Бонус в наследство

ГЛАВА 12

Давно замечено, что ночная жизнь городов отличается от дневной столь же сильно, насколько крупные города отличаются от маленьких, южные страны от северных, а моря – от приусадебных прудов.

Деми давненько не отлучался из агентства так надолго. Ему приходилось выбираться урывками, с оглядкой: чтобы не привлекать внимание кредитно-долговых инспекторов. Он и забыл, как пахнет вечер после осеннего дождя, и как звучит ночной город, когда смолкает перезвон последнего трамвая и затихает гул фабрик и заводов.

Здесь, на окраине, дальше рабочих кварталов, где беспорядочно, словно накиданные в кучу папиросные и спичечные коробки, стояли крошечные фанерные домишки, воздух был особенно приятен. К нему примешивались ароматы дыма и жарящихся на углях немудрёных бедняцких лакомств: початков кукурузы, лука и в особенности голубей. Гитарный перебор или девичий смех иногда нарушали тишину.

Но у Деми в ушах всё стояли те самые песни с пластинки «Уличные танцы Викки Делира». Недаром же ноги вывели его именно сюда, в этот самый квартал на окраине. Здесь, единственный в своём роде, возвышался над хаотичными постройками трёхэтажный старый дом о восемнадцати квартирах. И именно здесь, на площадке под окнами, собралась местная молодёжь. Они уже не были теми босяками, которых помнил Деми по малолетству. Парни в чёрных узких брюках и белых рубашках, девушки в многослойных длинных юбках все давным-давно стали взрослыми и обзавелись семьями. Но вместо них теперь стояли другие. По большей части уже не те счастливые нищие. Нет, здесь теперь ошивались карманники, игроки, обиратели и мелкие сошки, принадлежащие крупным группировкам. Настоящих детей пыли, кто жил лишь музыкой да танцами, ловя на мостовых монетки, брошенными прохожими, тут было немного.

Но они тоже пришли ждать. Стояли, освещённые двумя большими уличными фонарями, глядя на балкон второго этажа. Как и пятнадцать, двадцать, тридцать лет назад, ещё до появления Деми на свет, они терпеливо ожидали, пока не выйдет старая женщина.

Она зажжёт керосиновую лампу, не торопясь закурит трубку и заведёт ручку старинного граммофона. А потом сядет в кресло-качалку и будет курить, глядя в пространство перед собой. Деми знал, что она уже много лет как слепа и глуха, но каждую неделю, едва стемнеет, она выходила на балкон и включала музыку. Даже зимой, даже в проливной дождь – тогда она брала с собой огромный старый зонт. Далеко не во всякий день девушки и парни приходили танцевать, но старуха оставалась верна своей привычке.

Как и сегодня.

Уличный оркестр, давным-давно ушедший в небытие, зазвучал над улицей. Голос Викки Делира запел песню – весёлую, полную озорства и задора. «Кто не танцует в нашем круге, – насмешливо подпевал ему хор, – кто не танцует так, как мы, тем страшная грозит опасность – сорвём с них юбки мы, сдерём мы с них штаны!»

– Эйя! Ты хорошенький, диа!– спросила какая-то девчонка, заглядывая Деми в лицо. – Пойдёшь танцевать со мной?

Она даже взяла его за руку, потащила в круг, но у него не было настроения. Высвободившись, он подошёл ближе к дому.

– Эйя. Кого я вижу!

– Эйя-хо, Микки. Как она поживает? Приносят ли ей табак, кофе и керосин? – спросил он у парня, стоящего у подъезда спиной к дверям. – Есть ли у неё хлеб и масло?

– Она никогда ни в чём не будет нуждаться, – ответил парень, и Деми хлопнул в ладоши.

Это должно было означать радость. Которой он, впрочем, не испытывал. Куда уж там: совесть мучила его куда больше.

– У меня сегодня немного: десятка, – сказал он, протягивая парню деньги. - Но скоро я принесу ещё.

– Она не примет от тебя ни полкружочка, – ответил парень, показывая ноготь мизинца.

– Но примет от тебя. Купи ей еды, хорошей еды. И… Микки, - Деми дважды щёлкнул пальцами, хотя и видел, что парень внимательно слушает. – Она не появлялась?

Ему не надо было пояснять, о ком зашла речь. В свете уличного фонаря, падавшего на них с той стороны площадки, Деми увидел, как скривился Микки.

– Если она появится, ей лучше держаться отсюда подальше. Андреа – святой человек, и только вы двое, ты и твоя тётка, сумели обидеть её настолько, что она не желает вас знать, - и парень взмахнул руками, словно отгоняя от себя мух.

Деми так и вспыхнул от обиды. Уже сколько лет прошло, как он терпит её, и всё никак не может привыкнуть.

– Святые могут признать, что человек имеет право на ошибку. Но мне теперь уж никогда ей этого не доказать. Бог отнял у Андреа уши и глаза, а у сердца нет запасных, - сказал он, подлаживаясь под речь Микки.

А голос Викки Делира всё так же звучал, манил танцевать всё новых молодых людей и девушек. Деми залюбовался ими – красивыми, юными. У них были худые, гибкие и сильные тела. С другими не выжить в трущобах. Уличная пыль, босяки всегда поражали нездешней красотой. Всё оттого, что лица их стали смуглы от солнца, а щёки румяны то от жары, то от холода. И глаза их наполнены жизнью, а не жаждой денег.

– Одни отказываются от всего, чтобы быть ближе к своим истокам, а другие – для того, чтобы отдалиться от них как можно сильнее, – сказал Микки. – Ты счастлив после всего? Твоя тётка счастлива? Гордится тем, что совершила?

Деми дёрнул плечом.

– Почём мне знать, счастлива ли Анаста? – спросил он. – Если я спросил, не являлась ли она сюда, это не значит, что я о ней беспокоюсь, но бабушка…

– Я не впустил бы к ней ни тебя, ни Анасту, – равнодушно ответил Микки. – И если появишься в следующий раз, то вспомни, что Андреа любит сладкое вино и мягкое мясо. Здесь таких не купишь, диа.

– Не зови меня так, - сказал Деми. – Я здесь вырос и имею право быть таким, как вы.

– Вы с Анастой продали свое право за маленькую малость, – Микки снова показал ноготь мизинца и для убедительности щёлкнул им о ноготь большого пальца. - Сказать, за какую? И теперь ты диа, чужак.

Для убедительности Микки снова прибег к жестам. Правая рука кулаком в грудь – что означало горячую убеждённость в своей правоте. И потом ладонью от шеи до пупка и обеими руками у горла – галстук и одновременно петля висельника. О да, тут презирали средний класс, презирали и высший. Последний жест Микки подчеркнул презрение: два оттопыренных безымянных пальца, самых слабых среди остальных.

Ответить на подобный жест можно было молчанием или дракой. Но глупо драться с последним человеком, кто еще хоть как-то связывал сан Котта с уличной пылью и к тому же ухаживал за старой женщиной, давно лишившейся зрения, слуха и нескольких частиц своей крылатой души. А ведь известно, что, теряя перья, душа теряет и возможность подняться так высоко, чтобы достичь небес. Стало быть, оставалось лишь молчание.

Молча Деми пробрался сквозь кучку танцующих, и в конце улицы обернулся. Отсюда был виден лишь тёмный силуэт в свете фонаря на балконе.

Идти через рабочие кварталы к центру не так уж долго, если напрямую. Другое дело, что это небезопасно: здесь чужаков любят еще меньше, чем среди босяков. Тут надо идти, огибая дешёвые пабы, стараясь попадать в свет фонарей, прислушиваясь к шагам, особенно за спиной.

Но ему повезло сегодня. Наверно, не зря он вспомнил про арана Моосса и поговорил с ним: парень с портрета по-прежнему хранил его. На границе хорошего квартала и плохого полицейский спросил у Деми документы и долго разглядывал Ренину записку.

– Деми сан Котт, – протянул он, растягивая гласные. – Ишь ты. Почему без ошейника?

– Я не такой раб, – оскорбился Деми. – Я…

Полицейский противно заржал. Котт выхватил у него бумагу из руки и быстро пошёл, почти побежал прочь. По счастью, у патрульного было хорошее настроение, и вдогонку он послал только крепкое словцо.

У самого же Деми настроение отчаянно испортилось. Надо ведь будет еще что-то соврать Рене – где он был, куда дел деньги. Ну да ладно, зато Рена есть. Его маленькое утешение в этой большой вонючей луже жизни.

***

Он щёлкнул замком, вошёл и повёл ноздрями, словно настороженный пёс. Пахло чужим человеком. Так благоухают приличные барышни, которые носят красивые платья и дорогое бельё, а у Рены нет ни красивых платьев, ни даже приличного белья – то, что она потихонечку сушила на трубе парового отопления за кроватью, и бельём-то называть было стыдно. Про духи и говорить нечего: от Рены обычно пахло только мылом и зубным порошком. Ну да ничего, они наработают небольшой капитал и смогут провернуть вполне законное дельце, в результате которого Рена выйдет замуж и станет араной – он всё продумал. Будут у неё ещё и духи целыми вёдрами, и всё остальное.

Вот только чем же это пахнет?

Рену Деми нашёл в кабинете, она спала сидя на стуле и положив голову сложенные на столе руки. Настольная лампа тускло освещала её макушку. Деми увидел несколько исписанных листов бумаги, заменявших Рене подушку.

– Рен, – парень осторожно дотронулся до плеча девушки.

Та встрепенулась и распахнула глаза – сонные, влажные, тёмно-карие. Тревожные.

– Ты так долго! – сказала она. – Я волновалась!

– Вижу я, как ты волновалась, – сказал Деми с улыбкой. – Давай-ка быстренько переодевайся и иди в кровать.

– Сегодня твоя очередь, - возразила Рена. – И я хотела тебя дождаться, чтобы рассказать…

– Расскажешь завтра. Быстренько, быстренько в кровать. Или тебя на ручках отнести?

Рена вскочила, чуть не уронив стул, и заторопилась в спальню. Но у дверей обернулась и спросила:

– Ты ведь был у женщины?

Деми помедлил с ответом. Он понимал, почему её это волнует: глупышка думала, что своим танцем он пытался её соблазнить и считала, что отказала ему.

Святая простота! Если б Деми действительно хотел соблазнить…

Но нет, она не для него. Пусть лучше найдёт своё счастье где-то ещё, не в убогом офисе… и не с ним.

«Ты счастлив?» – спросил у него Микки сегодня.

И Деми не смог ответить – но, кажется, ответ не был бы положительным.

Как может быть счастлив раб? Особенно рядом с женщиной, которую не может сделать счастливой.

– Я был у женщины, – сказал он, подумав, что не так уж и соврал – старая Андреа ведь была женщиной.

Рена прерывисто вздохнула и сказала тоном обиженной маленькой девочки:

– Ну, тогда тебе и правда кровать не нужна. Уже навалялся.

И ушла в спальню. Деми сказал арану Мооссу:

– Знаешь, ты уж не подведи, ваше аранство. Видишь, какая она? Пусть уж у неё всё будет, а я как-нибудь перебьюсь.

И погасил лампу.

Ночной дом, где уже погашен свет, крепко отличается от дневного дома. Кажется, что с улицы кто-то заглядывает, чудится, что тени сгущаются не от вешалки или стула – от незваного гостя. Только узкая полоска света под дверью соседней комнаты ещё какое-то время спасала от нахлынувших детских страхов, но скоро и она исчезла.