге и сугубо личные воспоминания автора. Впечатления, полученные от посещения Зосимовой пустыни, предваряют рассказ о схиигумене Германе; в жизнеописание о. Иоанна Кронштадтского включены воспоминания о посещении студентами-”академиками” Всероссийского пастыря.

И думается, что записки о праведниках приобрели — благодаря присутствию в них личного момента — большую убедительность и значимость. Наверное, читатель книги “На рубеже двух эпох” согласится с тем, что повествовательной манере митрополита Вениамина совершенно чуждо эгоистическое самооправдание. И потому его воспоминания выгодно отличаются от мемуаров многих современников. “Я и Врангель”, “я и Керенский” — такая подача материала для него была просто невозможной. И уж тем более немыслимо: “я и отец Иоанн Кронштадтский”, “я и старец Нектарий”. Рассказчик, даже если он и выступает в качестве действующего лица, лишь привносит в повествование свежесть непосредственного личного впечатления, благодаря чему его свидетельство приобретает неоспоримый характер. “Встречи” со святыми оказывали большое влияние на личность самого автора.

Дух и форма записок митрополита Вениамина во многом определяется той особой, свойственной “старым людям” (людям старой России, представителям образованного класса) манерой повествования, которая вырабатывалась благодаря многолетней привычке поверять свои мысли, чувства и впечатления дневнику, размышлять с карандашом в руках. Эта манера создает особый доверительный, почти исповедальный тон, ощущение душевной близости с автором записок.

Конечно, первая и главная задача, которую ставит перед собой автор, — сохранить, достойно запечатлеть образ “живого святого”. Это его долг перед Богом и людьми. И поэтому здесь может оказаться бесценной любая деталь, любой, казалось бы, мелкий штрих, подмеченный во время непосредственного общения. Автор прекрасно осознает, о ком он пишет, и пишет он так искренно, правдиво и непредвзято, что ощущение святости собеседников передается и читателю.

Книга “Отец схиигумен Герман”, более всего напоминающая написанное по устоявшимся канонам житие, предваряется, как уже отмечалось, небольшим повествованием “Зосимова пустынь”, известным, может быть, читателю по прежним публикациям. Схиигумен Герман (Гамзин или Гомзин; в документах встречаются оба варианта написания его фамилии) — ученик гефсиманских старцев иеромонаха Тихона (†1873) и иеромонаха Александра (†1878), Вышенско- го затворника святителя Феофана (†1894), современник и сподвижник старцев Исидора (†1908) и Варнавы (†1906), наставник и сотаинник знаменитого духовника о. Алексия Зосимовского (†1923) — был, безусловно, выдающейся личностью, сыгравшей большую роль в истории русского пастырства конца XIX — начала XX века. Достаточно вспомнить лишь тот факт, что под его управлением (а во многом и благодаря его личным трудам и подвигам) небольшой, совсем недавно возрожденный из небытия монастырь, находившийся на границе Московской и Владимирской губерний, — Зосимова Смоленская пустынь, — превратился в духовный оазис, унаследовавший лучшие традиции старчества и духовничества, заложенные в прославленной Оптиной пустыни и приумноженные в скитах Троице–Сергиевой Лавры. Личности двух новых подвижников — старцев Германа и Алексия — привлекали в Зосимову тысячи богомольцев со всей России. Со своими горестями и недоумениями шли туда архиереи, монахи и священники, ученые богословы и юные семинаристы, приезжали “поговеть” великая княгиня Елизавета Феодоровна с сестрами основанной ею Марфо–Мариинской обители, особы императорской фамилии и высшие сановники государства. Представители всех сословий необъятной России: чиновники, офицеры, учащаяся молодежь, рабочие, крестьяне и торговцы — потянулись к этому духовному маяку, пылавшему в сгущающейся предгрозовой тьме. И потом, когда буря над Россией разразилась, когда первые сполохи осветили своим страшным светом темное небо, сколько людей обрело здесь утешение и надежду, сколько душ устояло благодаря Зосимовой пустыни в вере и правде церковной!

Велико значение Зосимовой и в церковной жизни Москвы, да, пожалуй, и всей России начала 20–х годов текущего столетия. Ее иноки, а прежде всего Герман и Алексий, твердо стояли за святое Православие в борьбе с обновленчеством и другими расколами, поддерживали законную церковную власть. В годы гонений, уже после закрытия обители, ученики и духовные дети зосимовских старцев явили примеры жертвенного служения Спасителю и Его Церкви, вплоть до исповедничества и мученичества.

К счастью, об одном из зосимовских старцев, о. Алексии, сохранилось достаточно много сведений, уже опубликованных и известных православному читателю. А вот о схиигумене Германе, его наставнике, духовно устроившем знаменитый монастырь, сведений очень мало. Замечательные воспоминания его ученика епископа Арсения (Жадановского, †1937) рисуют нам скорее духовный облик старца, не сообщая собственно биографических данных о нем, сведений об обстоятельствах его жизни (Епископ Арсений (Жадановский). Воспоминания. М., 1995 (Строитель Зосимовой пустыни схиигумен Герман). Возможно, внешне суровый старец, принимавший на исповедь монашествующих, был не так широко известен, как его духовный друг отец Алексий, окормлявший (до своего ухода в затвор) бесчисленное множество стекавшихся в пустынь богомольцев. А может быть, многие из тех, кто мог поведать о старце, приняли мученический венец и все собранное ими погибло? Все может быть. Но, по крайней мере, на сегодняшний день есть одно полное жизнеописание схиигумена Германа, донесенное до нас владыкой Вениамином, составленное им на основании материалов, собранных и переданных ему учениками и духовными детьми старца, то есть на основании самых подлинных свидетельств. И благодаря тому, что эти материалы сохранились, мы можем проследить сам процесс работы над составлением жития.

Материалы об о. Германе попали к владыке, вероятнее всего, уже после его возвращения на родину. Рукописи сопровождаются запиской (она сохранилась), в которой сообщается о том, что некая женщина, названная владыкой “Помогающая” (далее рукой самого владыки подписано ее имя — Александра), передает митрополиту Вениамину записи об о. Германе и “книжечку” (вероятно, что-нибудь из опубликованных творений о. схиигумена). Так что, скорее всего, неизвестной рабе Божией Александре во многом обязаны все мы сохранением драгоценных сведений.

Кроме того, в главе “Зосимова пустынь” митрополит Вениамин пишет: “С того времени прошло целых 35 лет. Пронеслась революция… Потом вторая война с немцами… Я был в Москве на выборах Патриарха (1945 год — А. С.). И тогда встретил одного человека, бывшего монаха в Зосимовой. Он тоже считал батюшку святым. Но говорил о его ласковости и любви”. Кто был этот монах? И, может быть, владыка от него тоже получил какие-либо сведения?

Все материалы были переписаны митрополитом Вениамином в одну тетрадь. И над этой “своей” рукописью владыка много работал. Он удалил повторяющиеся сведения, сгруппировал текст отдельных воспоминаний так, чтобы получилось связное повествование. Полученный текст он разделил на главки, дав им названия. Ничего своего владыка сознательно не вносил: он очень бережно подходил к историческому документу. В тексте составленного им жизнеописания встречаются некоторые несоответствия и противоречия (даты, количество детей в семье родителей о. Германа), но митрополит Вениамин не берется исправлять их, устраняя лишь самые явные несоответствия. Духовный писатель исполняет главное: сохраняет и доносит до нас записи, сделанные со слов самого о. Германа. Таким бережным отношением к свидетельству объясняется и нежелание владыки изменять что-либо в повествовании, хотя, на первый взгляд, может показаться, что текст “сыроват”, недоработан. Просто у автора — иная цель… Со страниц жизнеописания звучит голос самого зосимовского подвижника…

О прославленном, известном по всей России и даже за ее пределами монастыре — Свято–Введенской Оптиной пустыни — написано достаточно много, и эта литература хорошо известна всем интересующимся. И на страницах книги владыки Вениамина “Оптина” мы встречаемся с уже знакомыми нам по другим публикациям образами подвижников. Так, в частности, со старцем Анатолием, со скитоначальником отцом Феодосием, с оптинскими скитниками мы уже встречались на страницах книг С. А. Нилуса, с которым, кстати, владыка Вениамин был знаком лично. Что же касается “Оптиной”, — записок, построенных на личных воспоминаниях, то они ни в коей мере не претендуют на всеохватность, но при этом добавляют несколько ярких штрихов к картине, составившейся в нашем сознании под влиянием уже прочитанных материалов и свидетельств. Несомненно также и то, что для митрополита Вениамина центральной фигурой в Оптиной был старец Нектарий, о котором он сохранил самые светлые воспоминия и которого считал одним из своих наставников. Как дар Божий воспринял он встречу с духовной дочерью старца, писательницей–христианкой Надеждой Александровной Павлович. Материалы, переданные владыке Надеждой Александровной, позволили ему довершить воспоминания о подвижнике. Воспоминания Павлович, включенные в книгу самим владыкой Вениамином, стали неотъемлемой частью повествования о Божьих людях.

На всю жизнь сохранил владыка память о личных встречах с отцом Иоанном Кронштадтским, о сослужении с ним Божественной литургии. И, проходя долгое жизненное поприще, он вновь и вновь обращался мыслью и сердцем к образу всероссийского молитвенника. Составление краткого жизнеописания, включенного в настоящую книгу (“Отец Иоанн”), явилось первым шагом на пути освоения гомилетического и литургического наследия св. Иоанна Кронштадтского, усвоения его мыслей, познания его личности через творения почитаемого всей Россией праведника. Итогом этой многолетней работы явилось составление фундаментального труда “Отец Иоанн Кронштадтский”, вобравшего в себя огромный фактический материал, а также размышления над страницами дневника о. Иоанна “Моя жизнь во Христе”. Помещенные в сборнике работы митрополита Вениамина “Отец Иоанн” и “Подвиг преподобничества” вошли в это подробное исследование. К сожалению, труд этот пока не опубликован.

Автор записок о Божиих людях чтил кронштадтского праведника прежде всего как великого служителя Божественной литургии. Из творений о. Иоанна он бережно, собирая по крупицам, извлекает этот бесценный опыт. Так появляется книга “Небо на земле. Учение о. Иоанна Кронштадтского о Божественной Литургии, составленное по творениям его архиепископом Вениамином”. Этому творению владыки суждено было выйти в свет при его жизни. Книгу “Небо на земле” выпустило Православное книжное издательство, действовавшее при Трехсвятительском подворье в Париже, а напечатана она была в типографии имени о. Иоанна Кронштадтского.

Владыка Вениамин всегда почитал отца Иоанна как святого. Конечно, в этом нет ничего удивительного. Таково было мнение подавляющего большинства православного народа, окружившего “дорогого батюшку отца Иоанна” прижизненным почитанием и продолжавшего это почитание после его блаженной кончины. Но ведь были и противники его.

Чувством любви и благодарности проникнуто небольшое по объему, но очень яркое и запоминающееся жизнеописание архимандрита Дионисия (Чудновца, †1932), бывшего духовником епископа Вениамина в период его участия в белом движении. Отец Дионисий провожал своего духовного сына в изгнание, благословлял, расставаясь с ним навсегда в сей временной жизни…

“Поминайте наставников ваших…” Вернувшись на Родину, митрополит Вениамин собрал сведения об о. Дионисии и составил его жизнеописание — в соответствии с агиографической традицией. И в одном из свидетельств, собранных владыкой, обращают на себя внимание слова духовной дочери о. Дионисия: “Если же я жаловалась, что кто-то меня не любит, то всегда получала от него ответ: “О чем нам хлопотать? Лишь бы ты любила!”

Такой взгляд роднит митрополита Вениамина с его почившим наставником. Сознательно или нет, но владыка в своих творениях следует этому принципу. В жизни, даже уже в довольно зрелые годы, он был “борцом” по характеру; когда перед ним вставала необходимость нравственного выбора, выбирал, а не уклонялся. Вставал на ту сторону, где, по его мнению, была правда. Авторы некоторых воспоминаний, в частности — митрополит Евлогий (Георгиевский), даже жалуются на такую порывистость его характера. Но вот в своих воспоминаниях сам владыка ни о ком не сказал дурного. Если человек “досаждал” ему, скорее умолчит, — такова была его жизненная позиция. И писательская, если так можно сказать. В своих произведениях он часто вспоминает слова, услышанные им еще в молодые годы от старца-епископа в ответ на вопрос, как следует относиться к человеку вообще. “С благоговением”, — ответил мудрый архиерей.

Благоговейное отношение к человеку пронизывает все творчество владыки Вениамина. Особенно ярко проявляется оно в рассказах, извлеченных для настоящего издания из его поздней книги “Записки епископа”. Не только те, в ком ему дано было увидеть несомненно святых людей, не только они, бывшие для современников “образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте” (1 Тим. 4, 12), не только “гиганты духовные” интересуют владыку, но и простые “маленькие” праведники. На страницах “Записок епископа” пишет он о “хороших людях”, приводит примеры хороших поступков и доброго христианского настроения: “Впрочем, под именем хороших людей я разумею не исключительно только святых — их не много! — а и борющихся со злом, с грехом… Даже — видящих грех мира, и то — добро!” Когда-то, еще в Париже, владыка собирался составить книгу, которую хотел назвать “Хорошие люди”. Замыслу его не суждено было осуществиться. Но “заготовки” остались. И теперь, в настоящем издании, “просто хорошие” встают рядом с Божиими (несомненно, по большей части, святыми) людьми. Ибо они сродни друг другу. Ведь каждый христианин призван к святости (Лев. 11, 44; 1 Пет. 1, 15; Еф. 1, 4), идет по мере сил по этому пути, достигает каких-то своих вершин. И это прекрасно и духовно красиво. Хорошие — тоже Божии, а Божии — хорошие. Это уж несомненно.

“Святое дитя” — так иногда, основываясь на некоторых эпизодах из жизни владыки Вениамина, характеризуют его те, кому доводилось слышать о нем. Из кругов, близких к покойному патриарху Алексию I, исходит одна забавная история. Суть ее в следующем. Владыка Вениамин звонит в Патриархию и спрашивает совета: “они с матушкой Анной” решили купить для епархии самолет, чтобы летать в Москву за продуктами, так как в Саратове достать продукты очень сложно. Проще их покупать в Москве — и на самолете привозить в Саратов. Начинается долгий разговор, в течение которого патриарх мягко, но настойчиво убеждает владыку отказаться от этого плана ввиду того, что… аэродром в Москве страшно перегружен и каждый раз будет очень трудно вставлять в график “епархиальный самолет”.

Подобных историй существует множество. В них владыка предстает добрым, искренним, но бесконечно наивным человеком. Конечно, какие-то основания для подобных анекдотов были. Владыке трудно было понять многие реалии, сложившиеся на родине в его отсутствие. Что и говорить, уезжал он из другого мира и долгое время жил тоже в совершенно ином мире. И наверное вполне мог там купить и самолет, и типографию. А здесь все изменилось… Не мог он, к примеру, до конца постичь некоторые особенности в отношениях с подведомственным ему духовенством, а потому много терпел от “лжебратий”, может быть, и не догадываясь о подлинных причинах своих скорбей. Откуда ему знать, например, что нельзя говорить: “У нас в Америке…” Да много чего нельзя.

“Святое дитя”… Где грань, отделяющая детскую чистоту от наивности?

Но все же трактовать личность владыки столь однозначно — это искажать его подлинный духовный облик. Безусловно, очень удобно (особенно с позиций определенной “идеологической заданности”) “списать на наивность” многие его мысли и поступки, в том числе и те, вокруг которых в церковной среде ведутся споры. Очень просто “объяснить” множество вопросов: разрыв с карловчанами, возвращение в Россию, отношение к власти и государству… Легко и удобно — вместо серьезного анализа — прибегнуть к этому объяснению.

Но давайте лучше обратимся к его биографии. Владыка был известным духовником, люди тянулись к нему. Их боль и страдания, истории трагических судеб, обнажающие те самые советские “реалии”, в незнании которых “обличают” владыку, — все это находит свое отражение на страницах “Записок епископа”. Так что справедливости ради следует сказать, что “наивность” простиралась все же до определенных пределов. Горе людское, переломанные судьбы — все это было знакомо ему из опыта.

Но среди людского горя, греха и страданий — маленькие маячки, свечечки, освещающие путь другим, — хорошие люди. Они есть, они живут в Церкви. Нужно только суметь увидеть их. “Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят”, — говорит Господь в Евангелии (Мф. 5, 8). И, несомненно, чистым сердцем нужно обладать для того, чтобы узреть и образ Божий в человеке, тот образ Божий, который особенно ярко сияет в праведниках, “больших” и “малых”, ведомых миру и неизвестных ему. И, может быть, наличие этих святых душ, чистых и открытых, верующих и верных, ободряло и того, кто записывал о них в свои “тетрадочки”. Кто знает?

Вот — “Церковная пыль”, вот “Три Нины”, вот — “Мать и дочь”. И как будто бы ничего не сказано. Нет ни чудес, ни подвигов. Но почему-то тепло на душе становится от чтения этих маленьких рассказиков, своеобразных миниатюр. Или — “Петр Константинович”. Человек, о котором поведал владыка Вениамин, известен православному читателю как автор, прямо скажем, не самой удачной книги “Тайна святых”. Но владыка пишет совсем о другом. И перед нашим мысленным взором проходит история обращения прежнего грешника, история обретения горячей и живой веры в Бога.

Воспоминания о детстве (они сопровождали владыку всю жизнь, и он часто обращался к ним в своих произведениях) нашли свое отражение в рассказах “Посвящается моим родителям”, “Чернички”, “Крестная”, “Авдотья”, “Три кладбища”, “Кривой Павел”, “Пасхальная ночь”. Автор не идеализирует прошлое: его герои сталкиваются с конкретными трудностями, с горем и нуждой, живут обычной трудовой и часто — трудной жизнью. Но в этой жизни всегда есть отрадные моменты: праздники и молитвы, путь доброделания. “Маленькие люди” верны в малом. Они проходят жизненное поприще, уходят в вечность, никем, кроме самых близких людей, не замеченные. Но разве прожить жизнь по–евангельски так уж мало? “Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом” (Лк. 16, 10).

“Святую бабушку Надежду” и мать Наталию Николаевну владыка считал подвижницами. Молитвенницы, постницы, труженицы, а главное — смиренницы, с верою и надеждой на Бога превозмогающие скорби и ежедневные труды. Верные дщери Церкви Христовой и самоотверженные служительницы “Церкви домашней”, всецело отдающие себя на служение близким людям, то есть ближним. Что еще нужно?

К своему “писательству” владыка Вениамин относился очень серьезно. Об этом свидетельствует множество фактов. Так, в одном из “Сорокоустов” владыка писал:

“С одной стороны, тянет к уходу… Монастырь, внутренняя жизнь, спасение грешной души… Все это верно. И хочется этого… И нужно… Нужно… Очень…

Это переживал ныне на литургии…

А с другой стороны, кажется, будто я еще мог бы послужить и Церкви Божией здесь.

Впрочем, есть третий, средний выход: уйти в обитель и оттуда работать — издательством, писаниями. Это и мне спасительнее, и делу лучше… (Жду из Парижа решения о 7000 фр.: куплю “линотип”)”.

(Сорокоуст недоуменного Архиерея. Нью–Йорк, 1935. Машинопись.)

Пойти по этому “третьему пути” владыке не было суждено. Но в течение всей своей жизни, в самых разных обстоятельствах, он находит время для работы над своими трудами. А в конце жизни, незадолго до того, как уйти на покой в монастырь, приводит в порядок и систематизирует свои произведения, сообщает о них патриарху Алексию (Симанскому), с которым у него сложились особые доверительные отношения.

Среди причин, побудивших когда-то владыку взяться за перо и начать многолетний труд по составлению жизнеописаний современных праведников, нельзя не назвать и еще одну. Его, прекрасного рассказчика, уже за рубежом, в период “беженства”, с интересом слушали в разных аудиториях. Сам он в предисловии к “Оптиной” пишет: “Я многим рассказывал свои впечатления о монастырях и святых людях. И не раз слушатели просили меня записать мои воспоминания для пользы другим, которые уже не видели и даже не слышали о подобных предметах прошлого времени” (см. “Предисловие” к настоящему изданию). Эти “другие” — представители нового поколения эмиграции — остро ощущали нехватку той особой духовной атмосферы, которая существовала в прежней России. В воспоминаниях одного из участников Русского Студенческого Христианского движения Николая Зернова говорится: “Другим лицом, оставившим яркий след в Пшерове, был епископ Вениамин. Как метеор, он неожиданно на одни сутки появился на съезде, приехав из Прикарпатской Руси. Весь его облик, его рассказы о своей молодости и о жизни Церкви до революции перенесли всех в тот православный мир, который, как многие тогда верили, продолжал существовать под игом коммунизма”. (Н. Зернов Съезд в Пшерове и начало Русского Студенческого Христианского движения. // В кн.: За рубежом. Белград. Париж. Оксфорд. (Хроника семьи Зерновых) (1921—1972)/под ред. Н. М. и М. В. Зерновых. YMCA-PRESS. Париж, 1973.)

Трудно судить человеку о путях Промысла Божия, но, всматриваясь в некоторые обстоятельства жизни митрополита Вениамина, невольно задаешься вопросом: видимо, не случайно дано было ему “беженство”, вынужденный отрыв от родины, длившийся четверть века. Он очень тяжело переносил разлуку с Россией и всем существом своим стремился к ней. Но именно в этот период ему удалось собрать и сохранить многое из того, что на родине сохранить тогда было бы трудно.

Собранное и сохраненное за рубежом сокровище он приумножил в России. Даны были годы на это. А какие помощники посылались ему на жизненном пути! И “помогающая Александра”, о которой мы совсем ничего не знаем, и хорошо известная теперь православному читателю Надежда Александровна Павлович, и некто, тоже оставшийся неизвестным, — бескорыстный помощник, приславший митрополиту Вениамину пять рукописных тетрадей с записями о современных подвижниках.

Да, ему был дан от Бога талант рассказчика, дана была возможность получить прекрасное образование, даны были годы долгой жизни, Господь хранил его среди скорбей и испытаний. Талант рассказчика со временем развился в писательское мастерство…

Митрополит Вениамин был разносторонне развитым человеком. Любил классическую литературу, особенно — русскую, интересовался достижениями науки и техники, следил за происходящими в мире событиями, был интересным собеседником. “Культурный и общественный нигилизм”, свойственный некоторым неофитам, был совершенно чужд ему. Идеал, к которому стремилась его душа, был неизмеримо выше.

Православие, как живая жизнь, тождественно отражающая евангельское учение, воплощающая его в реальной действительности; Православие во всей полноте, с его вероучением и канонами, нравственными нормами, мистическим опытом и богатейшим святоотеческим наследием, богослужебным строем, с особыми отношениями, возникающими между людьми, со своими праведниками, светящими миру, — вот что определяло творчество владыки Вениамина, творчество, посвященное Богу и людям.