Цена весны

Глава 30

Маати в одиночку шел через темноту, испытывая глубокое чувство нереальности. Он отказал Оте Мати, Императору Хайема. Он отказал Оте-кво. Многие годы, возможно всю жизнь, он восхищался Отой или презирал его. Маати дважды ломал мир, однажды служа Оте, а сейчас, через Ванджит, будучи в оппозиции к нему. Но на этот раз Ота был неправ, а он — прав, и сам Ота это признал.

Как странно, что в такая мелочь принесла ему такое глубокое чувство покоя. Даже тело стало легче, а плечи — почти расправились. К своему огромному удивлению, он сообразил, что избавился от бремени, которое нес, не подозревая о нем, большую часть жизни.

Маати в одиночку шел через темноту Удуна, потому что он так решил.

Слабый ветерок шевелил бурые лозы и обнаженные ветки. Вокруг него слышалось трепетание крыльев, прилетавшее ниоткуда. Воздух был достаточно холодным, изо рта шел пар, постоянно звучал приглушенный плеск реки. С каждым шагом появлялись все новые детали пути: топор, съеденный ржавчиной; дверь, все еще висящая на сгнивших кожаных петлях; зеленые светящиеся глаза какого-то мелкого хищника. Трещины каменной мостовой возникали прямо перед ним, словно его ночное шествие вредило городу, а не выявляло распад.

Он и Ванджит так долго были вместе. Они знали друг друга, помогали друг другу. Она должна понять, что только вмешательство андата повернуло его против нее. Дворцы хая Удуна становились все выше, хотя, казалось, не приближались, пока, на протяжении одного вздоха, он не шагнул в большой двор. Мох и лишайник почти полностью покрыли изображения спиралей на белых, красных и золотых камнях. Маати остановился и поднял фонарь над головой.

Когда-то все это было захватывающим дух свидетельством силы, изобретательности и огромной уверенности. Колонны поднимались в черный воздух. Статуи мужчин, женщин и зверей нависали над входом, но сейчас бронза исчезла под зеленым и серым. Он вошел в парадный зал, такой огромный, что свет фонаря не мог его осветить. Не было видно ни стен, ни потолка. Река молчала. Далеко вверху, в неподвижном воздухе, трепетали крылья.

Маати глубоко вздох пыль и гниль и, несмотря на прошедшие после разрушения полтора десятка лет, ощутил слабый запах дыма. Здесь пахло трупом истории.

Он пошел вперед по паркету из эбенового дерева и дуба; узор был разрушен, некоторые дощечки исчезли — работа воды и времени. Он ожидал, что его шаги вызовут эхо, но нет — ни один звук не вернулся к нему.

Слева и вверху мерцал свет. Маати остановился. Он опустил фонарь и опять поднял его. Мерцающий свет не сдвинулся. Не отражение. Маати повернул и пошел к нему.

Большая каменная лестница уходила во тьму, на ее верхушке горела единственная свеча. Маати медленно поднялся по ступенькам, так, чтобы не устать. Перед ним открылся зал, уже не такой ошеломляюще огромный, как первый; Маати смог различить потолок, да и стены были в наличии. Далеко в глубине зала горел второй свет.

Ковры под ногами сгнили годы назад. Битое стекло и упавший хрусталь могли образоваться как из-за неисправностей, так и при штурме города. Следующий лестничный пролет — такой же большой и такой же крутой — мог только свидетельствовать о жестокости, случившейся много лет назад. Посреди каждой ступеньки лежал человеческий череп, в глазницах которого двигались тени, когда Маати проходил мимо. Он надеялся, что эти мрачные символы оставили гальты, хотя и не верил сам себе.

Вот, говорила Ванджит, жизнь каждого из них оборвали гальтские солдаты. Это было ее оправдание. Ее почетная стража.

Он должен был догадаться, куда приведут его свечи. Большие двойные двери приемной хая Удуна стояли закрытыми, но через щели сочился свет. После такого долгого пути в темноте, он наполовину ожидал, что дверь откроется в огонь.

В свое время комната внушала почтение. И внушала его сейчас, по-своему. Арки, угловатые стены, тонкие железные канделябры, изящные как кружева, когда-то державшие сотни зажженных свечей — все они были предназначены для привлечения внимания к возвышению, черному лакированному креслу и широкому открытому окну, которое шло от потолка к полу. Когда-то на сиденье восседал хай, и весь город раскидывался за ним, как плащ. Сейчас плащом была только темнота, а на черном кресле ворковал Ясность-Зрения.

— Не думала, что ты придешь, — сказала Ванджит из теней за его спиной. Маати вздрогнул и обернулся.

От утомления и голода девушка отощала. Темные волосы были стянуты сзади, но несколько выбившихся прямых вялых прядей обрамляли ее бледное лицо.

— И почему я должен был не прийти?

— Из-за страха правосудия.

Она шагнула в свет свечи. На ней было порванное шелковое платье, похищенное из какого-то аристократического гардероба, разрушенного четырнадцать лет назад. Голова склонилась под невидимым весом, и она двигалась, как старуха, согнутая болью лет. Она стала Удуном. Война, разруха, руины. Все было ее. Ребенок — нечеловеческое чудовище, принявшее форму ребенка — закричал от радости и захлопал крошечными ручками. Ванджит вздрогнула.

— Ванджит-тя, — сказал Маати, — мы можем поговорить обо всем этом. Мы можем… все это еще может закончиться хорошо.

— Ты пытался убить меня, — сказала Ванджит. — Ты и твоя ручная отравительница. Если бы получилось по вашему, я бы уже была мертва. Как, Маати-кво, ты предлагаешь поговорить обо всем этом?

— Я… — начал он. — Должен быть… должен быть путь.

— И какой еще я могла стать? — спросила Ванджит, идя к черному креслу с его крошечным зверем. — Ты знаешь, что сделали мне гальты. Неужели ты хотел, чтобы я получила такую силу и забыла? Простила? Неужели прощение может быть возмещением за их смерти?

— Нет, — сказал Маати. — Конечно нет.

— Нет, — сказала она. — Поэтому тебе и не было дела до того, что я их ослепила, верно? Это было мое решение. Мое бремя. Я выбрала принять его на себя. Невинные женщины. Дети. Я могла уничтожить их, и ты бы отнесся к этому, как к правосудию, но я зашла слишком далеко. Я ослепила тебя. На пол-руки я обратила мою силу против тебя, и за это ты осудил меня на смерть.

— Андат, Ванджит-кя, — сказал Маати треснувшим голосом. — Они всегда интригуют против своих поэтов. Они манипулируют ими совершенно ужасными способами. Эя и я…

— Ты это слышал? — сказала Ванджит, наклоняясь к Ясности-Зрения. Черные глаза андата встретились с ее. — Оказывается, это твоих рук дело.

Андат заворковал и взмахнул ручками. Ванджит улыбнулась этому бессловесному жесту, понятному только им двоим.

— Я считала, что могла бы сделать мир целым, — сказала Ванджит. — Я считала, что могла бы иметь ребенка. Создать семью.

— Ты считала, что могла спасти мир, — сказал Маати.

— Я считала, что ты мог, — сказала она голосом, наполненным холодным уксусом. — Смотри на меня.

— Я не понимаю, — сказал он.

— Смотри.

Ее лицо заострилось. Он увидел пятнышко грязи на ее щеке, потом разбросанные по щеке поры и торчащие из них отдельные волоски, более тонкие, чем самые тонкие нитки. Ее глаза превратились в лабиринты кровяных потоков, текущих по белкам, зрачки сияли, как волчьи, свет свечи отражался от их глубин. Кожа стала мозаикой, крошечные чешуйки которой ломались и разбрасывались при каждом движении. Насекомые, настолько маленькие, что их не видел обычный глаз, копошились у корней ее волос и ресниц.

Желудок Маати вывернулся наизнанку, его затошнило. Он закрыл глаза и вжал ладони в веки.

— Пожалуйста, — сказал он, но Ванджит с силой отвела его руки от лица.

— Смотри на меня! — крикнула она. — Смотри!

Медленно и неохотно Маати открыл глаза. И это было слишком. Ванджит из женщины превратилась в ландшафт — широкий, как мир, движущийся, ломающийся, меняющийся. Ее вид бросил его в бесконечный океан.

— Видишь ли ты мою боль, Маати-кво? Ты можешь видеть ее?

«Нет», — попытался он сказать, но боль сжала горло. Ванджит оттолкнула его, он закрутился, тысячи деталей вонзились в него на протяжении одного удара сердца. Он упал на каменный пол, его вырвало.

— Не думаю, что ты увидел, — сказала она.

— Пожалуйста, — сказал Маати.

— Ты заберешь ее у меня, — сказала Ванджит. — Ты и Эя. И все остальные. Я была готова сделать для вас все. Я рисковала умереть. Но пленила. И ты даже не знаешь меня.

Она засмеялась, коротко и жестоко.

— Мои глаза, — взмолился он.

— Прекрасно, — сказала она, и зрение Маати исчезло. Он снова погрузился в туман слепоты. — Так лучше?

Маати потянулся на звук, тут же споткнулся. Ванджит ударила его по ребрам. Удивление оказалось хуже боли.

— Ты больше ничему не можешь научить меня, старик, — сказала она. — Я выучила все, что ты знаешь. И все поняла.

— Нет, — сказал Маати. — Есть больше. Я могу сказать тебе больше. Я знаю, что это такое — терять тех, кого любишь. Я знаю, что это такое — чувствовать себя преданными теми, кого считаешь самыми близкими себе людьми.

— Тогда ты знаешь, что мир не стоит того, чтобы его спасать, — сказала Ванджит.

Слова повисли в воздухе. Маати попытался встать, но ему не хватало воздуха, он хрипел, словно только что соревновался в беге. Бегущее сердце наполнило уши звуком мчащейся крови.

— Нет, — прохрипел он. — Стоит…

— А. Это Эймон. Все в Эймоне слепы, как камни. А это Эдденси. Так. Закончили. Бакта. Но зачем останавливаться, Маати-кя? Птицы. Все птицы в мире. Готово. Рыбы. Животные. — Она засмеялась. — Все мухи слепы. Я только что это сделала. Все мухи и все пауки. Мы отдадим мир деревьям и червям. Один большой народ безглазых.

— Ванджит, — сказал Маати. Спина болела так, словно в нее воткнули нож и оставили торчать. Он попытался найти слова. — Ты не должна делать такое. Я тебя этому не учил.

— Я сделала то, что ты сказал мне, — сказала она, повышая голос. Андат закричал вместе с ней, детский крик гнева, тоски и возбуждения от разрушения мира. — Я сделала то, что ты хотел. Больше, Маати-кво, я сделала то, что ты не мог сделать сам, и за это ты ненавидишь меня. Хочешь, чтобы я умерла? Прекрасно, я умру. И мир умрет вместе со мной.

— Нет! — крикнул Маати.

— Я не чудовище, — сказала Ванджит. Внезапно крик андата оборвался, словно задуло свечу. Ванджит упала рядом с ним, такая же неподвижная, как марионетка, которой перерезали веревочки.

Голоса. Оты, Даната, Эи, Идаан, Аны. И остальных. Он лежал на спине, держа глаза закрытыми. Он не знал, что произошло. Сейчас ему было все равно. Все тело превратилось в один сгусток боли. А потом, внезапно, боль осталась только в груди. Маати открыл глаза. На него глядело незнакомое лицо.

Человек с бледной как снег кожей и откинутыми назад чернильно-черными волосами. Глубокие коричневые глаза, мягкие, как шерсть и теплые, как чай. Он был одет в синее шелковое платье с золотыми вставками. Бледный человек улыбнулся и принял позу приветствия. Маати рефлекторно ответил. Ванджит лежала на полу, ее рука была неловко согнута за спиной, открытые глаза — пусты.

— Убил ее, — сказал Маати. — Вы. Убили. Ее.

— Да, — ответил бледный человек. — Более точно, мы ее тяжело ранили, и она умерла. Но, уверяю тебя, ты прав. Эффект тот же самый.

— Маати!

Он поднял голову. К нему бежала Эя, так быстро, что платье развевалось как флаг. Ота и Идаан следовали за ней, помедленнее. Ана и Данат шли, крепко обнявшись. Маати поднял руку, приветствуя их. Подбежав поближе, Эя заколебалась, ее взгляд упал на лежащую девушку. Бледный человек, Ранящий, принял позу поздравления, хотя в изгибе его кистей читалась ирония. Эя встала на колени и со спокойным профессиональным видом коснулась тела.

— О, да, — сказал андат, складывая руки на груди. — Совершенно мертва.

— Хорошо, — сказала Эя.

— Он не встает, — сказала Идаан, кивая на Маати.

Эя посмотрела на него и побледнела.

— Мне нужно. Отдышаться.

— Сердце останавливается, — сказала Эя. — Я знала, что это произойдет. Я говорила тебе пить тот чай.

Маати махнул рукой, отметая все ее опасения. Подошли Данат и Ана. Он даже не заметил. Они просто были. Глаза Аны. Коричневые и прекрасные.

— Мы… мы можем что-то сделать? — спросил Данат.

— Нет, — сказал андат в то же самое мгновение, когда Эя сказала: — Да. Мне нужна моя сумка. Где она?

Данат метнулся к большим дверям и спустя пол-мгновения вернулся с сумкой целителя в руках. Эя схватила ее, вытащила полотняный мешочек и начала рыться в связках сушеных листьев, которые для Маати выглядели совершенно одинаково.

— Должен быть еще один мешочек. Желтый, — сказала Эя. — Где он?

— Мне кажется, мы его не взяли, — сказал Данат.

— Тогда давай быстрее на причал. Принеси его.

Данат повернулся и бросился бежать. Эя нежно сжала руку Маати. Сначала он думал, что она хочет успокоить его, но ее пальцы сжали его запястье, потом потянулись к другой руке. Он отдался ее заботе. Да и особого выбора не было. Рядом с ним присела Идаан, на возвышении сидел Ота. Андат встал и отступил к Ане, словно из уважения.

— Насколько плохо? — спросила Идаан.

— Он не умрет. Это все, что я могу сейчас, — сказала Эя. — Маати-кя, открой рот. У меня нет времени варить чай, но это поможет, пока я не получу остальные припасы. Сначала будет сладко, а потом — очень горько.

— Значит ты это сделала, — сказал Маати, несмотря на щепоть листьев, которые она положила ему на язык.

Эя с удивлением посмотрела на него. Он улыбнулся:

— Ты пленила его. И вылечила слепоту.

Эя взглянула на свое творение, своего раба. Тот кивнул.

— Нет, — сказала она. — То есть да, я его пленила. И исправила то, что Ванджит сделала Ане и мне. А потом тебе, когда увидела, что она тебе сделала.

— Гальт? — спросила Ана.

— Я не… я даже не подумала. Боги. Что-нибудь еще надо сделать? Я имею в виду весь народ, сразу?

— Ты должна сделать все, — сказал Маати. — Птицы. Звери. Рыбы. Все, везде. Ты должна торопиться. Это только мысль. — От трав во рту все горело и кололо, но боль в груди, казалось, ослабела. — Нет разницы.

Эя повернулась к андату. Доброе бледное лицо стало тверже. Не имело значения, как оно выглядит, это создание не было человеком и не было добрым. Но оно подчинялось воле Эи, и мгновением позже она облегченно выдохнула.

— Сделано, — сказала она с изумлением в голосе. — Они получили его обратно. Те, кто его потеряли.

Ана шагнула вперед, встала на колени и молча заключила Эю в объятия. От того места, где он лежал, Маати мог видеть, что Эя закрыла глаза и бросилась в ее объятия. Обе женщины, казалось, застыли, на мгновение, которое длилось не дольше двух вздохов, но несло на себе вес многих лет. Эя резко подняла голову, и андат дернулся. Идаан с криком подпрыгнула. Все глаза посмотрели на нее, когда она прижала плоскую ладонь к животу.

— Я чувствую себя очень странно, — сказала она. — Ты должна предупреждать, когда собираешься сделать что-нибудь в этом роде.

— Бесплодная? — тихо спросил Ота. В его голосе особой радости не было.

— Исправлено, — сказала Эя. — Мы опять можем рожать. Гальты могут быть отцами, а мы можем рожать детей.

— А не могла бы ты оставить меня такой, какой я была? — спросила Идаан.

— Итак, мы начали все сначала, — сказал Ота. — Все вернулось на круги своя. Мы только изменили несколько имен. Хорошо…

Ранящий оборвал его низким лающим смешком. Его глаза уставились на Эю. Ота перевел взгляд на с одной на другого, потом обратно. Его руки сложились в позу вопроса. Женщина и ее раб не обратили на это внимания.

— Всех? — спросил андат.

— Всех, везде, — сказала Эя. — Это только мысль, верно? Все должно быть так, как должно быть.

— Что ты делаешь? — с искренним любопытством спросила Ана.

— Лечу всех, — сказала Эя. — Если есть в Бакте ребенок, который сегодня утром разбил себе голову о камень, я хочу, чтобы он исцелился. Мужчина в Эймоне, который сломал бедро еще будучи мальчиком; его плохо вылечили, но я хочу, чтобы он с сегодняшнего утра ходил без боли. Все. Везде. Сейчас.

— Эя Мати, — сказал андат низким удивленным голосом, — маленькая девушка, которая спасла мир. Ты так это видишь? Или ты так извиняешься за убийство столь многих людей?

Эя ничего не сказала, и андат опять замолчал. В его глазах сверкнул гнев. Маати вытянул руку и коснулся ею руки Эи. Она рассеянно погладила его в ответ, словно он был не больше, чем действовавшей из добрых побуждений собакой. Андат что-то тихо прошипел и отвернулся. Маати в первый раз заметил, что у него заостренные зубы. Эя расслабилась. Маати сел, его дыхание почти вернулось. Андат взглянул на него. Белки его глаз стали черными, как у акулы; Маати никогда не видел, как андат меняет внешность, и это наполнило его внезапным страхом. Эя неодобрительно хмыкнула, и андат принял позу извинения.

Маати попытался себе представить, на что это похоже — мысль, такая изменяемая, такая гибкая, такая наполненная насилием и гневом. «Как могли мы когда-то думать, что можем сделать что-то хорошее при помощи таких орудий?» Пока она держит андата, Эя осуждена на борьбу. И Маати тоже несет ответственность за это жертвоприношение.

Но у Эи, похоже, были другие намерения.

— Ты сделал все, что был должен, — сказала она. — Можешь идти.

Андат исчез, его одежда упала на пол сине-золотой грудой. Запах перегретого камня пришел и ушел, выдох ада в ночной воздух. Все молча застыли. Первым пришел в себя Маати.

— Что ты наделала? — прошептал он.

— Я целитель, — пренебрежительно сказала Эя. — Если я буду держать эту мерзость всю оставшуюся жизнь, это помешает мне в работе, и кто тебе сказал, что ты можешь сидеть? На спину, или я прикажу стражникам положить тебя. Нет, не говори ничего. Не имеет значения, что ты думаешь, будто чувствуешь себя в тысячу раз лучше. Вниз. Сейчас.

Он лег на спину и уставился в потолок. Он чувствовал себя разрушенным и опустошенным. Глазурованные кирпичи затуманились в свете факелов, но, возможно, только потому, что глаза снова стали такими, как были. Холодный воздух, вливавшийся через окно, был слишком слабым, чтобы называться ветром, но заставил его почувствовать себя лучше, чем он ожидал; каменный пол под ним стал более удобным. Голоса вокруг звучали тихо, из уважения к его нездоровью или из почтения. Мир никогда не видел похожей ночи. И, вероятно, никогда не увидит.

Она освободила его. Боги, все, что они сделали, все, ради чего страдали, и она просто освободила создание.

Когда Данат вернулся, Эя заставила его принять пригоршню трав, даже более горьких чем те, которые были последними у него во рту, и приказала оставить их под языком, пока она не скажет другого. Идаан и один из стражников вытащили тело Ванджит наружу. Утром, подумал Маати, они сожгут его. Ванджит была сломанной, печальной и опасной женщиной, но она не заслужила, чтобы ее труп выкинули на помойку. Он вспомнил, как Идаан сказала что-то похожее про убитого оленя.

Он даже не заметил, как уснул, но Эя разбудила его, мягко тряхнув, и помогла сесть. Пока она измеряла ему пульс и давила кончики пальцев, он выплюнул черные листья. Рот онемел.

— Мы отнесем тебя обратно на носилках, — сказала она, и раньше, чем он успел возразить, зажала ему ладонью рот. Он принял позу молчаливого согласия. Эя встала на ноги и пошла к большим бронзовым дверям.

Шаги сзади были знакомы, как старая песня.

— Ота-кво, — сказал Маати.

Император сел на возвышение, зажав руки между колен. Он выглядел бледным и истощенным.

— Ничто не происходит так, как я планировал, — раздражительно проворчал он. — Никогда.

— Ты устал, — сказал Маати.

— Так и есть. Боги, как я устал.

Капитан стражников распахнул настежь двери. Вошли четверо, державшие сооружение из веток и натянутых между ними веревок. Рядом со стражниками шла Эя. Один из людей сзади крикнул, и вся команда стала перед капитаном и так и стояла, пока тот, ругаясь, переделывал узлы.

Маати смотрел на них так, словно они были танцорами или гимнастами, выступающими перед банкетом.

— Я прошу прощения, — сказал Маати. — Это не то, что я собирался сделать.

— Да ну? Я думаю, что ты надеялся исправить ущерб, который мы сделали, пленив Бесплодную. Исправить, не обращая внимания на цену.

Маати начал было возражать, но потом оборвал себя. За большим окном пролетела падающая звезда. Пятно света исчезло так же быстро, как появилось.

— Я не знал, насколько высокой она окажется.

— А это важно? Если бы ты заранее знал ее, ты бы отказался от проекта? — спросил Ота. Он не обвинял и не злился, но говорил как человек, который не знает ответа на вопрос. Маати обнаружил, что и он не знает.

— Если я попрошу у тебя прощения…

Ота какое-то время молчал, низко опустив голову, потом сказал:

— Маати-кя, мы были друг для друга сотнями людей, и сегодня ночью я чувствую себя слишком старым и слишком усталым. Все в этом мире изменилось по меньшей мере дважды, с тех пор, как я проснулся утром. Что касается прощения… я не знаю, что означает это слово.

— Я знаю.

— Неужели? Ну, тогда ты обогнал меня.

Носилки пошли вперед. Эя помогла ему сесть на самодельное сидение, веревки и прутья заскрипели под его весом, но выдержали. В руках стражников он качался, как ветка под ветром. Император, которого они бросили, следовал за ними в темноте.