— Думаю, вопрос исчерпан, — решительно произносит Адриан. — Давай уже спать, Вера. Ты слишком активно на все реагируешь, тебе бы успокоиться.
Отложив пакет с кольцом, вытираю мокрые щеки. Спать?
Он издевается? У меня душа наизнанку. Вот-вот вовсе выпрыгнет и ускачет, а он спать предлагает. Невозможный человек.
Снова смотрю на футляр.
Не врал, когда говорил, что давно сделал выбор. Если бы я поехала с ним два года назад, то всё было бы по-другому. Опускаю взгляд и потираю живот, дочка наконец-то успокоилась. Возможно, это была бы вторая беременность.
Возможно, я была бы счастлива… Мы бы были счастливы.
Судорожно вздыхаю и снова смотрю на Андрея.
А может быть и нет?..
Как бы я смогла спокойно жить в Греции, оставив маму на пьющего, безработного отца? Как бы я смогла относиться к себе, так и не добившись злополучного прайм-тайма с моим улыбающимся лицом на заставке?
Не знаю.
И никогда не узнаю.
Молча наблюдаю, как Андрей проходит к двери и бьет ладонью по выключателю, снова превращая комнату в темную. Всё ещё раздражая меня своим ледяной безмятежностью, спокойно ложится рядом и тянет мои плечи на себя.
Обдает горячим дыханием, целует в висок. Обнимает крепко, как неподвижную куклу. Я в каменную грудь вжимаюсь. Дышу часто, урывками, но уже не плачу.
Я же чувствовала.
Всегда чувствовала, что любит, что мой… Проклятая журналистская жилка всё время искала этому подтверждение.
Факты. Факты. Факты…
Вся моя жизнь состоит из них — это основы журналистики.
Выцветший чек — факт, а отправленный Адрианом два года назад билет — всего лишь гипотеза. Гипотеза, оставленная мной, как несостоятельная. Ошибаться несложно, сложно признать свою ошибку. Всегда легче обвинять.
Потребность в диалоге достигает в моем сознании максимальной отметки. Я хочу с ним разговаривать, хочу понять.
— Почему ты никогда не говорил, что любишь?
— Говорил. Просто ты не слышала…
Наши голоса выравниваются и в тишине звучат безумно интимно. Словно во всем целом мире нет больше никого.
Только Вера. Только Андрей. И бушующее Эгейское море за окном.
Мужчина и женщина.
Без национальностей, возраста и профессий. Два оголенных друг перед другом человека. Нагота — она ведь не в одежде. Можно десять лет спать в одной постели голыми, но так и ни разу не обнажиться друг перед другом.
— Говорил? — переспрашиваю. — Когда?
Адриан сначала долго молчит. Только мерно поглаживает мою спину вдоль позвоночника. Потом делает отчетливый вдох и на выдохе произносит:
— Иногда говорил, иногда даже кричал, Вера. Даже кричал!..
— Я что… — нервно сглатываю слюну и морщусь. — Я… глухая, по-твоему?
Он на секунду замирает, теплая ладонь, плывущая по спине, тоже останавливается, а потом комнату вспышкой озаряет мужской смех.
— Женщина!.. Почему мне всё время кажется, что у твоих вопросов нет правильных ответов? — спрашивает он, отсмеявшись.
— Они есть, — недовольно отвечаю, устраиваясь на его груди поудобнее.
— Да?..
— Вообще-то, да, — вздыхаю умиротворенно и широко улыбаюсь. — Просто они зависят от моего настроения.
— Ну, я и говорю, каждый раз как пальцем в небо, — ворчит он. — Пора бы уже привыкнуть.
— Вздор. Обычно я очень спокойная…
— Пф-ф…
— И рассудительная.
— О-очень, Вера.
— И уравновешанная.
— Ну, этому у тебя бы поучиться, дорогая, — снова хрипло смеется он.
Качаю головой, впервые не испытывая желания что-то ему доказывать. Пусть думает как хочет, своенравный грек. Он меня любит. Пускай и не будет, как престарелый Ромео из сказки, говорить об этом словами. Видимо, есть такие мужчины?
По крайней мере, мой — такой.
Следующие несколько минут наслаждаюсь близостью. Мужская рука опускается на мою талию, затем накрывает живот.
Есть в этом что-то фундаментальное — в том, как Адриан касается нашей ещё не появившейся на свет дочки через меня…
Ещё раз затянувшись воздухом, наполненным ароматом мужского геля для душа и запахом кожи, собираю пальцами короткие мягкие волоски на твердой груди и веду ниже, ощущая, как по ходу движения каменеют грудные мышцы.
Адриан останавливает мою руку и приподнимает её повыше. Но я настырная. Повторяю путь, как по навигатору. Нащупав косые мышцы живота, останавливаюсь.
Жду от Макриса реакции. Обычно он менее тактичен и это озадачивает.
Долгое время я старалась не замечать внутреннего желания. Расслабиться хотелось — но было, правда, не до того. Сначала переживания за Адриана, потом постоянные угрозы беременности. Сейчас же грудь наливается тяжестью от возбуждения, а между ног с каждой минутой становится всё жарче. Организм раскрывается, словно цветочный бутон.
— Давай спать, Вера, — слышу ровный голос над головой.
Нахмуриваюсь, чувствуя, как внутри зарождается волна негодования.
— Ты… совсем меня не хочешь?
— Да что ж ты будешь делать?.. — усмехается он.
— Это потому что я поправилась, да? — нервно спрашиваю. — Вокруг так много стройных. Я всех их ненавижу.
— Твоя хваленая уравновешенность снова с нами.
Привстаю, опираясь на локоть.
— Я серьезно, Андрей. Мы вторую ночь спим вместе, а ты…
— А я только звенеть бубенцами ещё не начал, — ворчит он, скрипя зубами.
— Тогда я не понимаю.
— Твой врач сказал — полный половой покой.
— Это было больше месяца назад, — возражаю. — Перед вылетом Артур Ашотович снял все ограничения, Андрей.
— Артур Ашотович…
— Скажи честно, ты его недолюбливаешь?
— Терпеть его не мог, — отвечает Адриан, резко переворачивая меня на спину. — Ровно до сегодняшней ночи…