Цари мира

XXV

На четвертом этаже находилась квартира Альфреда, состоящая из двух комнат: ателье, студии, или мастерской художника, и спальни. Рядом с ним жил другой художник, его приятель. Они соединили обе квартиры вместе, вынесли в одну из спален мольберты и начатые картины, а из двух ателье устроили столовую и гостиную. Придя домой, Альфред развернул свои покупки и принялся устанавливать их на большом столе, взятом напрокат у хозяйки. Его сосед Норберто, молодой итальянец, уже вернулся, тоже принеся целый мешок закусок. Увидев приготовления, каноник спохватился и, сказав, что сейчас возвратится, вышел и спустя минут десять вернулся, весь обвешанный пакетами. Компания уже успела собраться, и его встретили дружным «ура!». Среди гостей были две чочары[25] в неаполитанских костюмах, хорошенькие девочки-подростки, служившие моделями для художников. Общими усилиями был накрыт и уставлен стол. Не имея возможности приготовить обеда, ни средств выписать его из ресторана, приходилось довольствоваться готовыми блюдами. Четверо гостей-художников принесли каждый что-нибудь со своей стороны, так что в общем составилось довольно приличное меню. Стол украшали: фузарские устрицы, небольшой омар от Буччи, разные колбасы, саламе и дзамноне от Данино, консервы от Табога. Ростбиф, телятина, небольшой индюк из ближайшей «ростичерии», оттуда же горячие «супли» из риса, итальянская пицца из трактира, помидоры, редиска, арбуз, абрикосы и фиги из зеленной и вина в изобилии: два «Фиаско Кьянти стравеккио», «Фиаско Марсалы», «Фиаско Аликанте», шесть бутылок «Асти спуманте» и неизбежный вермут. Две полбутылки коньяка довершали убранство стола.

— Господа, к столу, — скомандовал приятель Альфреда, ставя два бронзовых светильника на стол и спуская ставни. — Медам, вы будете столь любезны раздеться и прислуживать за столом?

Гнусная власть денег! Полубедные артисты, едва умевшие чем сами прокормиться, были все же богаче этих несчастных детей улицы, торговавших красотой своего тела, и не посадили их с собой как равных, а заставили прислуживать, унижая их, чтобы насытить свою похотливость!

Натурщицы удалились за ширму и спустя минуту вышли нагие, сияющие свежестью красоты и матовой белизной своего молодого девственного тела. Они подходили к каждому из сотрапезников, наливали им вина, клали куски с расставленных блюд, и, разрезая их на тарелках, угощали сидящих мужчин.

Пирушка шла вовсю, когда в дверь постучали. Вошел общий приятель — молодой виконт ди Бролио, дававший частные работы нашим художникам в расписывании аль-фреско своего недавно выстроенного кастелло близ Тиволи. Молодой богач опоздал на вечеринку, его не ждали, так как он не обещался наверное. Его грум нес за ним настоящий страсбургский паштет и три бутылки французского шампанского. Как член кружка, он твердо помнил свои обязанности. Сейчас же он сделается центром всего общества. У него были неисчислимые анекдоты (большей частью из последнего номера «Фигаро»), неиссякаемый запас рассказов, пикантные истории про великих мира сего, с которыми, как он утверждал, он близок и чуть ли не в родстве, а про себя у него было столько приключений, реальных и фантастичных, таинственных и чудесных, на суше, море и в воздухе, что, казалось, ни один чемпион мира не мог с ним состязаться в богатстве фантазии и находчивости. Впрочем, он должен был раз уступить рекорд одному русскому, купеческому сыну Малинину, тоже приятелю Альфреда, известному шулеру, который, проиграв в trente et quarante[26], на пари прошелся нагишом по всему Корсо…

С появлением ди Бролио компания оживилась. Чочары были приглашены к столу и сели по обе стороны богача. Все оказали честь приношению виконта и его анекдотам. Перешли к десерту. Альфред встал из-за стола, достав скрипку. Норберто сел за пиано, и полились чудные, восхитительные звуки. Первый импровизировал, второй аккомпанировал, предугадывая мелодию и улавливая переходы в другой тон. Альфред пел о любви, о потерянных надеждах, о напрасных усилиях, о бесполезных подвигах, о разочаровании в убеждениях, о разрушенных мечтах, о раскаянии в ошибках, о страданиях мятежного сердца, о сладком покое смерти… Все сидели очарованные, никто не шевелился. Нервно настроенный Антонио перенес столько нравственных потрясений, <что>расчувствовался, и по щекам его катились крупные слезы. Это вдохновило Альфреда. Он остановил импровизацию и начал торжественную фугу Баха. Мощными аккордами аккомпанировал Норберто. Когда они кончили, каноник рыдал, как ребенок.

— Старик напился, — шептала молодежь.

— И чего он забрался в нашу холостяцкую компанию? Чочары смеялись.