Цена весны

Глава 5

Нантани был ближайшим портом к землям гальтов, но шрамы войны в нем были слишком свежими и слишком глубокими. Так что, по заговору богов, Ота вернулся в город своего детства: Сарайкет.

Самые быстрые корабли прибыли за несколько дней до остального флота. Они остановились на пол-ладони пути от набережной, и сейчас перед Отой простирался весь город. Он мог видеть мачты кораблей у самого дальнего конца набережной, вставших на якорь так, чтобы дать побольше места приходящим судам. Блестящее полотно свисало из каждого окна, которое видел Ота, начиная от самого близкого к воде кабинета смотрителя пристани и до башен дворцов, стоявших на северных холмах; там энергичные цвета посерели от сырости.

Толпы наполнили доки, и он слышал рев голосов и обрывки боя барабана и мелодий флейты, приносимые бризом. Воздух пах по-другому — гнилью и зеленью — и казался неожиданно знакомым.

Император Хайема находился вдали от городов восемь месяцев, почти девять, и его возвращение в сопровождении высших семейств гальтов было невиданным в истории событием, которое никогда не повторится. Этот день все мужчины и женщины на набережной — или смотрящие из окон домов — будут помнить до тех пор, пока их не коснутся длинные пальцы смерти. День, когда новая императрица, гальтская императрица, в первый раз приехала в Хайем.

В книгах, сгоревших до тла примерно тогда, когда родилась новая императрица, Ота читал истории о том, что жизнь императора отражает состояние империи. Император с большим количеством детей правит богатой плодородной страной; отсутствие наследника говорит о плохих урожаях и тощем скоте. Император, который упивается в доску, правит страной вольнодумцев, ученый и святоша — мрачной страной мудрецов. Тогда он наполовину верил в эти истории. Сейчас — вообще не верил в них.

— Ты, наверно, подумал, что следовало сделать надбавку ко времени нашего прибытия, — сказал мужской сварливый голос за его спиной. Он повернулся и посмотрел на Баласара Джайса, одетого в официальную парчовую одежду и блестевшего от пота. Ота принял позу беспомощности перед волей богов.

— Ветер дует так, как хочет ветер, — сказал он. — Мы будем на суше с наступлением темноты.

— Мы-то будем, — возразил Баласар. — Но остальные будут швартоваться и разгружаться всю ночь.

И это было правдой. На следующий день население Сарайкета, скорее всего, возрастет процентов на десять, гальты наполнят гостевые кварталы и постоялые дома и займут половину кроватей в веселом районе. Во второй раз на жизни Оты, бледнокожие и круглоглазые соседи появились в его городе. Только на этот раз без запачканных кровью обнаженных мечей.

— Они пошлют за ними галеры-буксиры, — сказал Ота. — Все будет в порядке.

Галеры, с их вспыхивающими рядами белых весел и декоративными железными поручнями, добрались до большого корабля только после полудня. С громкими криками — протестами, смехом, приказами и контрприказами — к палубе корабля подсоединили толстые тросы из конопли. Паруса спустили и, под звон тревожного колокола, судно Оты потащили прямо против ветра; начался последний, самый короткий участок пути домой.

По такому случаю воздвигли приветственную платформу. Широкие балки были белыми, как снег, церемониальные стражи ждали у носилок, пока другие, менее церемонные, сдерживали напор толпы. Корабли Баласара и шести высших гальтских высших советников поплыли за кораблем Оты, чтобы высадиться на берег вместе с ним. «Мститель» с Аной и ее родителями должен был быть следующим, а рев соревнующихся между собой мастеров этикета с других пяти судов мог бы заглушить океан. Ота более чем хотел оставить сражение за позицию и статус на усмотрение смотрителя пристани.

Толпа дружно взревела, когда корабль причалил, а потом опять, когда Ота пошел по трапу, перекинутому через щель между палубой и землей. Слуги — в пристойном числе и порядке — шли перед ним; так Ота сошел на землю. Шум стал чем-то материальным, ветром, сделанным из звука. Церемониальные стражи приняли позу подчинения, Ота соорудил ритуальный ответ. Ближайший к нему страж улыбнулся, это был Синдзя.

— Ты сбрил бакенбарды, — заметил Ота.

— И стал выглядеть, как выдра, — согласился Синдзя. Выражение его лица изменилось, стало непроницаемым, и он поклонился кому-то справа от Оты: — Баласар-тя.

— Синдзя, — сказал Баласар.

Прошлое вторглось в настоящее. Когда-то Синдзя играл роль человека Салазара, был экспертом по городам Хайема и предводителем наемников. Потом он стал шпионом, предал Баласара и убил самого дорогого для генерала человека. Сейчас даже воздух между ними сгустился. Глаза Баласара сдвинулись, посмотрели вдаль, он нахмурился, словно считая, сколько его людей остались ли в живых, если бы Синдзя не изменил. Потом это мгновение прошло. Или не прошло, но прикрылось этикетом.

Остальные гальты начали сходить на берег, неуверенно проходя по неподвижным планкам трапа; собравшаяся толпа приветствовала каждого из них так, словно он был героем, вернувшимся с войны. Слуги, одетые в легкие хлопковые платья, вели каждого потеющего гальта к ожидающим носилкам; Ота стоял в позе уважения, пока последний из гальтов не ушел.

— Я подозреваю, что они очень скоро оденутся в местную одежду, — сказал Синдзя. — Из-за жары они все выглядят наполовину мертвыми.

— Я тоже чувствую себя нехорошо, — сказал Ота.

— Должен ли я прервать церемонию? — спросил Синдзя. — Я могу погрузить тебя в носилки и доставить наверх за то время, которое нужно для убийства цыпленка.

— Нет, — вздохнул Ота. — Уж если мы это делаем, давай сделаем это хорошо. Но ты поедешь со мной, да? Я хочу услышать, что происходит.

— Да, — сказал Синдзя. — Ты пропустил несколько представлений, но не думаю, что нас ждет что-то особенно зловещее. За исключением пиратов. И заговора. Ты получил доклад о заговоре в Ялакете? Заговорщики, вероятно, связаны с Обаром.

— Ну, это просто прекрасно, — сказал Ота.

— Не большая чума, чем обычно, — игриво предположил Синдзя, и тут же слуги выступили вперед, чтобы проводить Оту к носилкам. Носильщики шли раскачивающейся походкой, носилки качало, словно корабль в океане, но еще хуже. Зажатый между жарой и качкой, Ота почувствовал было тошноту, но его успокоил вид зданий, проносившихся мимо окна, занавешенного шторой из бисера. Высокие стены, голубые и белые, заканчивались черепичными крышами, серыми и красными; флаги неподвижно висели в медленном густом воздухе; мужчины и женщины принимали позы приветствия или махали полосками из ярко-окрашенной ткани. Если бы стояла осень или зима, старые горны огнедержцев уже бы горели и их странное пламя сопровождало бы его по широким улицам до дворца.

— Какие-нибудь неприятности с прибытием? — спросил он у Синдзя.

— Немного. По большей части рассерженные женщины, бросали камни. Мы закрыли их, пока не причалит последний корабль. Данат и я решили поселить девушку и ее родителей в доме поэта. Не самое впечатляющее здание, но удобное и расположенное достаточно далеко от других; у них будет возможность побыть наедине. Боги знают, что в остальное время на них будут таращиться, как на трехголового теленка.

— Мне кажется, что у Аны есть любовник, — сказал Ота. — Один из моряков сложен как придворный.

— О, — сказал Синдзя. — Я скажу страже, чтобы они держали ушки на макушке. Я думаю, он не будет стучаться в дверь. Или будет?

— Лучше бы не стучался, — сказал Ота.

— Я полагаю, что девушка уже не девственница. Есть ли шанс, что я не прав?

Ота принял позу, отметавшую опасение. Она в любом случае не носит ребенка другого мужчины. Если, конечно, юноша, которого он мельком видал в трюме «Мстителя», — гальт. На мгновение Ота почувствовал неуверенность.

— Если стража обнаружит молодого человека, пытающегося забраться внутрь, задержите его — я хочу поговорить с ним. И я бы не хотел делать положение более сложным, чем оно уже есть.

— Твое слово закон, высочайший, — легким тоном сказал Синдзя. Ота хихикнул.

Ему не хватало мужской компании. В мире было всего несколько людей, которые под всеми его титулами видели Оту, а еще меньше тех, кто осмеливался насмехаться над ним. Их фамильярность ковалась годами. Вместе они сражались против заговора Идаан, и борьба превратила изгнанника Оту в хая Мати. Они любили одну женщину и едва не на сцепились из-за нее. Синдзя обучал сына Оты искусству боя и стратегии, напился вместе с императором после похорон Киян, и всегда высказывал свое мнение, хотел этого император или нет. У Оты не было другого такого друга или советчика.

Они ехали на север, и толпа, запрудившая улицы, изменилась. На набережной они проезжали мимо платьев и лиц рабочих и ремесленников. Здесь, в квартале торговцев, платья и флаги стали более изысканными — богатые и насыщенные цвета, золотая вышивка, символы различных торговых домов. И потом, почти без перерыва, они исчезли, сменились символами и цветами утхайема, а высокие стены и разукрашенные ставни стали принадлежать не домам, а дворцам. Женщины и мужчины в великолепных платьях принимали позы приветствия и подчинения, пока их обмахивали веерами слуги и рабы. Где-то слева от Оты спрятанный хор грянул песню, прекрасные голоса стали выводить сложную мелодию. Носилки остановились перед большим дворцом, первым дворцом, дворцом императора. Ота вышел наружу и обводил взглядом ряды слуг и высших чиновников, пока не увидел того, кого жаждал увидеть.

Данату уже исполнилось двадцать зим, на его лице смешались длинные северные черты Оты и тонкие лисьи Киян. С того времени, как Ота уехал, скулы Даната заострились, он стал выглядеть старше и симпатичнее. На нем было серое платье с богатым красным кушаком, которое очень шло ему. И, тем не менее, Ота видел всех мальчиков, которые превратились в этого мужчину: младенца; неповоротливого мальчугана, только что вставшего на ножки; болезненного мальчика, вынужденного лежать в кровати; неловкого и печального юношу, наследника Империи. Все они стояли перед ним в позе церемониального приветствия, в глазах блестела радостная улыбка. Ота нарушил протокол и обнял сына. Руки юноши оказались холодными и сильными.

— Ты все хорошо делал, — прошептал Ота.

— Никто из городов действительно не сгорел, пока тебя не было, — тихо ответил Данат. В его голосе были гордость и удовольствие от похвалы.

— Ты говоришь почти как Синдзя.

— Ты знаешь, что риск был.

Ота засмеялся и дал рою слуг проводить его в покои. Церемонии закончатся намного позже. Приветствия растянутся на недели — аудиенции, особые молитвы, пиры, танцы, переговоры, заседания. Все это лежит перед ним, словно пожизненная работа, которая начнется позже. Но сейчас он сидел в своих личных апартаментах, обдуваемый прохладным бризом, напротив сидели Синдзя и Данат, наливавший охлажденную воду в каменные пиалы. Мир был само совершенство.

За исключением того, конечно, что не был.

— Возможно мы можем забить обе дырки одним гвоздем, — сказал Синдзя. — Сильный удар по пиратам защитит Чабури-Тан и ясно скажет Обару, что им лучше держаться поближе к собственному дому.

— А что покажет слабый удар? — спросил Ота.

— Покажет, что мы слабы, после чего дела пойдут плохо, — сказал Синдзя. — Но если мы с самого начала будем предполагать, что потерпим поражение, я не смогу предложить ничего полезного.

Ота положил ноги на скамеечку. Ему все еще казалось, что дворцы покачиваются: призрачное движение после недель на корабле. Чувство оказалось странно приятным.

— С другой стороны, — сказал он, — если мы собираемся уничтожить врага цветами и подушками, нам это не поможет. Насколько силен наш флот? Хватит ли у нас людей, чтобы разбить пиратов в честном бою?

— Если мы не разобьем их сейчас, мы, безусловно, не разобьем их и в следующем году, когда все моряки станут на год старше, — сказал Синдзя. — Даже если каким-то чудом все способные рожать гальтские женщины прыгнут в чью-то кровать, только лет через десять мы получим новые руки, способные затянуть веревку, хотя и не сражаться. Если мы собираемся что-то делать, это надо делать сейчас. До того, как стать сильными, мы станем намного слабее.

— Если мы сумеем стать сильными, — отозвался Ота. — И я не знаю, сумеем ли мы сохранить корабли. У нас одиннадцать больших городов и только боги знают, сколько предместьев. Мы говорим о переезде полумиллиона нашим мужчин в Гальт и получении обратно полумиллиона женщин.

— Ну, отправив в Гальт тех, кто может сражаться, мы делу не поможем, — сказал Синдзя.

— Зато Гальт может сражаться, — сказал Данат. — У них есть опыт войны на море, есть боевые корабли и ветераны.

Ота увидел, как на лице Синдзя появилось задумчивое выражение. Он дал молчанию продлиться.

— Мне это не нравится, — наконец сказал Синдзя. — Даже не знаю, почему, но не нравится.

— Мы все еще считаем свои проблемы своими, — сказал Данат. — Попросить Гальт сражаться за нас может показаться странным, но таким образом они защитят и свою страну. Через поколение Чабури-Тан будет как их городом, так и нашим.

Ота почувствовал в груди странное давление. Все это было правдой, конечно. Он провел годы, осуществляя свой план объединения государств. И, тем не менее, когда Данат откровенно сказал о том же самом, ему было трудно это услышать.

— Есть еще кое-что, — сказал Синдзя.

— Баласар? — спросил Ота.

Синдзя наклонился вперед, сплел пальцы на колене и нахмурился. Помолчав, он заговорил:

— Да. Да, он.

— Он простил меня, — сказал Ота. — Возможно, вы оба…

— При всем уважении, Ота-тя, — сказал Синдзя. — Ты был его врагом. И это честная позиция. Я нарушил свою клятву, солгал ему, убил его лучшего капитана. Он — человек, который любит преданность, а я был одним из его людей. Это не то же самое.

— Возможно, — согласился Ота. — Возможно, не то же самое.

— Баласар-тя не тот человек, который может повести флот, — сказал Данат. — Или, при всем уважении, ты, Синдзя-тя.

— Да, конечно, мы этого не можем, — сказал Синдзя. — Мое руководящее положение не при чем, мне не нравится сама идея. Просто… Но мальчик прав, Ота-тя. Смешанный флот, наши корабли и их, может потопить пиратов. Это лучшее решение. Я не знаю, сможем ли мы договориться с Гальтом, но об этом стоит подумать.

Ота почесал ногу.

— Фаррер-тя, — сказал он. — Новый отец Даната. У него есть опыт морских сражений. Мне кажется, он ненавидит всех нас вместе и по отдельности из-за будущего брака Аны-тя, но он — самый подходящий человек.

Данат сделал большой глоток воды и усмехнулся. Это сделало его моложе.

— После того, как церемония закончится, — сказал Синдзя. — Мы получим этого гальта пьяным и счастливым; вот тогда и посмотрим, сможем ли мы заставить его подписать какое-нибудь обязательство, пока он не протрезвеет.

— Если бы это было так просто, — возразил Ота. — С их Высшим Советом, Низшим Советом и Конклавом, каждый шаг — все равно, что заставить кошек встать в прямую линию. Глядя на их действия, я просто поражаюсь, что они сумели собрать средства на военную компанию.

— Тебе надо поговорить с Баласаром, — сказал Синдзя.

— Поговорю, — ответил Ота.

Они перешли к другим темам. Некоторые были весьма трудными: ткачи и каменщики на побережье начали предлагать деньги подмастерьям, так что ближайшие фермы теряли руки; налоговые поступления из Амнат-Тана оказались меньше, чем ожидалось; рейды северян стали хуже. Другие были безобидны: при дворе в моду вошли платья из гальтской ткани; суда стали быстрее двигаться по рекам, потому что научились использовать котлы вместо гребцов; и, наконец, Эя прислала сообщение, что помогает целителям в Патае, очень занята и не сможет приехать на свадьбу брата.

Ота помедлил, еще раз перечитывая письмо, написанное четким ясным почерком дочки. Простые слова, грамматика официальная, но подходящая. Она не обвиняла его и не спорила с ним. Было бы лучше, если бы наоборот. Злость, по меньшей мере, не расстояние.

Он обдумал последствия ее отсутствия. С одной стороны, все заметят, что семья императора не полностью собралась. С другой, Эя порвала с ним все отношения много лет назад, когда его нынешний план был только грубым наброском. Будучи здесь, она бы только напоминала женщинам городов, что они, в определенном смысле, выброшены на помойку. У следующего поколения не будет матерей из Хайема, и то, что их отцами будут не гальты, являлось, в лучшем случае, слабым утешением. Он сложил письмо дочки и сунул в рукав; мысль о том, что отсутствие Эи к лучшему, омрачала сердце.

Ота ушел в свои комнаты, отослал слуг и лег на кровать, рассеянно глядя, как бледный полог колышется под еле ощущаемым бризом. Как странно — быть дома, слышать на улицах родной язык, чувствовать воздух, который он вдыхал в юности.

Ана и ее родители тоже сейчас отдыхают, сидя, возможно, на веранде, выходящей на искусственный пруд с карпами-кои и перекинутый через него мостик. Возможно убрали раздвижные стены, что пустить внутрь воздух. Будучи в возрасте Даната, Ота несколько раз бывал в доме поэта в Сарайкете; тогда он дружил с Маати Ваупатаем и они вместе пили вино. В другой жизни. Он закрыл глаза и попытался представить себе комнаты, которыми они были тогда, когда поэт Хешай и Бессемянный еще находились в этом мире. Нагромождение свитков и книг, зола в камине, запах благовоний и старого вина. Он не сознавал, что заснул, пока Бессемянный не отвернулся, с ухмылкой; только тогда Ота понял, что это сон.

Его разбудил человеческий голос. Солнечные лучи падали под другим углом, день почти прошел. Ота сел, пытаясь сосредоточиться. Слуга опять заговорил:

— Высочайший, церемония приветствия начнется через полторы ладони. Должен ли я сказать Госпоже вестей отложить ее?

— Нет, — слабо ответил Ота, спросив себя, сколько времени слуга пытался разбудить его. — Нет, совсем нет. Пришли мне чистую одежду. Или нет… пришли их в баню. Я буду там.

Слуга принял позу утверждавшую, что для него приказ — закон. Оте это показалось чересчур, но он давно привык, что остальные играют свою роль более серьезно, чем он. В бане он освежился, встретился с представителями двух высших семейств и торгового дома, связанных с Обаром и Бактой, и разрешил проводить себя к месту большого праздника. Они будут приветствовать бывших захватчиков музыкой, подарками, интригами и, как он подозревал, виной и едой не уступающим по весу дворцам.

Самый большой зал его дворцов открывался в широкий сад цветущих ночью растений. На платформах стояла сеть шептальников, готовых повторять церемониальные приветствия и ритуальные ответы самым далеким слушателям. Ота не сомневался, что по краям садов ждут посыльные, готовые разнести отчеты о событиях еще дальше. Толпа напирала, шум стоял такой, что музыкантов и певцов, которые должны были бродить по саду и петь серенады, отослали домой.

Ота опустился в черное лакированное кресло хая Сарайкета, выпрямил спину и сложил руки так изящно, как только мог. Подушки для Даната, Синдзя и всех остальных высших чиновников Оты находились за ним, наполненные, возможно, на две трети. Остальные, несомненно, находились в толпе, одетой в шелка и украшенной драгоценностями. Сегодня ночью для них другого места не было. Только не в Сарайкете. И, возможно, в мире.

Данат принес ему бокал холодного вина, но из-за шума приветствий и благодарностей разговаривать было невозможно. Данат сел на подушку рядом с Отой. Фарреру Дасину дали не кресло, а целую скамью из розового дерева. Иссандра и Ана сидели на подушках у его ног. Все трое выглядели пораженными зрелищем. Ота поймал взгляд Иссандры и принял позу приветствия, которую она великолепно вернула.

Он перенес внимание на ее мужа. Фаррер Дасин, жесткий и седой. Ота обнаружил, что спрашивает себя, как лучше подойти к этому человеку со своим новым предложением. Несмотря ни на что, он думал о Гальте и собственных городах как о двух отдельных странах, а не как об объединившихся империях. На самом деле Фаррер Дасин и большая часть Высшего Совета считали так же. И все они были не правы, включая самого Оту. Свадьба не только объединит обе семьи, но и свяжет две культуры, два правительства, две истории. Его внуки будут жить и умирать в мире, полностью отличным от того, в котором жил сам Ота; там он был бы таким же чужаком, каким сейчас является в Гальте.

И здесь, в этой ясной ночи, переполненной народом, поворачивается цикл времен. Он был иррационально уверен, что Фаррера Дасина можно убедить возглавить объединенный флот или, по меньшей мере, стать спонсором компании против пиратов, грабящих Чабури-Тан. Они, вместе, это сделают. Вместе они смогут сделать все.

Раздался условный сигнал: заиграли флейты и барабаны, когда на помосте подняли полотняные фонари. Ота встал и толпа перед ним замолчала. Слышался только звук тысячи дыханий, дополненный трелями птиц и стрекотом сверчков.

Ота обратился ко всем тоном, подходящим для этого места; он практиковал его долгие годы. Оказалось, что он изменяет некоторые слова, которые произносил обычно. Вместо того, чтобы говорить только о будущем, он отдал должное прошлому. Он хотел, чтобы каждый здесь знал: в добавление к миру, который они сделают, есть другой мир — в некоторых отношениях хороший, в некоторых плохой, — который они оставляют позади.

Его слушали так, словно он был певцом, на него глядели все глаза. Стояла полная тишина, только сотни шептальников передавали его слова летней ночи. Когда он принял позу, означавшую конец речи, то увидел слезы не на одном лице, слезы людей обеих наций. Он подошел к Фарреру Дасину и предложил ему сказать ответное слово. Гальт встал, поклонился Оте, как равному и вышел вперед. Ота вернулся на свое место, почти не беспокоясь.

— Ты уверен, что надо разрешить ему говорить? — прошептал Синдзя.

— Этого не избежать, — ответил Ота, все еще улыбаясь. — Все будет в порядке.

Советник прочистил горло, встал в неудобную позу ораторов-гальтов — одна нога впереди другой, одна рука в воздухе, вторая держится за халат — и заговорил. Все худшие страхи Оты немедленно испарились. Эти слова, похоже, написала Иссандра и произнесла ртом мужа. Радость, что будут дети; темные годы, принесенные войной; пустой мир без детского смеха. И вот, наконец, темнота закончилась.

Ота почувствовал, что сам чуть ли не плачет. Он страстно желал, чтобы Киян дожила до этой ночи. Он надеялся, что боги — если они не только истории и метафоры, — донесут до нее эти слова. Старый гальт наклонил голову к толпе. Аплодисменты обрушились как потоп или землетрясение. Ота встал и протянул руку к Данату, Фаррер Дасин — к своей дочери. Будущие Император и Императрица встретятся сейчас в первый раз. Ота знал, что об этой ночи будут слагать песни.

Ана была прекрасна. Халат, который она носила, был сшит специально для нее и очень шел ей. Лицо было раскрашено в полной гармонии с волосами и золотым ожерельем. Данат надел черное платье, расшитое золотыми нитями и скроенное так, чтобы порадовать взгляд гальтов. Фаррер и Ота шагнули назад, оставив своих детей в центре возвышения. Данат попробовал улыбку. Глаза девушки затрепетали, щеки вспыхнули под краской, дыхание убыстрилось.

— Данат Мати? — сказала она.

— Ана Дасин, — ответил он.

Ана глубоко вздохнула, ее хорошенькое, похоже на розу лицо осветилось. Потом она заговорила сильным и уверенным голосом.

— Я никогда не соглашусь лечь с тобой. Если ты изнасилуешь меня, я позабочусь о том, чтобы об этом узнал весь мир. У меня есть только один любовник, Ханчат Дор, и другого не будет.

Ота почувствовал, что у него побелело лицо. Уголком глаза он увидел, что Фаррер отшатнулся, как ударенный камнем, и поднял руку к лицу. Рот Даната открылся и беззвучно закрылся, как у рыбы. Шептальники на мгновение замолчали, но, спустя удар сердца, из их ртов вылетели слова, которые никогда не вернутся обратно. Голос толпы взлетел вверх, словно вода мирового потопа грозила утопить их всех.