Цари мира

XV

Когда Жанна прочла об аресте своего друга, она ни минуты не колебалась и решила собой пожертвовать, только бы его спасти. Узнав из газет, что его везут в Ниццу, она подкараулила поезд, последовала за конвоем на «Виллу Роз» и, когда Анри оттуда перевезли в тюрьму, она явилась к начальнику тюрьмы с просьбой допустить ее на свидание с арестованным. Препятствий не оказалось. Может быть, этому помогла красота молодой женщины, подействовавшая на добродушного смотрителя; может быть, беспечность последнего; может быть, он не считал Дюпона опасным преступником. Жанна не теряла времени: она, оставшись наедине с Анри, потребовала, чтобы тот немедленно поменялся с ней одеждой, вышел бы под вуалью из тюрьмы, прошел бы на квартиру, переоделся и, сев на поезд, выехал бы из Ниццы. Анри послушно стал исполнять ее приказания. Только что они окончили переодеваться, вошел сторож и ввел нового посетителя. Дюпон, прикрываясь черной мантильей, вышел. Новый же посетитель, указав на сидевшую с закрытым руками лицом Жанну, произнес:

— Вот бумага. Мне приказано взять этого преступника. Дайте мне конвойных до вокзала. Наденьте на руки наручники, чтобы он не мог сопротивляться.

Маленькие ручки Жанны были защелкнуты в кандалы. Два жандарма вошли, подхватили ее с двух сторон и повели вслед за неизвестным в полицейском шарфе. На станции жандармы получили по пять франков — выпить за здоровье комиссара, а Жанну ввели в вагон и освободили от кандалов, причем спутник ее ей шепнул:

— Господин Дюпон, я вас спасаю! Доверьтесь мне. Вот записка вашего друга Дюваля!

Узник прочел записку, кивнул головой, но не проронил ни слова.

— Скорее из этой дверцы в тот поезд, который на Геную!

И оба выскочили на полотно, перешли на поезд, идущий в Италию, и расположились в купе первого класса.

У Лебюфона (читатель догадывается, что это был он) были заготовлены билеты, и когда подошел кондуктор, они оказались в порядке. Поезд тронулся. Жанна молчала и не отвечала на вопросы. Проехали Ментону, Вентимилью, Сан-Ремо. Жанна не могла удержать себя от слез, думая об Анри и беспокоясь о его судьбе. В шесть часов утра они прибыли в Геную, и Лебюфон отвез своего молчаливого спутника в знакомую ему гостиницу.

Трудно вообразить впечатление, произведенное на обоих незнакомцев, когда Дюваль признал Жанну и когда Жанна сказала, что она подменила Дюпона!

— Назад, назад в Ниццу! — воскликнули они. — Нам необходимо его разыскать во что бы ни стало!

— Да что о нем беспокоиться, — сказал Дюваль, — ведь он теперь, без всякого сомнения, спасен!

Все пристали к молодой женщине:

— Куда он направился? Куда он мог направиться? Куда вы ему сказали направиться?

Жанна не успевала отвечать.

— Я его спасла, но куда он поедет, я не могла предугадать. Ему виднее было, какой поезд взять и по какому направлению. Я думаю, что он во Франции не останется и, зная, что господин Дюваль ездил без него в Геную…

— Откуда он знает?

— Я ему сказала… и потому думаю, что он сюда же и направится…

— Очень возможно. Но мы не должны ждать…

— Вы побудьте пока тут, — сказали незнакомцы, — а мы его отыщем и привезем сюда.

И они исчезли.

Освобожденный из тюрьмы столь романтическим способом, Анри первое время путался в платьях, особенно садясь в фиакр, но это было приписано сильному горю посетительницы, и никто из сторожей не обратил на это внимания.

Приехав на квартиру Жанны, Дюпон поспешил переодеться при помощи преданной ему камеристки. У него там оказалась легкая домашняя пара, он ее и надел. Все эти дни он не брился, и у него выросла борода.

«Тем лучше, — подумал он, — меня труднее узнать».

Когда смерилось, в закрытой карете он отправился на железную дорогу.

Подошел поезд, везущий игроков в Монте-Карло. Анри вошел в купе, в котором сидели несколько человек. Один из них обратил <на себя> внимание Дюпона. Небритый, как он сам, в каком-то потрепанном пальто, видимо, с чужого плеча, с надвинутым на лоб картузом, закрывающий и отворачивающий все время свое лицо, он производил впечатление скрывающегося человека или одержимого манией преследования.

Когда в Монте-Карло все пассажиры вышли и в вагоне остались лишь он да Дюпон, его беспокойство как будто усилилось, и он таинственно обратился к последнему со словами:

— Вы не выходите? Вы дальше едете? Могу вас просить об одолжении?

— К вашим услугам, если это в моей власти.

— Да, да! Я еду в Рим. На границе таможенные служащие знают меня в лицо. У вас, я вижу, нет чемодана; возьмите мой, его не станут и осматривать, а я останусь в вагоне.

— А что у вас в чемодане, мосье? Позвольте узнать, на случай, если его откроют?

— О, ничего стоящего! Смена белья и больше ничего. Да вот, смотрите.

И он раскрыл свой саквояж.

— А это что за штука?

И он вытащил какую-то металлическую палку с шаром на конце, вроде бильбоке.

— Это… кропило, церковное кропило.

— Послушайте, мосье. Выньте из чемодана кропило, и тогда я согласен исполнить вашу просьбу. Ба! Да у вас там целая ризница! Ладанница, щипчики, флакончики, подносик… не хватает кадила, милостивый государь, большого массивного кадила и восковых свеч… Да, я понимаю вашу нелюбовь к таможням. Где вы это так чисто обделали церковь, мосье? Можете говорить, — я не сыщик, но я потребую, чтобы вы вернули вещи по принадлежности!

— О, мосье! Не губите меня! Я несчастный человек, но я не вор. Эти вещи — моя собственность, которую я везу, чтобы пожертвовать их в какую-нибудь бедную церковь на моей Родине, но они должны быть прежде очищены и вновь получить освящение… Я еду принести покаяние.

— Кто же вы? — невольно спросил Дюпон.

— Священник-апостат, перешедший в протестантство и поправший свои обеты. Я женился. Моя жена умерла, и я возвращаюсь в лоно Святой церкви.

— А дети?

— Детей у нас не было, и это счастье! О, вы не знаете, до чего я пал. Я развратил монахиню, убедил ее сойтись со мной, мы оба отреклись от веры, и, приняв протестантство, публично сочетались браком. У нас не стало средств: мы оба не умели работать. Тогда я записался в Шотландскую ложу, в Гренобле, где, узнав, кто я такой, дали рекомендацию к высшим членам Ордена. Стыдно сказать, что я там делал, как пародировал священные служения; сколько кощунства, хулы и святотатства на моей душе. И вот, я от них бежал и возвращаюсь в Рим, где надеюсь получить прощение. Если бы не эта надежда на Божье милосердие, я давно бы покончил с собой.

Дюпону пришлось выслушать эту странную исповедь, и он поспешил сказать бедняге, что сам он верующий, вполне ему сочувствует и решение его одобряет. Тот с жаром потряс его за руку.

Поезд подъехал к границе. Дюпон вышел с чужим саквояжем и преспокойно выбросил все его содержимое на дорогу, пользуясь темнотой ночи. Благополучно миновав таможню, он вернулся в купе, и, отдав облегченный чемоданчик, сказал:

— Ну, не прогневайтесь: ваша ризница a f… le camp[19]. Я тоже не намерен был из-за нее иметь дело с таможенными чиновниками.

Ранним утром поезд прибыл в Геную. Дюпон распрощался со своим новым знакомым и сам, облегченно вздохнув, почувствовав себя в безопасности, направился к знакомой гостинице, где побрился, помылся, почистился и дал свое настоящее имя.

«Жанну, верно, сейчас же выпустят, — успокаивал он себя. — Что могут ей сделать? Надо ей скорее написать и дать свой адрес другу Дювалю, а также запастись приличным гардеробом».

И он пошел делать покупки.