Цена свободы

Судите меня

— Здравствуй, мама, вот я и приехала. Слышишь ли ты меня? — чувствую, кажется, слышишь. Помнишь, когда я приезжала с сыном домой, первое, что говорила — частушку, всегда её напевала при встрече: «Самолёт летит, крылья стёрлись, а вы не ждали нас, а мы припёрлись!» Помню, как ты, утирая слезу, всегда отвечала: «Ждали, доченька, ждали!» и прижимала поочерёдно, то меня, то Шурку к себе. Как это было давно…

Вот и сейчас, я думаю, ты тоже нас ждала. Троица — праздник. Предыдущую ночь я не смогла уснуть, так получилось. А когда утром рано позвонила Тома, сестра, и сказала — поехали. И знаешь, что я ей ответила? Езжайте без меня, я не смогу, ночь не спала. Тома молча положила трубку, поняв моё состояние. Но я тут же перезвонила со словами: «Поеду». Меня долго ждать не пришлось, собралась в считанные минуты, и наш любимчик Костя уже вёз нас к тебе, мамочка, к вам, ведь ты там с папой, как всю жизнь прожили вместе, так и сейчас плечо к плечу, и ещё куча ваших деток, наших сестрёнок и братишек. Мы исполнили твоё последнее желание — похоронить в Батурино. Но когда ты нас об этом просила, а на тот момент папа уже давно был в мире ином, а мы тебя умудрились перевезти к нам в город, и прожила ты здесь совсем ничего, каких-то пять лет, а то и меньше. Мы в голос говорили: «В Томске, на Бахтине места хватит». А ведь мы тогда шутили, у всех нас в душе было выполнить твою просьбу, а говорили совсем иное. Никогда не забуду твои слова, ты мне часто говорила: «Близок локоток, да не укусишь, доченька». А ещё: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь». Точно, мам, не поймаешь, и локоть не укусишь, пыталась, увы, казалось бы, вот он, а никак. Зачем на твою просьбу мы так тебе отвечали? Зачем? А слово-то не воробей, но не признались же, что пошутили. Не забуду я и свою шутку, которая меня преследует уже более сорока лет. И сколько ещё будет преследовать, даже не знаю, а может, после того как напишу всё искренне, она оставит меня в покое?

Недавно сходила в церковь на исповедь, призналась батюшке, вроде бы и полегче стало, а нет да всплывёт. Тяжко так на душе становится, скверно, мучительно… Я в очередной раз прошу твоего прощения, прошу за ту глупость, которую совершила необдуманно, нет, тогда она была обдуманной. Но такая глупость… Страшная. С ней и живу. Да, мамочка, повторюсь, близок локоть да не укусишь… Ведь я оклеветала совершенно невинного человека, человека, которого даже и в глаза не видела. И пусть меня осудят все — заслуживаю.

Мне девятнадцать, полна неуверенности в себе, наивная, хотя пора бы и повзрослеть. Иду с аэропорта домой, только что прилетела на свою малую родину, в посёлок Батурино, тогда туда летал маленький самолёт кукурузник (почему-то так его обзывали в народе) Ан-2, кажется. Летать не любила, меня страшно тошнило. Но и автобусом пять, а то и шесть часов тоже не могла ехать, тошнило, просто выворачивало наизнанку. Водитель автобуса всегда возмущался: «Опять Соловьёва девчонка едет?!» Знал, чего ожидать от меня, не раз возил, но многие другие пассажиры, особенно мужчины, просто радовались незапланированной остановке, лишний раз выйти покурить и хлебнуть свежего воздуха. Опять же когда заканчивался асфальт, тут-то все впитывали совершенно другой воздух. Особенно если впереди идёт какая-нибудь грузовая машина. Пыль стояла столбом, не видно было дороги так как большая часть дороги тогда была неасфальтированной. Да и сейчас некоторые места без асфальта. А лесу было полно, вот и гоняли лесовозы туда-обратно. Из-за плохой переносимости поездок в транспорте к родителям приезжала раз в год, всегда в летнее время. Никогда не забуду одну поездку в самолёте. Нагостившись дома, полетела в Томск. Стоимость билета была семь рублей, а полёт длился не более сорока пяти минут, но для меня это казалось вечностью. Села в самолёт, пристегнулась, полетели, я как всегда никакая, минуты считаю, а они как назло длятся долго. Летим-летим, мешочек рыготиной заполнила, но хорошо знала, что если лететь на голодный желудок, будет адская боль в кишечнике, поэтому просто пила воду. Приземляемся, и снова мой знакомый аэропорт. Ух, как я разревелась, навзрыд ревела, помню, кто-то пытался меня успокоить. Обычно я молча плачу, никто моих слёз не видит, а тут… оказывается, нам Томск добро на посадку не дал, погода пошалила. Вот это была «поездка»! А в самолёте штормило так, что не одна я проблевалась. И всё же чаще ездила автобусом.

Вернусь к своему глупому поступку. Так вот, иду с аэропорта домой, год не виделась с родителями, подругами, одноклассниками, а навстречу моя знакомая со своей подругой. Поздоровавшись так ехидно, а быть может, мне так показалось тогда:

— А в твоей комнате, Валюш, батюшка поселился.

— Какой ещё батюшка?

— Как какой? Который у вас живёт! Придёшь, сама увидишь. Весь посёлок теперь к вам молиться ходит, грехи замаливают, — она засмеялась. Громко засмеялась. А мне стало больно и стыдно. Я мечтала встретиться не только с родителями, но и с одноклассниками, девчонками, мальчишками, которые мне нравились, на танцы сходить, в клуб, фильм посмотреть. Вещей себе в городе новеньких накупила на скопленную стипендию, короче, выфрантиться хотелось, городской себя почувствовала, а тут… «Дом-молебен» мама организовала.

— Да не может быть! Никто у нас не живёт!

Но в душе подкралось сомнение, помнила с детства, у нас всегда какая-нибудь чужая бабушка жила. Маме жалко было всех. То с вокзала кого привезёт приютит, то… Это теперь я осознаю, какие благие дела она несла. Поэтому и в мир ушла в святой день, просто уснула и не проснулась.

Не буду описывать, с каким настроением шла домой после такой новости. Ведь я на тот момент была комсомолкой, активисткой, а родители мои набожные, особенно мама. Не сядет есть, не покрестившись, и не уснёт, не помолившись. Сейчас и я перед сном молюсь, а тогда, а что тогда, вот я и отчебучила. На сей раз я не запела при встрече частушку про самолёт, а сразу ринулась в свою комнату, но никакого батюшки там не увидела, всё было по-прежнему, словно я и не уезжала в город. Даже моя любимая игрушка, плюшевый медвежонок, которого мне подарили за второе место, ждала меня на моём письменном столе. Смотрит мама на меня и понять не может:

— Что с тобой, доченька?

— А то. А кто в моей комнате жил?

— В твоей? Да никто.

— А где тогда батюшка жил?

Я знала, мама не любила обманывать, в нашей семье правда ценилась всегда.

— А батюшка в зале жил, там гораздо места больше.

— А-а-а-а, в зале, значит, жил всё-таки батюшка? — ехидно уточняю, но со злостью. Хотя какое право имела таким тоном с мамой разговаривать… Я перебарывала себя и продолжала дальше. Зная, что у батюшек обычно длинные волосы прибраны в хвостик, тонкий голос, вежливые, многие имеют брюшко, но могла и ошибаться, в мыслях складывались свои пазлы, ничего, выкручусь, если что не так пойдёт.

— Мам, у него чёрная, длинная до полу ряса, бородёнка небольшая, или уже сбрил? — снова ехидничаю, хотя самой тоже не по себе, как я так могу с мамой поступать. Но словно сатана вселился в меня и руководит.

— Ну да, доченька, бородёнка несбритая, аккуратный он весь, ладный, порядочный батюшка. Добрый. В церкви все порядочные служат.

Смотрит она на меня и ничего не может понять, чего я хочу от неё.

— А то, мама, а то, порядочный… — после глубокого вздоха я выпалила, — переспала я с этим батюшкой. Переспала. — Смотрю ей злобно в глаза и снова повторяю: — Переспала, так получилось, — тут же сделала досадливую гримасу.

— Доченька, да как же так? Как? — Здесь надо было видеть её растерянное лицо, боль в глазах, боль и негодование…

— А вот так, бывает такое, так случилось, мы полюбили друг друга немножко. Но, мама, у него своя жизнь, а у меня своя. Я с ним больше никогда не встречусь. Обещаю. И никто знать не будет. Это моя тайна, мам, моя.

Мне уже и самой больно. «Что я творю?» — задаю сама себе мысленно вопрос. Но для полного убеждения киваю головой, глухо повторяю: «Так получилось». А на маме и вовсе лица нет, мне её становится невыносимо жалко, мы прижимаемся друг к другу и обе плачем. Я, от того что крупно наврала, оклеветала себя и этого невинного батюшку, которого и в глаза не видела, но не хочу признаваться, и стыдно мне от этого. А мама, ох, бедная мама, что она пережила на тот момент? Как ей жилось дальше с этим грузом? Как? Что она думала обо мне, о батюшке???

На протяжении многих лет я искала себе оправдание, мысленно выкручивалась изо лжи, думала, быть может, Тома или Таня, мои сёстры, рассказали ей правду, когда приезжали к маме, я с ними тоже поделилась, что разыграла её. Вот как я могла? Как? Можно было хотя бы перед смертью признаться, попросить у неё прощение, а всё как-то, то некогда приехать к ней, то ещё что… С течением времени глубже и глубже осознаю свою глупую выходку. Этот страшный лоскут памяти хочется собрать в кулак и сжечь, но, увы, я живу с ним. Судите меня — заслуживаю.