Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

404

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 631.

…из мажорной гаммы я ничего, соответствующего моим наклонностям, вывести не могу. Я подпускал ее к себе только как унаследованную последовательность звуков; она была для меня необходимой условностью, которой я иногда стыдился. Позволю себе сравнение: для меня это не более чем железный каркас, используемый скульптором при изготовлении глиняной формы и, по сути, чуждый самому понятию пластики; то есть конструкция из металлических прутьев и проволоки, которую даже не назовешь скелетом; она скорее напоминает виселицу: на нее подвешивают влажные, пластичные комки материи, которые потом будут ограничивать снаружи (как панцирь у рака) какую-то плоть. Возможно, под «унаследованной последовательностью звуков» имеется в виду традиция (например, мифологическая), которой пользовался и сам Янн.

Метафора виселицы уподобляет художника таким божествам, как Вотан, который говорит: «Мне кажется, что я висел на дереве ветров, висел девять ночей; я был ранен копьем и принесен в жертву Вотану, самому себе, на дереве, о котором никто не знает, каковы его корни» (Душа и миф, с. 329), — и кельтский бог Езус, в жертву которому приносили людей, повешенных на дереве, которого отождествляют с Меркурием (либо Марсом) и Одином (Вотаном).

А вот что говорит Юнг, который посвятил Вотану особую работу (Душа и миф, с. 369):

Именно так — как раздвоившегося Вотана (как Хорна в диалоге с Аяксом) — изображает поэта, Заратустру, и Ницше («Дионисийские дифирамбы»; см. ниже, особенно с. 897–900 и 906–909).

Об образе Вотана в первой части «Свидетельства» см.: Деревянный корабль, с. 473; Свидетельство I, с. 799–800.