Цена весны

Глава 22

За недели, проведенные в школе, Маати забыл, как мир расширяется во время путешествия, и как он сужается, если путешествуешь в компании. Жизнь в тех же самых стенах, в тех же самых садах, и окружение из тех же самых знакомых лиц начали раздражать его, но там можно было найти способ остаться наедине с тем, с кем хочешь. В дороге, когда они все ехали вместе, такая драгоценная возможность представлялась крайне редко.

С тех пор, как андат заговорил, ему не удавалось остаться наедине с Эей, или, по меньшей мере, настолько далеко от остальных, чтобы можно было рискнуть и поговорить. Он не хотел, чтобы обе Кае или Ирит знали о том, что произошло. Он боялся, что они что-нибудь такое ляпнут там, где Ванджит их услышит. Он боялся, что Ванджит узнает о словах андата и, испугавшись, сделает что-нибудь ужасное, якобы для защиты.

Он боялся, потому что боялся, и был наполовину уверен, что Ванжит об этом знает.

Они оказались в окрестностях реки раньше, чем он бы хотел; хотя он провел долгие дни и ночи в дороге в непосредственной близости с остальными, дни на лодке будут еще хуже. Ему нужно поговорить с Эей до этого, и все сокращающее время заставляло его беспокоиться.

Холод и снег еще не добрались до долины, ведущей к реке. Словно во время путешествия они вернулись в прошлое. К веткам деревьев, все еще пытавшихся сбросить с себя последние намеки на зелень, льнули листья — золотые, красные и желтые. Чем ближе путешественники приближались к воде, тем чаще попадались фермы и предместья. Дороги и тропинки начали идти вдоль ирригационных каналов, и стали появляться другие путники — по большей части местные, но попадались и жители больших городов. Маати сидел на передке повозки, натянув одежду потуже; он глядел строго вперед и пытался не смотреть туда, где андат мог бы поймать его взгляд.

Он настолько погрузился в политику и опасности их маленькой команды, что не видел гальтов до тех пор, пока его лошади почти не наступили на них.

Трое мужчин, ни один не старше тридцати зим, сидели на обочине дороги.

Они носили грязные халаты, которые когда-то были красными или оранжевыми. У самого высокого на плече висела кожаная сумка. При звуке колес они отошли на несколько футов от обочины и поднимались из высокой травы словно приведения из детской сказки. Синие глаза с серыми зрачками. Последнее время никто из них не брился. Изнеможенные лица по привычке повернулись к дороге. На них не было никакого выражения, даже голода. Маати не осознавал, что сдержал лошадей, пока не услышал голос Эи из кровати, устроенной на задке повозки. Он тут же остановился. Большая Кае и Ирит, ехавшие на лошадях, натянули поводья. Ванджит и Маленькая Кае подошли к краю повозки. Маати рискнул и бросил взгляд на Ясность-Зрения, но тот сидел молча и неподвижно.

— Кто вы? — спросила Эя на их языке. — Как вас зовут?

Гальтские приведения задвигались, их пустые глаза сконфуженно мигнули. Первым пришел в себя высокий с сумкой.

— Я — Джайс Ханин, — сказал он, говоря слишком громко. — А это мои братья. Мы не больны чумой. Что бы не забрало наши глаза, это не чума. Мы не опасны.

Эя пробормотала что-то, что Маати не смог разобрать, и сдвинула ящик в задке повозки. Когда он повернулся посмотреть, она уже прицепила на бедро сумку целителя и собиралась спрыгнуть на дорогу. Ванджит, которая тоже увидела это, схватила Эю за рукав.

— Не ходи, — сказалa Ванджит. Словa прозвучали как приказ, а не как просьба.

— Со мной ничего не случится, — сказала Эя. Ванджит крепче схватила ее за одежду, их глаза встретились.

— Ванджит-тя, — сказал Маати. — Все в порядке. Отпусти ее.

Поэт посмотрела на него гневным взглядом, но сделала так, как он сказал. Эя соскользнула на землю и пошла к удивленным гальтам.

— Вы далеко от любого населенного места, — сказала Эя.

— Мы были в предместьях, — сказал высокий. — Что-то произошло. Мы пытаемся вернуться в Сарайкет. Видите ли, там наша мама. Только, кажется, мы выбрали неправильную дорогу или у нас крали так же часто, как помогали.

Он попытался изобразить то, что раньше было обаятельной улыбкой. Маати привязал поводья к повозке и тоже сошел на дорогу.

— Ваша мать? — спросила Эя.

— Да, мисс, — сказал гальт.

— Хорошо, — сказала она ледяным голосом. — По меньшей мере вы не из банды очаровательных лжецов, которые продавали обещание привести женщин в предместья. Что в сумке?

На лице гальта появилось выражение огорчения и отчаяния, но он не стал лгать:

— Имена мужчин, мисс. Тех, кто хотел жен из Гальта.

— Я так и думала, — сказала Эя.

— Не помогай им, — сказала Ванджит. Она вскарабкалась на передок повозки, но еще не взяла в руки поводья. Маати решил, что, судя по ее телу, она это сделает через несколько минут. Он увидел, что черные глаза андата уставились на него, и отвернулся. Эя, скорее всего, ее не услышала.

— Мы собирались все сделать правильно, мисс, — сказал высокий мужчина. — В Актоне есть человек, который записывает всех женщин, хотящих приехать сюда. Мы заключили с ним соглашение. У нас забрали все деньги, но мы сохранили списки. Клянусь богом, мы выполним свою часть сделки, если вернемся в Сарайкет.

— Вы украли у них, — сказала Эя, вынимая из сумки мех с водой. — Они украли у вас. Так что, как мне кажется, вы равны. Вот, попейте отсюда. Это не только вода, так что сделайте только пару глотков.

— Эя-кя, — сказала Ирит высоким и беспокойным голосом, но не стала продолжать. Конь Большой Кае замотал гривой и дернулся в сторону, чувствуя недовольство всадницы. Эя с таким же успехом могла быть в одиночестве.

— Вот… вытяни твою руку. Это полоски серебра. Я сделала зарубки на каждой, так что ты поймешь, если кто-нибудь попытается подменить их. Здесь вполне достаточно для проезда до Сарайкета. Дорога, по которой вы идете, приведет вас к реке. День пути. Может быть немного дольше. Скажем, два.

— Спасибо, мисс, — сказал один из оставшихся двоих.

— Я полагаю, вы не разрешите нам поехать на задке вашей телеги? — спросил высокий мужчина, с надеждой в улыбке.

— Да, не разрешим, — ответил Маати. Был предел того, что могла разрешить Ванджит, и он еще не был готов к стычке. — Эя, мы и так потратили много времени.

Эя, не говоря ни слова и не поглядев на него, вернулась к повозке, взобралась на нее и снова углубилась в восковые таблички, над которыми сидела все утро. Маати тоже забрался на повозку и опять повел ее по дороге. Ванджит сидела сбоку.

— Она не должна была это делать, — прошептала Ванджит. Хотя слова были сказаны очень негромко, он знал, что Эя их услышала.

— Никакого вреда от этого нет, — сказал Маати. — Пускай.

Ванджит нахмурилась, но спорить не стала. Остаток дня она сидела рядом с ним, словно охраняя его от Эи, а та, со своей стороны, не отрывалась от табличек. Даже когда все остальные запели, чтобы провести время, она продолжала работать, уверенно и сосредоточенно. Но когда разговор перешел на то, надо ли ехать после заката, надеясь ночью достичь реки, она вмешалась и сказала, что надо остановиться. Она не хотела, чтобы Маати уставал больше, чем необходимо. Большая Кае тоже встала ее сторону, ради лошадей.

Женщины разбили маленький лагерь и распределили ночные стражи, поскольку они были близко от дороги. По вечерам Ванджит обостряла их зрение, но настаивала, чтобы на рассвете оно возвращалась к нормальному. Она, конечно, по ночам не дежурила. Как и Маати. Вместо этого он глядел на луну, повисшую в ветвях деревьев, слушал приглушенное уханье сов и пил ядовитый чай. Ванджит, Ирит и Маленькая Кае лежали в повозке, потуже завернувшись в одежду. Андат сидел рядом с поэтом, неподвижный, как камень. Эя и Большая Кае взяли первую стражу и сели спиной к огню, давая их неестественно острым глазам привыкнуть к темноте.

«Ты должен убить ее», — сказал он, и когда Маати отшатнулся — его слабое сердце билось, как сумасшедшее, — андат только посмотрел на него. Детские глаза, казалось, стали старше, словно что-то древнее надело маску ребенка. Он кивнул себе и неуклюже пополз обратно. Сообщение было передано. По-видимому, он предполагал, что остальное — дело Маати.

Он посмотрел на пиалу с темным чаем, которую держал в руках. Тепло из нее почти ушло. В глубине плавали маленькие кусочки листьев и корней. Ему в голову пришла хорошая мысль. Не, возможно, блестящая, но утром они доберутся до реки и наймут лодку. Стоило рискнуть.

— Эя-кя, — тихо сказал он. — Что-то странное с этим чаем. Ты можешь?..

Эя взглянула на него. В неясном свете луны и огня она казалась старше. Она подошла к дереву, у которого он сидел. Взгляд Большой Кае последовал за ней. Спящие в повозке не шевелились, но андат глядел на него, не отрывая глаз. Маати протянул пиалу, и Эя отпила из нее.

— Нам надо поговорить, — едва слышно сказал Маати. — Остальные не должны знать.

— На мой взгляд все в порядке. Дай мне запястья, — сказала Эя обычным голосом. Потом, тихонько: — Что произошло?

— Андат. Слепота. Он говорил со мной. Он сказал мне, что я должен убить Ванджит-тя. Это все его рук дело.

Эя стала сравнивать пульс в обеих запястьях и закрыла глаза, как всегда, когда сосредотачивалась.

— Что ты хочешь сказать? — прошептала она.

— Младенец всегда льнул к Ашти Бег. Это заставляло Ашти-тя чувствовать, что он любит ее. Ванджит стала ревнивой. Конфликт между ними — дело рук андата. Сейчас он считает, что мы боимся ее, и пытается меня использовать. Размягченный Камень тоже вовлекал Семая-тя в разного рода конфликты. Как и Бессемянный.

Эя отпустила его запястья и прижала кончики пальцев к его ладоням с видом покупателя на рынке.

— А это имеет значение? — прошептала она. — Допустим, андат манипулирует всеми нами. Что это меняет?

Эя отпустила его ладони, на ее губах появилась тонкая безрадостная улыбка. Что-то прошелестело в кустах, маленькое и быстрое. Мышь, возможно.

— Все хорошо? — крикнула Большая Кае от костра. В тележке кто-то простонал и зашевелился.

— Прекрасно, — сказал Маати. — Все хорошо. Только надо кое-что поправить. — Потом, тихо. — Сомневаюсь, что это что-то меняет. Ванджит, скорее, на стороне Ясности-Зрения, чем на нашей. Если это создание замышляет что-то против нее — и, на самом деле, я не вижу, почему нет, — оно в отличном положении, чтобы получить то, чего хочет. Все дело в Ванджит. Я знаю, что ей надо и чего она боится.

— Ты думаешь, она хочет умереть? — спросила Эя.

— Я думаю, она хочет перестать страдать. Она считала, что пленение андата утихомирит боль. Наличие ребенка. Месть гальтам. Сейчас у нее есть все, что она хотела, и, тем не менее, рана все еще болит.

Маати пожал плечами. Эя приняла позу согласия и печали.

— Если бы она не была поэтом, я бы ее пожалела, — сказала Эя. — Но сейчас она пугает меня.

— Маати-кя, — голос Ванджит, высокий и беспокойный, пришел из темноты за плечом Эи. — Что случилось с Маати-кво?

— Ничего, — сказала Эя, поворачиваясь. Там сидела Ванджит, волосы растрепаны, глаза дикие. Андат припал к ее груди. Эя приняла позу заверения. — Все в порядке.

Поэт и андат смотрели на Маати с выражениями недоверия настолько похожими, что это было жутко.

Истоки реки Киит лежали далеко на север от Утани. Потоки воды с горных кряжей, отделявших города Хайема от Западных земель, залили широкие равнины, собрались вместе и проложили себе дорогу на юг. Утани, развалины Удуна, и потом еще южнее, в широкую заиленную дельту на востоке от Сарайкета.

В самом широком месте река достигала полумили в ширину, но это было дальше к югу. Здесь, где предместье присело на берегу реки, вода была наполовину уже, ее гладкая поверхность сверкала, как серебро. Восемь нешироких улиц пересекали друг друга под непредсказуемыми углами. Собаки и цыплята делили между собой мир лаем и писком, зубами и клювами, пока Маати ехал мимо. Два постоялых двора предлагали отдых. Еще одна чайная была разрисована символами, утверждавшими, что в ней нет кроватей на съем, и неохотно предлагавшими свежую лапшу и старое вино. Воздух пах разложением и новым ростом, холодной водой и дорожной пылью. По улицам должны были бы носиться дети, крича, плача и играя, невинные и жестокие, одновременно.

Маати остановил повозку во дворе ближайшего к берегу реки постоялого двора. Большая Кае слезла с лошади и пошла договариваться о комнате. После происшествия с андатом было решено, что они всегда будут нанимать отдельную комнату с закрытыми ставнями и закрывающейся на засов дверью. И кто-нибудь будет всегда наблюдать за андатом. Если все пойдет, как он намеривался, они поплывут по реке еще до наступления полуночи, но все-таки…

Весь этот день Ванджит хмурилась все больше и больше. Еще дважды они проезжали мимо мужчин и женщин с бледной кожей и слепыми глазами. Двое просили подаяние на обочине дороги, еще одного вела на веревке какая-то старуха. Эя больше не настаивала на том, чтобы остановиться и помочь им. К счастью, на постоялом доме не было гальтских лиц. Ванджит задержалась в главном зале, ее рука лежала на плече Маати. Второй рукой она держала андата, спрятанного в одеяле. Тот лежал неподвижно, как мертвый.

— Маати-кво, — сказала она. — Я тревожусь. С тех пор, как мы выехали из школы, Эя ведет себя очень странно, не правда ли? Она проводит часы, записывая на табличках. Не думаю, что это хорошо для нее.

— Я уверен, что она в полном порядке, — сказал Маати и изобразил, как он надеялся, успокаивающую улыбку.

— И она дала серебро этим гальтам, — провизжала Ванджит еще громче. — Я не знаю, что она хотела этим сказать. А вы?

Большая Кае вышла из темного коридора и махнула им рукой. Маати пришлось толкнуть Ванджит, чтобы привлечь ее внимание. Они пошли следом, и Ванджит уставилась невидящим взглядом в спину Большой Кае.

— Мне кажется, — продолжала она, — что Эя забыла, кто ее союзники, а кто — враги. Маати-кво, я знаю, вы любите ее, но вы не должны ей разрешить ослепить вас. Вы не можете игнорировать правду.

— Конечно, Ванджит-кя, — сказал Маати. Комната находилась на втором этаже. Свежий тростник на полу. Маленькая койка из натянутой парусины. Закрытые дубовые ставни не пропускали дневной свет. — Оставь это мне. Я позабочусь о ней.

Большая Кае вышла, бормоча что-то о том, что надо посмотреть на животных. Когда дверь за ней закрылась, Ванджит дала одеялу упасть и поставила андата на койку. Он гулил и что-то бормотал, махал ручками и беззубо улыбался. Пародия на радость ребенка, но вид Ванджит — ее простого удовольствия, страха, гнева и всех мельчайших движений ее губ — заставил мясо Маати слезать с костей.

— Вы обязаны что-то сделать, — сказала она. — Эе нельзя доверить андата. Вы не можете…

Ребенок запищал и упал на бок, пытаясь слезть на пол. Ванджит наклонилась к нему, снова посадила и только потом продолжила:

— Вы не можете разрешить тому, кому не доверяете, пленить андата. Вы не можете это сделать.

— Я, безусловно, попытаюсь этого не сделать, — сказал Маати.

— Странный ответ.

— Я не бог. Я использую то суждение, которое имею. Я не могу заглянуть в сердце человека.

— Но если вы думаете, что Эе нельзя доверять, — гневно воскликнула Ванджит, — вы должны остановить ее. Обязаны.

«С кем я говорю, — спросил себя он. — С девушкой? С андатом? Знает ли Ванджит, что говорит?»

— Да, — медленно сказал Маати. — Если она не годится на роль поэта, владеющего андатом, я позабочусь, чтобы она им не завладела. Я остановлю ее. Но я должен быть уверен. Я не сделаю это до тех пор, пока не буду уверен, что исправить ее невозможно.

— Исправить ее? — сказала Ванджит и приняла позу, отвергающую эту мысль.

— Я не собираюсь никого убивать, пока не будет другого выхода.

Ванджит отступила на шаг, ее лицо побелело. Взгляд андата метался между ней и Маати, его глаза светились от искреннего удовольствия.

— Я никогда не говорила, что предлагаю убить ее, — тихо сказала Ванджит.

— Неужели? — спросил Маати обвиняющим голосом. — Ты уверена?

Он повернулся и вышел из комнаты. Руки тряслись, сердце билось, как ненормальное.

Он повел себя, как идиот. Он поскользнулся. Возможно андат заставил его сказать больше, чем он намеревался; возможно андат решил, что это может завести его еще дальше. Он остановился в главном зале, голова слегка кружилась. Он сел за один из столов и опустил голову на колени.

Сердце все еще стучало, лицо горело, щеки пылали. Голоса хозяина и Ирит казались эхом, словно он слышал их из дальнего конца тоннеля. Он стиснул зубы, приказывая телу успокоиться и подчиниться ему.

Медленно-медленно, но пульс успокоился, лицо стало не таким горячим. Он не знал, сколько времени просидел за маленьким столом у задней стены. Казалось, что прошло несколько мгновений; казалось, что прошло полдня. Обе возможности были правдоподобны. Он попытался встать, но трясущиеся ноги не выдержали. Как у человека после забега.

Он сделал знак трактирщику и попросил крепкого чая. Мужчина достаточно быстро принес чугунный горшочек в форме лягушки, между губами кран в виде пустого языка. Маати нацедил густой зеленый чай в деревянную пиалу и какое-то время сидел, вдыхая запах; только потом попытался поднять ее к губам.

К тому времени, когда появилась Ирит, он почти стал собой. Истощенным и слабым, но собой. Женщина села напротив, переплетя пальцы. Ее улыбка была слишком широкой.

— Маати-кво, — сказала она, с запозданием приняв позу приветствия. — Я только что с набережной. Эя наняла лодку. На вид хорошую. Достаточно широкую, ее не будет слишком сильно качать. И она не сядет на мель. Они там говорили о мелях. В любом случае…

— Ирит, в чем дело?

Ирит оглядела главный зал так, словно ожидала кого-то найти. Потом заговорила, не глядя на него.

— Я никогда не собиралась пленять, Маати-кво. Я могу помочь, могу и не помочь. Но мы оба знаем, что я никогда не буду пленять андата.

— Ты хочешь уйти, — сказал Маати.

Вот тут она посмотрела на него — маленький рот, большие глаза. Она выглядела, как портрет самой себя, нарисованный тем, кто очень плохо думал о ней.

— Собери свои вещи, — сказал Маати. — И сделай это до того, как мы придем к реке.

Она приняла позу, которая принимала его приказы, но в положении тела остался страх. Маати кивнул себе.

— Я скажу Ванджит, что послал тебя с поручением, для меня. Что Эе нужен особый корень, который растет на юге. Ты встретишь нас в Утани. Ей ни к чему знать правду.

— Спасибо, — сказала Ирит, на ее лице появилось выражение облегчения. — Я прошу прощения.

— Торопись, — сказал Маати. — Времени мало.

Ирит торопливо пошла прочь, ее руки мелькали так, словно обладали собственной жизнью. Маати спокойно сидел в наступающей темноте, прихлебывал чай и пытался убедить себя, что к нему возвращается сила. Он разрешил напугать себя, вот и все. Смешно думать, что он едва не потерял сознание. Он в полном порядке. К тому времени, когда Эя и Маленькая Кае пришли забрать Ванджит и Ясность-Зрения, он почти в это поверил.

Эя приняла новость об отъезде Ирит без комментариев. Обе Кае переглянулись и продолжили грузить оставшиеся ящики в лодку. Ванджит не сказала ничего, только кивнула и поставила Ясность-Зрения на нос маленького суденышка, откуда он мог глядеть на воду.

Лодка была длиной в шесть лежащих друг за другом людей и шириной в пять. Она низко сидела в воде, заднюю часть заполняли запасы угля и печь; паровой котел и колесо с широкими лопастями уже были готовы к работе. Лодочник, присматривавший за огнем и рулем, казался старше Маати, его кожа была тонкой и морщинистой. Его помощник, который должен был стоять на вахте во время отдыха старика, мог быть его сыном. Никто из них не разговаривал с пассажирами и не обращал внимания на ребенка, метавшегося на руках Ванджит.

Как только они погрузили все пожитки на лодку и привязали их, Эя приняла позу, указывающую, что они готовы. Помощник что-то крикнул, почти пропел. Клерк на набережной прокричал ответ, концы отвязали, злое урчание колеса стало громче и сильный резкий удар дерева по воде отбросил их от берега в реку. Поднялся бриз, но, вероятно, только из-за скорости лодки. Эя села рядом с Маати и взяла его запястья.

— Мы сказали им, что ребенок — сын одного из утхайемцев и западной девушки. Ванджит — няня.

Маати кивнул. Ложь, ничем не хуже любой другой. Ванджит, сидевшая на носу, обернулась, услышав свое имя. Ее глаза были ясными, но, судя по выражению лица, она только что плакала. Эя нахмурилась и так сжала кончики его пальцев, что они побелели, потом подождала, пока кровь не вернулась в них.

— Она спросила о твоих табличках, — сказал он. — Ты постоянно занята с ними. Пленение?

— Я пытаюсь врезать символы настолько глубоко, чтобы смочь прочитать их пальцами, — тихо сказала Эя. — Это намного лучшее упражнение, чем я ожидала. Мне кажется, что я нашла несколько способов улучшить грамматику. Надо будет сделать другой набросок, но… Как ты себя чувствуешь?

— Что? А, прекрасно. Я чувствую себя прекрасно.

— Устал?

— Конечно я устал. Я уже стар, и слишком долго был в дороге…

«И я выпустил в мир сумасшедшего поэта, — подумал он. — Вся жестокость и трюки дай-кво, вся эта боль и потери, которые я перенес, чтобы стать поэтом, были оправданы. Если они не давали людям вроде Ванджит становиться поэтами, все было оправдано. А я проигнорировал их».

Словно читая слова в его глазах, Эя посмотрела через плечо на Ванджит. Солнечные лучи отражались от воды, окружая темную сгорбленную девушку блестящим бело-золотым ореолом. Когда Маати отвернулся, образ остался в его глазах и лег на все, на что он смотрел — чернота, где был свет, и бледное изображение цвета траурного платья, где была Ванджит.

— Я сделаю тебе чай, — сказала Эя мрачным голосом. — Оставайся здесь и отдыхай.

— Эя-кя? Мы… мы должны убить ее, — сказал Маати.

Эя повернулась к нему с бесстрастным выражением на лице. Он показал на Ванджит, его рука дрожала.

— До твоего пленения, — сказал он. — Мы должны быть уверены, что это будет безопасно для тебя. Так безопасно, как только возможно. Ты… ты понимаешь.

Эя вздохнула. Потом опять заговорила далеким и задумчивым голосом.

— Я знала одну целительницу в Мати. Она рассказала мне о том, что была в предместье, когда один из мужчин подхватил кровавую лихорадку. Он был хорошим человеком. Все его любили. Это было очень давно, так что у него были дети. Он пошел на охоту и вернулся больным. Она приказала помощникам задушить его и сжечь тело. Его дети оставались в доме все это время и плакали, пока они этим занимались. После этого она много лет не могла спать без кошмаров.

Ее глаза глядели в никуда, она выставила вперед челюсть, словно хотела кого-то запугать. Человека, бога или судьбу.

— Ты говорила, что это не ее ошибка, — мягко сказал Маати, аккуратно избегая упоминать имя Ванджит. — Она была маленькой девочкой, когда ее семью убили перед ее глазами. Она — запутавшаяся женщина, которая хотела ребенка и никогда не будет его иметь. Она стала злой и жестокой только из-за того, что с ней сделали.

Эя приняла позу несогласия.

— А сейчас я говорю, что не имеет значения, как мало спала мой друг, целительница, — сказала Эя. — Она спасла жизни этих детей. У меня есть травы. Когда мы остановимся на ночь, я достану их. Я позабочусь, чтобы это было сделано.

— Нет. Нет, я это сделаю. Если кто-нибудь и должен, пусть это буду…

— Это надо сделать быстро, — сказала Эя. — Она не должна понять, что происходит. Ты не сможешь.

Маати принял позу, которая бросала вызов, и Эя мягко сложила руки перед собой.

— Ты все еще хочешь спасти ее, — сказала она. Усталость и решительность заставили ее выглядеть, как отец.

Как Ота, который когда-то убил одного поэта.