Цена свободы

Привет от далёкой родины

День как день, не сказала бы что солнечный, но особый, кстати, для меня запоминающийся. Для Вадима Николаевича Макшеева тоже, даже очень.

Мы с ним гуляем по набережной, любуемся плавающими на Томи утками, самой рекой, удивляемся мастерству Леонтия Усова, ведь поставил же памятник Чехову. Была бы я скульптором, быть может, по-другому изобразила Чехова, но мне это не дано, а у Леонтия свой взгляд. Теперь каждый год здесь людно, а по пятницам ещё и проходят творческие мероприятия «Чеховские пятницы». В это время здесь вообще полно народу, как говорится, яблоку некуда упасть. Люди показывают свои таланты, а талантливых людей в Томске полно, да и приезжие тоже выступают.

Но сегодня не пятница, с Томи тянет прохладой. Людей почти нет, хотя время от времени кто-нибудь подходит к памятнику и фотографируется или просто потрёт нос, примета такая, говорят, к исполнению желаний. Так что нос у Чехова натёрт до блеска. Вот и мы подошли, конечно же, нос тереть не будем, а за ручку зонтика обязательно подержимся. Это мы делаем каждый раз, когда сюда приходим. Вадиму Николаевичу нравится гулять в тишине, а мне нравится гулять с ним. Мы идём, держась под руку, и говорим, говорим, говорим… Мы не можем наговориться, но никогда друг друга не перебиваем. Умеем выслушать, хотя любого другого человека я, бывает, перебиваю, затем извиняюсь, так получается. А Вадима Николаевича — нет, для меня важно каждое его слово. Выслушивает и он меня, то даёт совет, а то смолкнет и погрузится в своё глубокое прошлое, накопленное с годами.

— Устал?

— Нет, — отвечает он и прибавляет ходу, ему уже за девяносто, мне жалко его ноги, ведь сколько они исходили… а он мне доказывает обратное. — Ничего, Валенька, сейчас ещё пару кружков пройдём. — Я, давно уставшая, не подаю виду, неловко перед ним. Знаю, у него ещё и шагомер есть, это когда он один дома ходит из комнаты в комнату, а потом мне говорит, сколько километров находил за день. Я, конечно, удивляюсь, но сама редко наматываю такой километраж. А у него сила воли, это закалка, жизненная закалка.

Вот и снова дали круг и подошли к Чехову, там стоят двое молодых, похоже, влюблённых, передавая друг другу фотоаппарат, фотографируются и пытаются сделать селфи. Я отрываюсь от Вадима и направляюсь к ним. Он мне тихонько аккуратно делает замечание:

— Валечка, не надо, они сами, — он смущён.

— Да кого сами, видишь, им вдвоём хочется сфотографироваться, а никого нет, только мы с тобой, значит, я и помогу им. Слышишь, они ещё что-то не по-русски говорят, а значит, приезжие. Пусть фото на память останется. Быстро подхожу к молодым и предлагаю свою помощь, те с радостью принимают. Вот и пошли съемки. Повернитесь так, повернитесь эдак, улыбнитесь, возьмитесь за руки, обнимитесь, и пошло, и поехало, где показываю жестами, взамен улыбка и послушание… Я разговорчивая, но они коряво говорят на нашем языке, всё больше нам улыбаются. Я удивилась Вадиму Николаевичу, когда он подошёл поближе и услышал их речь, словно замер, а затем настолько ожил, что, мне кажется, я его такого никогда и не видела.

Опаньки, да что это с ним? Что с ним? Моё любопытство усилилось, смотрю то на Вадима, то на молодых. О Боже, я увидела неописуемую картину! Его счастье, его улыбку, столько радости, он переминался с ноги на ногу и разговаривал с молодыми на эстонском языке. Мне было не до фотографирования. Нет, я ещё сделала несколько снимков, но уже вместе с Вадимом. Это его родненький язык, его Эстония, где прошло его детство с месяца до четырнадцати лет.

— Валенька, милая, это же чудо! Я словно на родине у себя побывал, а думал, что уже никогда не услышу знакомого до боли мне языка. Валенька, я услышал! Ты видела, я с ними поговорил! Думал, что все слова забыл, а нет, вспомнил, ведь за столько лет они спрятались, заплутались где-то, а тут… Я, оказывается, столько вспомнил, Валечка, — восхищался он и начал мне по-эстонски повторять всё сказанное с земляками. А я стояла и слушала, словно понимая каждое его слово, у меня накатывались слёзы, таким я его ещё никогда не видела. Никогда…

— Валечка, ты должна меня понять. Должна! Совсем скоро меня не будет, а я… — тут он заволновался ещё больше, чаще заморгал, слёзы накатились и у него. Молча заплакал. Пытался нащупать в кармане носовой платочек, но я бережно утирала его слёзы своей ладонью. Мне их хотелось сохранить. Это слёзы радости, слёзы пережитого прошлого.

На набережной никого не было. Некоторое время мы были одни. Молодая пара очень спешила и, извиняясь, покинула нас. Хотя хочу отдать им должное, они выделили время Вадиму Николаевичу, пообщались. Знали бы они, что стоило ему это общение! Спал ли он в ту ночь? О чём думал? Конечно же, о том светлом клочке времени, когда был по-настоящему счастлив рядом с мамой, отцом и маленькой сестренкой Светочкой. Когда не было этой проклятой войны, когда была полная счастливая семья. Семья!

Ему четырнадцать, и он одинок, здесь, в Сибири, в глухой тайге, на болотистой местности, худой, голодный сирота. Эстония только снилась…

— Валенька, не суди меня, это слёзы. Они особые. Ты меня должна понять…

— Да что ты, что ты, как я могу судить? Ты же знаешь меня, я тоже радуюсь, радуюсь такому необычному сюрпризу. Такая встреча!!!

— Она последняя, Валечка, последняя в моей жизни, — трепетно доказывал он, сжимая мою руку, — я и думать не мог, что когда-то ещё услышу знакомую речь, увижу вживую эстонцев, в мои-то годы, Валечка… Вот и довелось, — тяжело вздохнул и задумался. Задумалась и я.

— Довелось, — повторяю я, восхищаясь и жалея, что не успела взять у молодых номер телефона или дать им свой. Быть может, позвонили бы когда? Кто знает…

Закрапал дождь, а вскоре усилился, показал свои способности. Мы быстро добрались до кафе, пили чай с только что испечёнными блинами, а эстонцы не выходили из головы и у меня, и у Вадима.

Позже мы часто вспоминали эту встречу с большим наслаждением и светлой печалью. Прошёл год-другой и Вадима не стало. Он там, на небесах, я мысленно с ним общаюсь. Его фотография у меня напротив кровати.

— А помнишь, Вадим, как ты с эстонцами общался, — спрашиваю я, глядя ему в глаза, но уже на портрете. В портрете вижу улыбку — помнит.