Черная Ганьча. Вьюга

6

Голов не торопил шофера, но солдату как бы передалось его настроение вел машину на большой скорости, обгонял попутные, опасно сближался со встречными: разминаясь, они ударяли друг в дружку тугим спрессованным воздухом, как бы отталкиваясь.

За спиной Голова сидела жена, Ефросинья Селиверстовна, полная, рано состарившаяся женщина, мелкоглазая, с подсурмленными ресницами и модно крашеными перламутровой помадой губами. Голов ощущал на затылке ее взгляд, представлял ходящие ходуном крылья маленького — картошкой — носа между малиновых щек.

Всякий раз, когда его, депутата районного Совета, приглашали на сессию или просто по депутатским делам, у нее в районном городишке отыскивались неотложные, тоже общественные дела, которые не менее успешно решались в областном центре, где они жили. Он понимал наивность ее предлогов — просто ей хочется побыть с ним вместе «на людях». В последние годы они значительно отдалились друг от друга. Он понимал это, однако не пробовал исправить положение, наоборот, всякий раз находил предлог, чтобы не брать ее с собой в поездку. Вчера же, по всей вероятности поддавшись чувству жалости к ней, бездетной и, в сущности, очень одинокой женщине, изменил правилу.

— Три минуты на сборы, — отрезал.

Она после его слов просияла.

— И минутки не надо, я готова. — На ней был надет легкий плащ.

Садясь в машину, мельком взглянул в ее разом помолодевшее лицо, и на секунду припомнилась та, давнишняя Фрося, миловидная и стройная, с блестящими, влюбленными в него глазами.

Наверное, то, давнишнее, что привиделось на короткое время, еще больше его размягчило. Сегодня, после сессии, еще не ведая о случившемся на шестнадцатой, взял два билета на какой-то дивертисмент заезжих артистов. Была суббота, и он разрешил себе развлечься немного…

Билетов было не жаль. Он их просто вышвырнул, когда ему наконец сообщили о событиях на заставе у Сурова. Понимал, что торопиться туда уже незачем — поиск свернут, жизнь, как водится, входит в нормальную колею, нужные решения приняты без него. И тем не менее решил побывать там, на шестнадцатой. Сегодня же, не откладывая, хоть и к шапочному разбору.

Сидел рядом с шофером, молча глядел на серую ленту асфальта, на серое небо, затянутое сизыми облаками. К нему привязалось словечко «дивертисмент», вычитанное в афише, повторял его бессчетное количество раз.

Они постоянно липли к нему, заковыристые слова, и чем мудренее были, тем быстрее запоминал, часто вставляя в свою не очень правильную речь.

— Дивертисмент, — тихо произнес он, будто пробуя на слух новое слово.

Солдат чуть скосил глаза.

— Что ты сказал? — спросила жена.

Он помедлил.

— Погода, говорю, хорошая, — буркнул Голов через плечо.

— Я серьезно, а ты… — Она обиженно замолчала.

— И я не в камушки играю. — Подумал, что домой жену завозить не станет. Пускай добирается автобусом. Девятнадцать километров — не расстояние.

Решив ехать прямо к Сурову, Голов оправдывал себя прежде всего перед женой: что с того, что операция удачно завершена? Лично он, ответственный за пограничный отряд в целом, не уверен, что прошла она без сучка и задоринки. Обрести уверенность или выявить эти самые сучки и задоринки, чтобы, по возможности, больше не повторялись, можно, только лично выехав на место. Именно сегодня и представляется такая возможность. Не завтра или через неделю. Такой обстановки давно не случалось на участке вверенного ему, подполковнику Алексею Михайловичу Голову, пограничного отряда.

При всей убедительности собственных доводов его не оставляло чувство вины перед женой, нет-нет, а мыслями часто возвращался к прожитым совместно с нею годам. Для него они были восхождением по ступеням служебной лестницы не взлетом через две-три ступени сразу, а от одной к другой, но неизменно вверх. Для Фроси — кухней, кухней и еще раз кухней, медленным отсчетом ступеней вниз по общественной лестнице. Была виновата в этом сама она главным образом — и, естественно, он, ее муж и спутник в нелегкой жизни.

С годами чувство собственной вины теряло остроту, смывалось временем и растворялось в водовороте огромного количества дел, прибавлявшихся по мере служебного восхождения.

Вот, размышлял он, подвалило новое дело — у Сурова. Проворонить такую птицу!.. И думать нельзя. Что значит проворонить? Башку долой за такое. И поделом. Безотлагательно к Сурову.

Как гора с плеч свалилась.

Сказал жене о своем решении:

— Извини, лапочка, у меня нет лишнего времени.

Она не сразу нашлась, как-то растерялась, втянула голову в плечи. На миг лицо ее потускнело, сошлись морщины на лбу, сдвинулись к переносице, видимо, осмысливала услышанное.

— А ты как же? — спросила озабоченным голосом. И как бы боясь, что он не поймет вопроса, переспросила: — Как же ты будешь, Леша, вот во всем этом?

— В чем?

— Ну, все ж новое на тебе: китель, брюки… Хоть бы переоделся, полчаса потеряешь. А что полчаса? Они ж не решают ничего. Верно, Леша?

— Не могу! Всяческие дебаты на эту тему — сплошной нонсенс. Абсурд.

Подъезжая к границе, Голов почувствовал себя в родной стихии. Он сразу отвлекся от вспыхнувших в нем угрызений совести перед женой, увидел себя окунувшимся в привычный мир хлопот. Конечно, первым делом он выедет к месту обнаружения следов, сам их изучит, пройдет по маршруту нарушителя шаг за шагом, повторяя все его зигзаги, круженья, — до самой копны, из которой его выволок Колосков… Сурову придется дать вздрючку за эти копны. На границе должен быть хороший обзор — и никаких копен. Скосил — убери. Либеральничать нечего. Слава богу, в колхозе достаточно транспорта и рабочих рук. Да, да, вздрючить! Чтобы помнил и за порядком как должно следил. И чтобы другим неповадно было. Дивертисментики не для границы.

Он тут же, однако, вспомнил, что копны находятся за пределами погранполосы, и, сразу же успокоившись, переключился на другое, подумал, что, конечно же, Быков на месте отдал необходимые распоряжения Сурову и, должно быть, он, Голов, без нужды едет сейчас на шестнадцатую. Но мысль эту отогнал тут же прочь. Как это без нужды?! Не по прихоти ведь. На уязвимом участке он сам обязан организовать охрану границы. Такое не передоверяют своим заместителям, даже Быкову, с которым живут душа в душу и понимают друг друга без слов. Быков не должен обидеться… Уедет в ближайшие дни на учебу, отправится «комиссар» и вряд ли вернется обратно, повыше заберут, в округ.

Голов крепко уважал своего «комиссара», как иногда называл его мысленно, и чувство досады от предстоящего расставания испортило ему настроение. Он даже вполголоса чертыхнулся.

— Остановиться? — Водитель не понял его восклицания.

Голов, уйдя в свои думы, не сразу услышал, о чем спрашивает солдат.

— Зачем?

— Ты же приказал, — напомнила жена. И спросила с надеждой в голосе: Может, домой заедешь? Час роли не играет. Пообедаем вместе.

— Беспредметный разговор. Поем на границе, — сказал он довольно резко. И чтобы ослабить слишком сухие, прозвучавшие грубо слова, добавил: — Гроза собирается. На этой карете по суглинку далеко не уедешь.

Водитель повернул к автобусной остановке, где в ожидании машины стояло несколько пассажиров. Голов помог жене выйти, придерживая ее за локоть, на прощанье сказал, что, вероятно, останется ночевать на границе, а если не справится со всеми делами, то и следующую ночь проведет на заставе.

— Как будто мне привыкать, — вздохнула жена.

— Ну, привет, — сказал он и уселся рядом с шофером. — Поехали на шестнадцатую.

— К капитану Сурину? — показывая свою осведомленность, но застеснявшись, спросил молодой солдат в новенькой гимнастерке.

— К Сурову. Дорогу знаете?

— Так точно, товарищ подполковник, начальника штаба возил.

«Волга» медленно свернула на жавшийся к лесу разбитый грузовиками пыльный проселок, ее сразу заволокло серым облаком, и шофер, не дожидаясь команды, быстренько поднял боковое стекло, сбавил скорость и наклонился вперед, умело лавируя между выбоин.

Голов тоже пригнулся к лобовому стеклу, следя за дорогой и изредка бросая взгляд на солдата — тот словно прикипел руками к баранке, напрягся, ведя машину на малой скорости, оберегая ее от толчков; не ехали — ползли, будто плыли на неровностях исковерканного, переплетенного корневищами лесного проселка.

За очередным поворотом дорога пошла несколько лучше, и Голов, приказав ехать быстрее, опустил со своей стороны боковое стекло, закурил, расстегнув китель, откинулся к спинке сиденья.

— Устал? — спросил он шофера.

— Никак нет, — ответил солдат, не забывая следить за дорогой.

Голову нравился этот паренек, вот уже неделю возивший его. Стеснительный, молчаливый сидел, слегка пригнувшись к баранке, следя за дорогой. Коричневая «Волга» катила мимо припудренных пылью кустов можжевельника, подпрыгивала на переплетениях обнаженных корневищ, чиркала днищем о землю, со скрежетом ныряла в выбоины.

По небу ползли брюхатые облака, над Черной Ганьчей вовсю громыхало; оттуда, от темной стены сосняка, подсвечиваемого вспышками синих молний, ветер приносил прохладу и запах дождя.

— Влипнем мы с тобой, парень. — Голов пригасил окурок.

— Никак нет, товарищ подполковник, машина в полном порядке. Доедем.

— Это хорошо, когда уверен в технике. Сколько лет водил машину на гражданке?

— Три месяца. — Шофер зарделся.

— И то стаж. — Голов погасил улыбку. — А побыстрее можешь?

— Так точно. — Солдат еще ниже пригнулся к рулю.

«Волга» понеслась на большой скорости, и сразу ослабли толчки. Голов расстегнул китель, привалился к спинке сиденья. Он любил вот такие дороги к заставам, глухие, спокойные, с терпким запахом сосняка и тонким ароматом березы. Не глядя на выбоины, въедливую рыжую пыль и корневища, по которым машина иногда прыгает как козел и дрожит крупной дрожью, он отдыхал, думал. Чаще всего в поездке уточнял план своей работы в подразделении, в которое направлялся, перебирал в памяти множество всяких сведений о личном составе, состоянии границы, учебы, службы. У Голова была отличная память, тренированная, вбирающая в себя огромное количество данных, — не станешь же возить с собою несколько общих тетрадей с различными записями.

Его вдруг подбросило, ударило головой о потолок. Слетели очки.

— Тише, — прикрикнул он на смутившегося шофера. Прикрикнул без раздражения. — Шишек, парень, мне без тебя наставят. — Поднял очки и принялся протирать стеклышки.

Темнело не по времени рано. Навстречу машине сплошной завесой двигался ливень. Аспидно-черная туча словно легла на макушки деревьев, низвергая на землю потоки воды.

— Вот те, бабушка, дождичек, — невесело пошутил Голов. — Чистейшая аква дистиляти.

Посуху успели проскочить мост через Черную Ганьчу. И тут, сразу за рекой, на подъеме, их накрыл дождь. Машина, потеряв скорость, натужно взвыла, с трудом карабкаясь на подъем по глинистой почве и оставляя за собой колею. Косой ливень вызванивал по крыше и левым, от шофера, стеклам. Струи дождя кипели в лужах, дымились паром — земля еще не остыла.

Разволновавшись, шофер суетливо вертел баранку, то и дело переключал скорости, хлопал дверцей, оглядывая задние скаты. Голов, кося глазом, видел малиновое ухо шофера. Молчал, покуда не почувствовал, что их сносит куда-то влево и машина сползает назад.

— Сбрось газ, — приказал шоферу.

— Товарищ подполковник…

— Не рассуждать!

Он выскочил из машины и сразу набрал полные ботинки воды. Машина медленно сползала по косогору к одиноко стоящей над обрывом сосне с оголенными, повисшими в воздухе корнями. С землей ее связывало всего несколько измочаленных, лежащих поверху длинных и скрюченных корневищ толкни, упадет. Сильный ветер клонил сосну к обрыву, под которым теперь шумел мутный рыжий поток.

Голову было достаточно одного взгляда, чтобы оценить положение: еще пять-шесть минут, и «Волга» ударится о дерево и с ним вместе рухнет с двухметровой высоты в овраг.

Кинуть под колесо первое, что попалось на глаза — домкрат, — было делом одной секунды; благо, багажник не был заперт на ключ. Потом Голов схватил лопату и стал бросать под колеса комья глины пополам с галькой, наобум, ничего не видя, потому что очки заливало дождем. Между оврагом и «Волгой» постепенно вырастал оградительный валик. С каждым взмахом лопата становилась тяжелее, дышалось трудно, ломило спину. Да, давненько ему не приходилось по-настоящему трудиться.

Шофер, видя, что подполковник выбивается из сил, попытался взять у него лопату, но Голов воткнул ее в землю и, улыбнувшись, сказал:

— Славно мы с тобой поработали.

Теперь машина была в безопасности. Она стояла в метре от обрыва, упершись в предохранительный валик.

Ливень унесся. В разрывах посветлевших и как бы облегченных туч просвечивала синева; впереди, где располагалась застава, образуя над нею арку, сияла огромная радуга.

У Голова поднялось настроение. Критически оглядел себя и, добродушно рассмеявшись, сказал:

— Хорош гусь. Верно, парень?

Солдат охотно откликнулся:

— Известное дело, товарищ подполковник. Поохломонились, работаючи. На заставе подгладимся.

— Чего?

— Поохломонились, значит… Ну, обмундировку сомяли.

— Сомяли, — передразнил Голов. — Архангельский, что ли?

— Никак нет, вологодский.

— Папиросы достань.

Шофер принес из машины пачку «Казбека». Голов взял из коробки одну папиросу, закурил.

— Говоришь, погладимся?

— Так точно, товарищ подполковник. Вот не знаю… Кабы газик, так мигом. «Волга» по такой роздури не потянет.

— Много языком болтаешь, парень.

Сказал беззлобно, как бы между прочим, затянулся и от легкого головокружения зажмурил глаза. Мокрые, перепачканные глиной штанины противно облегали ноги. Он принялся отжимать их. Потом снял китель, остался в одной майке, перекрещенной на спине шлейками старомодных подтяжек, сбил на затылок фуражку.

Солдат следил за ним чуточку встревоженным взглядом.

— Оставайтесь здесь, — приказал Голов. — С заставы пришлю за вами.

Вышел на дорогу и зашагал.

Он знал эту дорогу, как, впрочем, все другие дороги и тропы на своем участке границы, распростертом по территории соседних районов, знал со всеми подробностями, потому что был обязан ориентироваться на них в любую погоду и пору. И потому представлял, как метров через пятьсот свернет строго на запад, на Гнилую тропу, прошагает с полкилометра под густым шатром ельника и попадет на свое детище — дозорную дорогу, отнявшую у него столько нервов и сил.

Лет десять назад ему пришла мысль отказаться от традиционного способа проверки границы — ходить пешком. Вдоль границы нужно строить дороги, чтобы ездить по ним зимой и летом, в погоду и непогодь.

Так и сказал Голов, тогда капитан, на окружном совещании, сказал к неудовольствию большинства. Одни его подняли на смех, дескать, молодо-зелено — вот и мелет, что на ум взбрело, другие высказались еще резче: афера, рассчитанная на внешний эффект, несбыточная фантазия, третьи, зная, что капитан недавно назначен на высокую должность и в эти края прибыл с морской границы, щадили самолюбие молодого начальника пограничного отряда, но тем не менее откровенно высказались против.

И, солидаризуясь с ними, последним выступил генерал Михеев. Говорил более сдержанно, как и полагалось ему по чину, без иронии и излишне энергичных жестов.

— В предложение капитана Голова содержится известная целесообразность. Но, к сожалению, не в наших силах поднять сотни километров дорог. К великому сожалению, — заключил он, давая понять, что продолжать беспредметный разговор не намерен.

Голов ловил на себе откровенно насмешливые взгляды присутствующих, сочувственные и даже соболезнующие, будто понес сегодня бог весть какую потерю. После заключительных слов генерала поднялся шумок, а он, капитан Голов, самый младший по чину, наперекор всем попросил слова.

— Опять о дорогах? — с насмешкой спросил сидевший рядом седой полковник.

— Именно о них. — Голов обернулся к соседу. И при общем молчании отчетливо произнес, адресуясь, однако, не к полковнику, хотя в упор смотрел на него, а к генералу: — Дело в том, что я уже почти вдоль всей полосы трассу пробил.

— Во сне? — кольнул седой полковник, ехидно жмуря глаза и кривя губы в ухмылке.

— Наяву, товарищ полковник. Не понимаю вашей иронии. Зачем вам понадобилось меня перебивать?

Полковник вдруг рассмеялся, добродушно и весело:

— Где уж нам уж выйти замуж…

Генерал шагнул вперед, оборвал полковника:

— Капитан дело говорит, и сарказм ваш неуместен. — Он прошел мимо полковника, к Голову. — Надеюсь, ваши километры можно пощупать?

— Хоть сегодня.

— Отлично! — Генерал пальцем пригладил щеточку усов, с необыкновенной для его возраста легкостью скорым шагом возвратился к столу, взял свою папку с бумагами, фуражку. — Не будем откладывать.

Настоящая машинная дорога, оборудованная мостами и ответвлениями, чтобы разминуться двум встречным машинам, взлетала на бугры и спускалась в лощины — чин по чину, не подкопаешься.

Голов давал пояснения, иллюстрируя их цифровыми выкладками, справочными данными, с таким знанием дела, словно всю жизнь занимался дорожным строительством. Генерал и командиры частей слушали, записывали, уточняли некоторые данные. Один лишь полковник не достал блокнота, даже когда генерал Михеев будто невзначай поинтересовался, не заболел ли он. Прощаясь, Михеев с благодарностью пожал Голову руку:

— Большое дело подняли. Продолжайте…

Гнилая тропа оборвалась у широкой просеки. Взору Голова открылась контрольная полоса, залитая в низинках водой и вспаханная ручьями. Параллельно ей широко и ровно протянулась «дозорка», его, Голова, детище, стоившее многих бессонных ночей, треволнений и таких забот, которые не приходилось испытывать самому изворотливому хозяйственнику. Один он знал, как нелегко было строить дорогу знаменитым «хозспособом», ловчить, выпрашивать тракторы и бульдозеры, добывать бетонные трубы, цемент, перетаскивать через овраги громоздкие скреперы, каждый из которых он, ручаясь головой, обязывался возвратить в целости и сохранности…

Ревностным взглядом Голов окинул дорогу. Ливень лишь подсвежил ее. Подполковник остановился на мостике через неглубокий овраг и, наблюдая, как под ним с веселым журчаньем бежит рыжая дождевая вода, испытывал ни с чем не сравнимое удовлетворение.

Хорошо вот так бездумно стоять после ливня одному в тиши пограничья, стоять и глядеть на бегущую воду, ощущать на спине солнечное тепло. Голов знал, что он не один — с вышки за ним наблюдает часовой. И, наверное, давно сообщил на заставу.

Подполковник надел еще не просохший китель, поправил фуражку — надо шагать дальше.