Цена весны

Глава 28

Маати шел по заросшим улицам, Идаан молча шла рядом. Охотничий лук, свисавший с ее плеча, предназначался, скорее, для защиты от одичавших собак, чем для убийства Ванджит, хотя Маати знал, что рука Идаан не дрогнет. Слева от них тянулся вонючий неиспользуемый канал со стоячей водой и гниющими водорослями. Справа стояли стены, разрушенные или наклонившиеся, крыши домов провисли или упали. Каждые двадцать шагов они видели новое проявление того, как война и время могут разрушить лучшее, чего достигло человечество. И над руинами поднимались, как горы над городом, разрушенные дворцы хая Удуна, серевшие в мокром воздухе. Башни и террасы из глазурованного кирпича казались легкими и нежными, как видения.

Он потерял и Эю.

Пока они плыли вверх по реке, он смотрел, как она вернулась к Оте, смотрел, как опять стала его дочкой, как раньше, до того, как выбрала роль изгнанницы. Она потеряла веру в мечту Маати, и он понимал, почему. Он наслаждалась положением гальтской девушки, словно это не было тем, чего они боялись и против чего сражались.

Маати хотел восстановить прошлое. Он хотел сделать мир целым, таким, каким тот был в его детстве, не упустив ни одну характерную черту. И она тоже этого хотела. Они все этого хотели. Но с каждым изменением, которое было невозможно восстановить, прошлое отступало. С каждой новой трагедией, которую Маати обрушивал на мир, с каждым другом, которого он терял, с каждым поражением, которое влекло за собой следующее и следующее, тусклый свет в конце тоннеля все уменьшался и уменьшался. С возвращением Эи к делу ее отца, терять стало нечего. Он ощущал собственное отчаяние почти как покой.

— Налево или направо? — спросила Идаан.

Маати моргнул. Дорога перед ними разделялась, он даже не заметил. Он был не слишком хорошим следопытом.

— Налево, — сказал он, пожав плечами.

— А мост над каналом выдержит?

— Тогда направо, — сказал Маати и повернул туда прежде, чем женщина успела что-то возразить.

Война кончилась полтора десятка лет назад. Но, казалось, всего несколько дней назад он работал библиотекарем в Мати. Но тогда не было деревьев с белой корой, которые разделили дорогу перед ними, разрушили камни мостовой и вздыбили плиты. Каналы, мимо которых он шел, тогда были чистыми, их стены не поросли мхом. Тогда Удун был жив. Казалось, лес и река съели остатки города за время от одного вздоха до другого, или, возможно, библиотека, посланцы от дай-кво, длинные разговоры с Семаем-кво и Размягченным Камнем были частью другой жизни.

Послушался звук, низкий и резкий — что-то ударилось о дерево или камень. Маати оглянулся. Площадь, через которую им надо будет пройти, была вымощена широкими плоскими камнями, из стыков росла желто-серая высокая трава. В середине поднимался высокий разрушенный фонтан с черной грязью, из которого когда-то текла чистая вода. Идаан уже держала в руках лук, зажав в пальцах стрелу.

— Что это? — спросил Маати.

Темные глаза Идаан обшаривали руины, и Маати попытался последовать за ее взглядом. Это могло быть частными домами, магазинами, или обоими. Звук повторился. Слева, впереди. Идаан двинулась туда, неслышно, словно кошка, с луком наготове. Маати шел за ней, но близко. Он вспомнил, что у него есть нож за поясом, и вытащил его.

Олень стоял в маленьком саду, окруженном железной изгородью, заросшей цветущим плющом. Бок был изрезан, шерсть почернела от засохшей крови и мух. Один из благородных рогов заканчивался уродливым, зазубренным обломком. Когда Идаан подошла ближе, он опять рванулся и врезался в изгородь ногами; потом повесил голову. Образ истощения и отчаяния.

И его глаза были серыми и невидящими.

— Бедолага, — сказала Идаан. Олень поднял голову и фыркнул. Маати крепче ухватился за рукоятку ножа, готовясь к чему-то, хотя сам не знал, к чему. Идаан подняла лук с чем-то похожим на отвращение на лице. Первая стрела глубоко погрузилась в шею когда-то гордого животного. Олень взревел и попытался убежать, но ударился об изгородь и плющ. Он упал на колени; вторая стрела Идаан ударила его в бок. Потом еще одна.

Олень кашлянул и застыл.

— Ну, похоже, мы можем сказать, как твоя маленькая девушка-поэт собирается добывать еду, — кисло сказала Идаан. — Покалечить добычу, которую увидит, а потом дать ей забить себя до смерти. Тот еще охотник.

Она повесила лук обратно на плечо и пошла по затоптанному саду. С оленя взлетели мухи, образов жужжащее облако. Идаан, не обращая на них внимания, присела и положила руку на бок мертвого оленя.

— Жаль, — сказала она. — Будь у меня веревка и правильный нож, мы могли бы снять с него шкуру и сегодня вечером поесть что-нибудь свежее. Мне не нравится мысль оставить его крысам и лисам.

— Тогда почему ты убила его?

— Милосердие. Но ты был прав. Ванджит где-то в городе. Хорошая догадка.

— Мне уже наполовину жаль, что я это вам открыл, — сказал Маати. — Ты убьешь ее так же быстро, верно?

— Ты думаешь, что сможешь очаровать ее и заставить снять заклинание. Я не собираюсь удерживать тебя от попытки.

— И потом?

— И потом мы последуем тому плану, который имеем. Это единственное, на что согласились все. Она слишком опасна. Она должна умереть.

— Я знаю, что собирался сделать. Я знаю, что планировали мы с Эей. Но это была идея андата. Мне кажется, должен быть другой путь.

Идаан посмотрела вверх, потом встала, все еще держа в руке лук.

— Ты можешь вернуть ей родителей? — спросила она. — Дать ей братьев и сестер, которых она потеряла? Удун. Ты можешь отстроить его?

Маати принял позу отказа отвечать на любые вопросы, но Идаан шагнула к нему. Он почувствовал на лице ее дыхание. На него смотрели холодные и темные глаза.

— Ты думаешь, что можешь найти лекарство для мертвого слепого Гальта? — спросила она. — То, что случилось, случилось. Она стала не такой женщиной, как ты надеялся, и ты ничего не можешь с этим поделать. Говорить себе, что можешь — хуже, чем глупость.

— Если она все вернет, — сказал Маати, — ей не надо будет умирать.

Идаан сузила глаза и наклонила голову набок.

— Вот что я предлагаю тебе, — сказала она. — Ты должен уговорить девушку вернуть зрение гальтам, Эе и Ашти Бег. Всем. Если ты сможешь это сделать и заставить ее отпустить андата, я не буду тем, кто ее убьет.

— Разрешит ли Ота ей жить? — спросил Маати.

— Спроси его, может ли он, — сказала Идаан. — Опыт показывает, что у меня и у него разные идеи о том, что такое милосердие.

В полдень они вернулись в лагерь. Лодку привязали к старому причалу, скользкому от плесени. Река пахла сильно и не слишком приятно. Две поисковые партии вернулись раньше них; Данат и один из стражников еще оставались в городе, но вскоре должны были вернуться. Ота, надевший платье из тонкого шелка под более толстое шерстяное, сидел за полевым столом, поставленным на набережной, и по памяти рисовал карту города. Пока Идаан рассказывала о том, что они нашли, Маати молча стоял рядом с ней. Он пытался представить себе, как просит Оту помиловать Ванджит. Если Маати сможет убедить ее восстановить зрение всем, кого она ослепила, и освободить андата, станет ли Ота соблюдать соглашение Идаан? Или, говоря по-другому, если Маати не смог спасти мир, сможет ли он, по меньшей мере, спасти эту девушку?

Он не спросил, и Идаан тоже не стала поднимать тему.

После того, как вернулись Данат и стражник, они все съели простую еду — хлеб и сушеные яблоки. Данат, Ота и капитан стражников обсудили нарисованную Отой карту, планируя послеобеденные поиски. Идаан сидела с Аной; их смех казался неуместным в мрачной атмосфере лагеря. Эя сидела в одиночестве у края воды, повернув лицо к солнцу. Маати подошел и сел рядом с ней.

— Ты пил утром свой чай? — спросила она.

— Да, — обидчиво солгал он.

— Ты должен, — сказала она. Маати пожал плечами и бросил в воду последний огрызок сушеного яблока. Какое-то время он плавал на поверхности, его бледная мякоть выглядела почти белой в темной воде. Потом снизу поднялась голова черепахи и укусила его. Эя вытянула руку, ладонью вверх, и поманила пальцами. Маати смутно застыдился облегчению, которое он почувствовал, взяв ее руку.

— Ты была права, — признался Маати. — Я все еще хочу спасти Ванджит. Я знаю, что это невозможно. Я знаю, что не могу, но импульс постоянно возвращается.

— Я знаю, — сказала Эя. — Ты видишь вещи такими, какими предпочитаешь их видеть, а не такими, какие они есть. Это твой единственный порок.

— Единственный?

— Ну, это и еще ложь твоему целителю, — весело сказала Эя.

— Иногда я слишком много пью.

— Когда это было в последний раз?

Маати пожал плечами, улыбка коснулась его рта.

— Я действительно много пил, когда был моложе, — признался он. — Я бы и сейчас этим занимался, но слишком занят.

— Видишь? — сказала Эя. — Когда ты был моложе, у тебя было больше пороков. Сейчас ты стал старше и мудрее.

— Я так не думаю. Не думаю, что ты можешь упоминать меня и мудрость в одном ряду.

— Ты живой. И еще есть время. — Она помолчала, потом спросила: — Они найдут ее?

— Если Ота-кво прав, она тоже хочет быть найденной, — сказал Маати. — Но если она не хочет, мы можем спокойно ехать домой.

Эя кивнула. На мгновение она сильно сжала его руку, потом освободила и наморщила лоб, словно хотела что-то сказать, но передумала. «Не оставляй меня, — хотел сказать он. — Не уходи к Оте и не оставляй меня на самого себя. Или, еще хуже, только с Ванджит». Но, в конце концов, он предпочел промолчать.

После полудня он во второй раз пошел в город. На этот раз они распределили пути — на грубой карте были отмечены маршруты каждой пары. Маати пошел вместе с Данатом. Они должны были вернуться за три ладони до заката, если не найдут ничего важного. Маати принял указания Оты без возражений, хотя обида никуда не делась.

Воздух нагрелся, юноша шел быстро, и Маати почувствовал, что потеет. На этот раз они двигались по улицам поменьше и тем узким переулкам, которые природа еще не задушила. Птицы, казалось, следовали за ними, хотя, скорее всего, это только казалось, потому что птицы были везде. Не было ни следы ни Ванджит, ни Ясности-Зрения, только еноты, лисы, мыши, охотящиеся коты и одичавшие собаки на берегах и выдры в каналах. Они прошли не больше трети длинной запутанной петли, предназначенной для них, когда Маати попросил о передышке. Он сел на каменную скамью, опустил голову на руки и стал ждать, когда дыхание успокоится. Данат ходил вокруг, хмуро поглядывая на кусты.

Маати пришло в голову, что мальчику столько же лет, сколько было Оте в Сарайкете. Не такой широкоплечий, как Ота, которого тогда звали Итани Нойгу и который работал грузчиком на набережной. Самому Маати, который был на четыре года младше императора, едва исполнилось шестнадцать, когда он приехал, чтобы учиться у Хешая и Бессемянного. Моложе, чем Ана Дасин сейчас. Трудно себе представить, что он был так молод.

— Я хочу поздравить тебя, — сказал Маати. — Кажется, Ана-тя — хорошая женщина.

Данат остановился. Отблеск отцовского гнева окрасил лицо мальчика, но не более того.

— Не думаю, что вас радует союз с Гальтом, — ответил он.

— Ты прав, — сказал Маати, — но у меня слишком большой опыт потерь во всем, что касается твоего отца, так что я научился быть великодушным.

Данат почти вздрогнул. Маати про себя удивился, какой нерв он задел, но не успел спросить, как с верхушек деревьев сорвалась стая птиц, более неистово-синих, чем когда-нибудь видел Маати, и кинулась вниз. Птицы кружились друг за другом — черные клювы, влажные глаза и крошечные язычки, розовые, как кончики пальцев. Встревоженный Маати закрыл глаза, а когда открыл их, Данат уже стоял перед ним на коленях. Лицо юноши превратилось в сеть крошечных линий, стало похоже на потрескавшуюся грязь на месте высохшей реки. Тонкие темные волоски поднимались из пор лица Даната. Данат мигнул, и его реснички сошлись вместе, переплетаясь или сжимая друг друга, как деревья в оползне. Маати опять закрыл глаза и прижал к ним ладони. Он мог видеть крошечные сосуды в каждом веке, ряд за рядом, почти до кожи.

— Маати-тя?

— Она увидела нас, — сказал Маати. — Она знает, что я здесь.

Несмотря на это знание, Маати потребовалось пол-ладони, чтобы найти ее. Он обшарил горизонт с востока на запад и обратно. Он оглядел полсотни крыш. Наконец он нашел ее около верхушки одного из дворцов хая Удуна, на балконе из золотого глазурованного кирпича. На таком расстоянии она казалась меньше песчинки, но он отлично видел ее. Волосы распущены, рукава платья порваны. Андат висел у нее на бедре, его черные голодные глаза глядели прямо на Маати. Ванджит кивнула и поставила андата на пол. Потом, медленно и небрежно, она приняла позу приветствия. Маати вернул его.

— Где? Где она? — спросил Данат. Маати не обратил на него внимание.

Ванжит сдвинула руки и тело в позу, которая упрекала и обвиняла. Маати заколебался. Он представлял себе тысячи сценариев встречи, но все они включали слова, которые он мог сказать, и то, что она скажет в ответ. Сначала ему захотелось извиниться, но что-то внутри сознания запротестовало. Ее лицо было маской уверенного в себе гнева, и, к собственному удивлению, он узнал выражение, которое сам надевал на себя в тысяче фантазий. В мечтах он с таким выражением разговаривал с Отой, и Ота просил у него прощения.

Он знал, почему его руки не приняли позу извинения — чей-то голос сказал ему в ухо не делать этого. Она здесь, что увидеть, как он унижается. «Сделай это сейчас, и тебе будет нечего предложить ей». Маати расправил плечи, поднял подбородок и принял позу, которая требовала аудиенции. В позе были нюансы — он не утверждал, что претендует на более высокое положение, как учитель к студенту, но и не обращался, как низший к высшему. Глаза Ванджит сузились. Маати ждал, затаив дыхание и охваченный беспокойством.

Ванджит приняла позу, обещавшую снисхождение к рабу или слуге. Маати не стал поправлять ее, но не стал и отвечать. Ванджит посмотрела вниз, словно андат что-то крикнул или, возможно, сказал, потом приняла позу формального приглашения, подходящего для званого ужина. Только тогда Маати согласился, после чего принял позу вопроса. Ванджит указала на балкон, потом сделала жест, подразумевавший интимность или одиночество.

«Встречайте меня здесь. На моей территории и на моих условиях. Приходите один».

Маати ответил утвердительной позой, улыбаясь себе, как девчонка во дворцах. С физическим ощущением комара, влетевшего в глаз, зрение Маати вернулось к норме. Он посмотрел на Даната.

Юноша выглядел обезумевшим. Он держал в руке шпагу, словно собирался на кого-то нападать, его взгляд метался от дерева к стене, словно он мог видеть то, что видел Маати: луны, шедшие вокруг бродячих звезд, бесконечно малых животных, которые устроились в каплях дождя, или девушку на высоком балконе, с которого можно увидеть полгорода. Маати не сомневался, что она все еще глядит на них.

— Пошли, — сказал он. — Мы закончили.

— Вы видели ее, — сказал Данат.

— Да.

— Где она? Что она хочет?

— Она в дворцах, и нет смысла бегать вокруг, как человек при пожаре. Она может видеть все и знает, куда смотреть. Мы можем застать ее врасплох не больше, чем надоедливая муха.

Маати глубоко вдохнул, повернулся и пошел тем же путем, которым пришел. Не было смысла идти дорогой Оты, и Маати хотел немного посидеть, выпить пиалу-другую вина и, возможно, поговорить с Эей. Он хотел лучше понять, почему смертельный ужас в его груди смешан с восторгом, а страх — с удовольствием.

— Что она хочет? — спросил Данат, ускоряя шаг, чтобы догнать Маати.

— Полагаю, зависит от того, как ты смотришь на вещи, — сказал Маати. — По большому счету она хочет того же, что и все мы: любовь, семья, уважение. Но сейчас, мне кажется, она хочет только одного: увидеть, как я извинюсь перед ней, а потом умру. Самое странное то, что если она даже добьется своего, это не принесет ей покоя.

— Я не понимаю.

Маати остановился. Ему пришло в голову, что даже если бы он сейчас принял бы неправильную позу или неправильное решение, он и мальчик могли бы найти дорогу в лагерь по запаху. Он положил руку на плечо Данату.

— Я попросил Ванджит встретиться со мной сегодня вечером. Она согласилась, но с условием, чтобы там были только мы двое, — сказал Маати. — Я верю, что, как только это сделаю, смогу сказать вам всем, обречен ли наш мир.