Цена свободы

И мама и бабушка…

— Да-а ни-и, да-а ни-и, — кричал мальчонка лет трёх от роду, ехавший на самокате, оглядываясь назад, в итоге немножко врезался в меня. Женщина, едва поспевала за ним, что-то выкрикивала вдогонку, но расстояние между ними уже становилось приличным, я, как всегда, проявив свою инициативу приостановить малыша, попыталась разговориться с ним, просто решила помочь избежать каких-либо проблем. Тут же, в роще, прогуливались люди с маленькими и огромными собаками, устраивали гонки более взрослые ребятишки и тоже все на самокатах, а совсем недалеко крутой овраг.

— Где же ей тебя догнать, так разогнался? Меня тётей Валей зовут, а тебя как? — придерживая его излюбленный самокат, чувствуя, с каким рвением он пытается вырваться от моей нежданной «помощи».

— Стой, — твержу я настойчиво, — дождёмся бабушку, тогда и катись дальше.

Я присела на корточки и стала рыться в кармане, чтобы чем-то отвлечь малыша, как назло кроме ключей и сотика ничего не было. Выбор пал на ключи. Трясу связкой ключей:

— А знаешь, от чего эти ключи? — задаю навязчивый вопрос, радуясь бабушкиному прибытию.

— Спасибо, спасибо большое, — благодарит она, запыхавшись, прижимая ребёнка к себе.

— Я тоже побаиваюсь, когда мне оставляют внука с самокатом. Нашему и двух нет, а как помчится…

Но женщина перебила:

— То-то и оно, попробуй догони, взмокла вся.

Она расстегнула верхние пуговки куртки, поправила малышу шапку:

— Я же тебе сколько раз говорила, не уезжай от меня, катайся рядом!

— Ма-а-ам, я боси не бу-у-ду-у, — машет головой, — я басё-ой.

— Большой, да не слушаешь порой, — выговорила она скороговоркой, а Ванечка, теперь уже знаю его имя, крепко вцепившись за руль самоката, с новой сноровкой рвался в путь. Мне ничего не оставалось, как побежать за ним. Он снова помчался вперёд. Женщина была тучная и еле успевала за нами. Мне-то было нелегко угнаться, а ей… я представляю. Тут и я расстегнула свою куртку. Хорошо, никуда не спешила, ну, думаю, прокатится парнишка ещё кружочек, да я пойду домой. Кружочком одним не обошлось. И только когда сам Ванюшка устал, мы закончили покаташки.

— Спасибо вам, Валентина, — благодарила она меня, видя, как я запыхалась. — А Ваня ничего, довольный, думаю, накатался досыта.

— Ну вот, — вырвалось у меня, — следующий раз с папой катайся или с мамой, не угнаться бабушке за тобой.

Виктория, сдерживая дыхание, прикоснулась указательным пальцем к своим губам, и я почувствовала какую-то неловкость в сказанном. Здесь что-то не так, ведь сразу заметила, что малыш назвал её мамой. «И зачем я ляпнула?» — мысленно корю себя, разбавляя другой версией: ну, значит, поздний ребёнок, визуально прикинула, что Виктории лет пятьдесят, не больше, просто порой тучность придаёт возраст. А это поздний ребёнок, лет трёх, опять же я определила по Ванечкиному разговору. Всё нормально, меня мама в сорок восемь родила, и живу.

После неловкого молчания я заговорила совершенно на другую тему. Про свою собаку Дашку, как часто гуляла с ней по роще, и порой приходилось бегать как за Ванечкой. Уставший Ванюшка уже не рвался кататься на своём излюбленном самокате, а на метра два от нас шагал впереди и поминутно оглядывался.

— Мы с мамой тут, рядышком идём, вот молодец, не спеши, — выкрикиваю я Ванюшке, а Виктория перешла на шёпот. Перешла и я.

— Не мама я ему, нет, — бабушка. Настенька, дочка, — второй год пошёл, как померла, одна она у нас была, одна…

Я не успела спросить причину, как услышала страшный ответ: от ковида. Ещё нет и сорока дней, как померла моя двоюродная сестра Наташа, и тоже от ковида, её близняшки осиротели, так как года четыре назад их отец ушёл в мир иной. Но девочки взрослые, а тут Ванечка, совсем кроха. Страшное горе хоронить своего дитя…

— О Боже, — взмолилась я, чужую боль впитывая как свою. Сразу побежали мурашки по телу, усилилось сердцебиение, и я, как всегда, ощутила, озноб.

— Застегнись, ты вспотела, не дай Бог… — словно почувствовала Виктория, что меня подмораживает.

— Я переболела. — На секунду всплыла картина, как металась по дивану, ощущая адские боли, вены на ногах словно выворачивало наизнанку, бредила, а то входила в обморочное состояние. — Слава Богу, всё в прошлом, хотя последствия чувствую по сей день. А тут… такая молодая, всяко Настеньке не больше тридцати, — предположила я. — Как же так, как же так?.. — повысив голос, задала вопрос в пространство.

— А вот так, вот так… Была доченька, и нету…

Мы обе на секунду смолкли и уже держали друг друга под руку. Чтобы как-то разрядить обстановку, утешить Викторию добавляю:

— Она там, она наблюдает за вами, — указываю на небушко.

— Наверное, — Вика тоже взглянула вверх.

— А знаешь, Ванюшка часто всматривается в небо, когда мы на улице, и так смеётся: «Смой мама, смой», — смотрит вверх и такой радостный, и что он там видит… знать бы мне? А то дома играет, подбежит к деду, тянет его на кухню, возьмёт печеньку себе, деду даст и на краешек стола положит. Улыбчиво наблюдает. Во сне часто смеяться стал. Вот и думай, что хочешь…

— Тебе, наверное, кладёт печеньку? — перебиваю, хотя чувствую, что это не так.

— В том-то и дело, что не мне, я то в магазин бегу, а то так куда, с дедом оставляю. Отца-то у Ванечки почти и не было, разбежались они как Настёна родила. Да и его тоже уже нет — передозировка. Спокойный был, а связался…

Я всё чаще и чаще стала слышать это слово — передозировка, подумала с грустью и добавила:

— Страшно, в Воронине столько молодых похоронено, а тут ещё и ковид.

Тяжёлые мысли снова прильнули ко мне, ведь малыш совсем сирота… Больно. А каково им? В голове вертится спросить, а где родители со стороны Ваниного отца, но ответ последовал следом, я и вопрос не успела задать. Вика словно читала мои мысли, или просто мы с ней так разговорились, что ей захотелось поделиться всем и сразу. Бывает такое у нас, женщин. Да и легче так. Вот и поведала она мне ещё один случай:

— Мы, — говорит она, — с мужем с детства знакомы, жили в одном посёлке. Но так получилось, я чуть было замуж не вышла за нашего общего знакомого. Муж отбил, а я беременная была. И хорошо, что отбил, разные у нас взгляды на жизнь и дороги разные…

О нём больше не обмолвилась. А про первенца поделилась — произошёл выкидыш на третьем месяце, «поспособствовала» того дружка мамаша. Забеременеть больше не смогла.

Резко подул ветер, слегка завьюжил, требуша на асфальтовой дорожке листву, но тут же стих. Стихли и мы. Ванечка то и дело оглядывался.

— Настёнку мы удочерили уже в городе. Нет, не в Томске, здесь мы восьмой год живем, а туда больше ни ногой. И муж Настин оттуда. Мир тесен! Мир тесен, — повторилась она, поглядывая на кроны деревьев. — И надо же им было встретиться в Томске?

Тут и я удивляюсь — действительно тесен…

— Судьба, — говорю, — от судьбы не убежишь.

— А кто её знает? Может, и судьба, я уже во всё стала верить. И поверишь…

— Я тоже многим приметам верю. Часто сбываются. Особенно сны.

— У-у-у, про сны мне не говори… А вот доченька редко снится.

Но на снах Вика не заострила внимание, хотя, думаю, ей было что и о них рассказать, а перевела разговор на Настиного мужа:

— Тётя Настиного мужа и есть Настина родная мать, — выпалила она, глядя на меня и утвердительно помотав головой.

Зависла тишина, я стала переваривать сказанное. Ванюшка приостановился, подождал нас, и мы пошли в ногу.

— Вот как всё вышло. Знать бы мне тогда такое. Знать бы…

— Ну и поворот, — удивляюсь я. И каких ситуаций только в жизни не бывает…

— А тебе сказать причину, почему мы с мужем туда больше не поедем? Хотя у него там родня есть, а тут никого, только наша Настенька…

— Можешь не говорить, догадываюсь, — наши взгляды пересеклись. Ванечка стал тянуть Вику за рукав куртки:

— Ма-а-ма, в ма-а-азин.

Магазин «Ярче» был совсем рядом, а я подходила к своему подъезду с тяжёлым грузом чужой боли.