Цари мира

II

Господин Лепен, начальник парижской полиции, находился в самом дурном расположении духа. Он не так давно повредил себе ногу, участвуя в процессии богини Разума на Монмартрском бульваре в тот самый день, когда эти клерикалы праздновали открытие национальной монмартрской базилики[3]. Это они накликали на него несчастье. Господин Лепен суеверен, но считает себя «без предрассудков», что не мешает ему прислушиваться к голосу различных гадалок и хиромантов. Вот один из них ему предсказал, что он сломает ногу в борьбе с клерикализмом. Это предсказание исполнилось слишком буквально… как тут не быть суеверным?

Господин Лепен не в духе. Его раздражает неунимающаяся боль в правом колене, несмотря на уверение врача, что он не должен ее чувствовать. Его раздражает эта бесцельная война с прежними сестрами милосердия, с безгласными затворницами монастырских приютов, которых он принужден выселять и описывать их имущество. Его раздражает глупая и некрасивая роль, которую правительство возлагает на него и на полицию. Что хуже для француза, как служить посмешищем толпы! А его вчера, на больную ногу, послали в Бисетр арестовать важного преступника, и что же оказалось? Мэр издал запрещение духовным лицам показываться на улице в сутане. Этого было достаточно, чтобы все кюре и монахи Парижа дали себе рандеву в этом предместье! Улица с утра до ночи кишела рясами всевозможных цветов и покроев, и когда при помощи полиции арестован был для острастки один из демонстрантов, то он оказался не священником, а корреспондентом газеты «Матен», нарочно обрившим усы, чтобы посмеяться над господином мэром! «Что же вы нас не арестуете?» — говорили другие. «Если у вас мэр идиот, это не значит, что и мы должны быть такими», — не вытерпел кто-то из полицейских, и эта фраза попала в «Матен»[4], и сегодня это читает вся Франция…

Стук в дверь заставил Лепена опомниться.

— Войдите, — сказал он и тотчас же сделал вид, что углублен в кипу разложенных на его столе бумаг.

— Госпожа Дюпон, арестованная по вашему приказанию, — сказал вошедший комиссар и пропустил в кабинет монахиню.

Лепен приподнялся ей навстречу и, указав на стул, попросил садиться. Игуменья села.

— Госпожа Дюпон, прежде всего, я должен вас успокоить. Ваш арест — пустая формальность. По предписанию верховного суда, вы должны оставить Францию и более в нее не возвращаться. Мне предписано[5] удостовериться в том, что вы уезжаете и, если вы мне дадите честное слово, что сегодня же уедете, я избавлю вас от докучливых провожатых.

— Делайте, что вам приказано, господин префект. Но мне кажется, не стоило труда арестовывать человека в ту минуту, когда он едет на поезд, чтобы требовать его обещания уехать, и освободить его, когда его поезд уже ушел.

— У вас в распоряжении 12-часовой экспресс, — сказал Лепен, взглянув на часы, — если вы направляетесь туда, куда отправились ваши товарки. Мне было велено помешать вам ехать с ними вместе ввиду нежелательных демонстраций со стороны бретонских жителей. Итак, вы свободны, и прошу извинить за беспокойство, — я с дамами не воюю, и вас за преступницу не могу считать только за то, что вы носите сутану и имеете другие политические убеждения, чем мы, республиканцы…

И он галантно, несмотря на боль в ноге, встал и с низким поклоном растворил дверь.

— Проводите госпожу Дюпон к ее карете. К вашим услугам, сударыня.

Монахиня тихо вышла, еле кивнув головой.

Лепен принялся за свои бумаги. Расположение духа у него поправилось: он был доволен собой и тем, что с мадам Дюпон не вышло никаких осложнений. Ведь кто знает этих монахинь! От них или через них всегда ожидай неприятностей. Он совершенно углубился в текущие дела. Прошло не более получаса, как сильный и частый стук в дверь неприятно прервал его размышления.

— Что еще там такое? — недовольным тоном пробормотал он, и не успел сказать «Войдите!», как в комнату его, как бомба, влетел полицейский чин и, задыхаясь, проговорил:

— Господин префект! Скорее прикажите ее арестовать!

— Кого? — удивленно спросил Лепен, не узнавая сразу пришедшего.

— Монахиню, монахиню, господин префект! Я открыл заговор!

— Ах, это вы, господин Ленотр. Простите, я вас сразу не узнал. Объясните же, в чем дело?

Вместо ответа Ленотр протянул письмо, найденное в келье мадам Дюпон, от ее брата, а сам подбежал к телефону и позвонил на станцию Сен-Лазар. В эту минуту часы пробили полдень.

— Опоздали! Опоздали! — как в оперетте Оффенбаха, воскликнул полицейский, бросая телефонную трубку.

— И телеграф тоже не для собак выдуман, — сказал Лепен, уже успевший ознакомиться с документом. — Прикажите телеграфировать в Руан об их аресте и немедленном доставлении обратно.